Мы встретились в Раю… Часть вторая - Евгений Козловский

19 ОКТЯБРЯ

Стихов с таким названием не пишутбез малого уже сто сорок лет.А листья кленов царскосельских пышутвсем золотом гвардейских эполет,

а в сумасшедшем царскосельском парке,во льду в столетья смерзшихся минут,недвижимые статуи, как парки,для нас, быть может, паутины ткут,

А мы все ищем, ищем панацеиот бед Отчизны и не просим виз.Мы — дети царскосельского лицея,и нужды нет, что поздно родились.

Потом рассудят: поздно ли, не поздно.А мы, в каком-то — нашем! — декабре,под медной дланью, распростертой грозно,окажемся еще внутри каре.

И будут вороны черны как сажа,и плац в снегу — точно бумаги десть,и я услышу рядом: здравствуй, Саша!Я знал, что я тебя увижу здесь.

Ты, Саша, прав: не будет в этом толка,неукротимый холод на дворе.Конечно, нам не справиться. Да толькокуда ж деваться, если не в каре?

Мы для себя здесь! Что нам до потомства?!А жаль, что не поедет Natalie —на кой ей черт такие неудобства!Из-за тебя на чертов край земли.

А осень жжет. И мир — переиначен.И публика толкается у касс.И дева над разбитой урной плачет,и не понять: по урне ли, по нас.

А где-то рядом кличут электрички,и самолет завис над головой,а мы застыли, как на перекличке,когда в строю почти что ни-ко-го!

Но если вдруг к стене, и пуля в спину,мы будем знать: нам все же повезло.Друзья мои! Нам целый мир — чужбина.Отечество нам — Царское Село.

ГЕРЦЕН, ПЕРЕСЕКАЮЩИЙ ЛА-МАНШ

Дышать было нечем: таким было низким и пасмурнымтяжелое небо, так близко лежала вода.А ветер играл со своею покорною паствою,привычно гонял по проливу барашков стада.

Барашков стада наводили на мысли об Агнце:где грань между жертвой во имя и просто рабом?А чайки хрипели, как будто бы маялись астмою,и бились о небо, как узники в крепости лбом

о стены колотятся. Неба сырого, мертвящегопроржавленный панцирь был слишком далек от Небес.Две пушкинских строчки в мозгу трепетали навязчиво,навязчиво так, словно шепчет их на ухо бес:Для берегов Отчизны дальнойТы покидала край чужой…Для дальной Отчизны… А может, веками — не верстамидорогу до Родины мерить обязаны мы?А может быть, Родина ближе на чопорном острове,чем в Санктъ-Петербурге, чем где-нибудь в Вятке, в Перми?

Дышать было нечем! Отчизна пока — не чужбина ли? —чухонские топи; на яблоке — ангел с крестом.Кресты да Кресты… Видно, люди до времени сгинулина этом погосте, огромном, как море, пустом.

А тут, под ногами, грядущее зыбилось волнами,оно поглотить обещало друзей и детей,оставить один на один со стихиями вольными,которым плевать на любую из вольных затей!Для берегов Отчизны дальнойТы покидала край чужой…Две пушкинских строчки. Да снова в бесовском кружениинасвистывал ветер, с мечтой заключая пари:доплыть до Отчизны? А вдруг по дороге — крушение?Вот так и помрешь — гражданином кантона Ури?

Дышать было нечем. Казалось, что тащится волокомнепрочный кораблик по волнам, застывшим в вопрос.Британия брезжила. В медный начищенный колоколотзванивал время стоящий на вахте матрос.

БАЛЛАДА О СМЕРТИ ДОЧЕРИ

Осеннего неба глухая вражда,погода сырая,но надо идти в мешанину дождяиз теплого рая:звонил телефон, и мне кто-то сказал,что должен я тотчас идти на вокзали ждать на скамейке, где кассовый зал,на пятой от края.

Подошвы совсем не держали воды,и зонтик был мокрый,кругом фонари оставляли следы,пятнилися охрой,а рядом шла женщина: словно золаобсыпала волос, — седою была.По мукам вот так Богородица шла —я вспомнил апокриф.

