Чистое небо (СИ) - Евгений Шпунт

вздохнул и улегся, вытянув руки и ноги. Взглянул в небо — гроза начала стихать, ветер уносил обрывки туч и прямо над ним повис серебристый диск луны…

Шум. Топот копыт, треск ветвей, свист. Из зарослей вылетел олень, едва не растоптав Мартина, в последний момент метнулся в сторону и исчез. Преодолевая подступающие судороги и дурноту, Мартин приподнялся.

В чаще, откуда появился олень, мерцали, приближаясь, ярко-синие огоньки.

Дайре

Снаружи, из зала Тысячи Звезд, затрубил рожок, подавая сигнал к окончанию работы. Высокий худой мальчик лет пятнадцати откинул с лица длинные светлокаштановые волосы, прикусил от усердия кончик языка и постарался писать быстрей. Всего несколько строк, жаль оставлять параграф неоконченным. Да и есть особо не хочется.

Вокруг него скрипели отодвигаемые стулья. Писцы, все две дюжины, вставали, кряхтели, потягивались, разминали затекшие суставы. Таг, чей стол был рядом с его, тихо ругался себе под нос и массировал запястье. Повезло ему, что настоятель не слышит.

Мальчик быстро пробежался глазами по листу пергамента, лежащему перед ним.

«…еще до падения Золотой державы короля Ройса в северных ее пределах возникло весьма опасное заблуждение, последователи которого называли себя Певчими неба. Все ордена, несмотря на несогласие по другим вопросам, сходились в том, что молния поражает человека в наказание за грехи; Певчие же считали, что небо посылает молнию в знак благоволения, и что тому, кто, получив удар молнии, выживет, уготованы великие дела. Во время грозы они выходили из дома и бродили по холмам и пустошам, пели, танцевали и призывали молнии, надеясь удостоиться подобной чести. И что хуже этого — порой Певчие уговаривали честных людей, не разделяющих их заблуждение, присоединиться к их безумным пляскам, а некоторых уводили силой и против воли заставляли…»

Его хлопнули по спине. Мальчик обернулся.

— Все, Дайре, все, перерыв сделай, — рассмеялся толстяк Киллиан и с хрустом размял заросшие рыжим волосом пальцы. — Не убежит никуда твой пергамент.

Дайре бросил еще один взгляд на лист, почти полностью заполненный аккуратным ровным почерком на венардийском диалекте Золотой речи, на стоящую на подставке книгу с тем же текстом, но на диалекте северных королевств.

— За книгой через три дня приедут, — возразил он.

Киллиан снова захохотал.

— Кто, эти раки вареные из ордена Рассвета? Да они в каждой таверне по дороге останавливаться будут, и не уедут, пока не выпьют там все, что есть! Ты что, поговорку не помнишь? «Солнечные сестры на чарку и не взглянут, братья Северной звезды с полглотка пригубят; братьям Чистых небес и кувшина хватит, а Рассветным братьям и бочки мало будет».

— Раки вареные? — недоуменно улыбнулся Дайре.

— Ну, рясы у них красные. Видишь, в брюхе пусто, о чем ни заговорю, все о еде выходит. Пойдем, ну!

Мальчик рассмеялся.

— Хорошо, иду, иду.

Вместе с остальными он вышел из скриптория и оказался в зале Тысячи Звезд — на самом деле внутреннем дворе, расположенном в самом сердце монастыря. Пересек его, остановившись на секунду, чтобы опуститься на колено, коснуться края неглубокой ямы, черной и словно выжженной пламенем, и поднести руку к губам. Дальше по галерее, повернул в коридор, в конце которого уже распахнулись двустворчатые деревянные двери, покрытые резьбой. До носа донеслись вкусные запахи; в просторной светлой трапезной за длинными столами уже сидели десятка два монахов в синих рясах, а дежурные заканчивали последние приготовления к обеду.

Рот наполнился слюной. Вроде только что есть не хотелось, а вот стоило посмотреть на свежеиспеченный хлеб, деревянные миски с густым горячим супом, блюда с зеленью и овощами, как вдруг под ложечкой засосало, словно седьмину ничего не ел. Сразу же наброситься на еду, конечно же, было нельзя — не прежде, чем соберутся остальные обитатели монастыря, а настоятель не произнесет благословение. Но уж потом…

Дайре с наслаждением рвал зубами еще теплый хлеб, вгрызался в хрустящие лук и морковь, при этом одним глазом поглядывая на дымящуюся миску — как бы суп не остыл.

Киллиан, что сидел рядом, только ухмылялся:

— Откуда в тебе столько места, хотел бы я знать. И главное, ешь как не в себя, а все равно такой же тощий, как когда к нам попал…

Три года назад он появился из леса, неподалеку