Я долго сидел — не являлся никто,бежали минуты.Тяжелое, насквозь сырое пальтолишало уюта.Но радиоголос потом прохрипелтревожное что-то, и я не успелосмыслить, что именно: странный пробел,усиливший смуту.

И снова седа голова, как зола:людей раздвигая,ко мне незнакомая женщина шла(не та, а другая).Дошла. Посмотрела. И я с этих порна сердце ношу приговор, словно вор.Она на меня посмотрела в упор,в упор, не мигая.

Я женщину эту не знал никогда —отрежьте хоть руку! —но что-то почувствовал вроде стыда:тоскливую скуку.Чего вам? Ответила женщина: дочьтвоя умерла в позапрошлую ночь.Но кто вы? Не важно… Ты мог бы помочь…и сгинула, сука!

До этой минуты я толком не знал,что есть она, дочка.Я деньги куда-то тишком посылал,слал деньги, и точка.И я не хотел, чтобы помнилось мнео девочке той и о первой жене, —ведь все это было из жизни вчерне:обрывки листочка.

И надо ж как раз — этот чертов звонок,нелепая встреча!Я сделался сразу, как Бог, одинок,как Бога предтеча.Не знать бы, не знать бы, не знать никогда!Зачем телефон меня вызвал сюда?Зачем мне еще и чужая бедасвалилась на плечи?!

Ну что Богоматерь? — воскрес ее Сын,апокриф зачеркнут.Пять кленов на площади — нету осин —и ветви их мокнут.Визжат тормоза — механический стон…Не вырвать ли провод — убить телесной,чтоб фортелей новых не выкинул он? —и точка! И все тут.

СРЕЗКИ

Мы ходим, любим, спим, плюем в окно,то весело живем, то вдруг непросто,а между тем — снимается кинобез дублей, без хлопушки, без захлеста.

Нам нравится, мы привыкаем — быть —и потому-то в сущности не диво,что с легкостью умеем позабытьпро пристальные линзы объектива.

А режиссер поправить не спешит,он дорожит органикой процессаи даже, может быть, для интересанарочно нас собьет и закружит,

и мы тогда спешим перемаратьсценарий, мы кричим: нам неудобно!Он говорит: извольте, как угодно.Но — не доснять! И не переиграть!

О, как мы рвемся, взяв чужую роль,с налету, так, не выучивши текста,забыв, что мы всего объекты теста,что, как ни разодеты, — рвань и голь.

А после мы монтируем кускив монтажной своего воображеньяи вырезаем, точно наважденья,минуты горя, боли и тоски,

часы стыда, и трусости, и бед,недели неудач, года простоя:в корзину, мол; неважно, все пустое!Мы склеим ленту счастья и побед,

и там где надо — скрипочку дадим,и там где следует — переозвучим.Кому предстать охота невезучим,больным, бездарным и немолодым?И, словно на премьеру в Дом кино,являемся, одетые парадно.А срезки там, в корзине, — ну да ладно! —гниют, а может, сгинули давно,

пошли под пресс, сгорели… Как не так!Мы просто врем себе в премьерном блеске,мы забываем: негорючи срезки,мы забываем, что цена — пятак

не им — картине нашей. Ради нихнас Режиссер терпел довольно долго,а в нашем фильме слишком мало толкаи больше все почерпнуто из книг.

Он склеит наши срезки и потомне в пышном зале — в просмотровом боксепокажет их. Расскажет нам о том,как жили мы. Но будет слишком поздно.

* * *

Я себя оставлял на любительских плохоньких фото,проходя невзначай мимо всяческих памятных мест,как случайный попутчик, как необязательный кто-топопадал в объективы отцов благородных семейств.Оставался в тяжелых и пыльных фамильных альбомах,доставаемых к случаю: гости, соседи, родня, —и какие-то люди скользили по лицам знакомых,краем глаза порой задевая невольно меня.А потом из глубин подсознания, темных, капризных,неожиданно, как на шоссе запрещающий знакили черт из коробочки, — мой неприкаянный призракбудоражил их души, являясь ночами во снах.

ЗЕРКАЛО В ПРОСТЕНКЕ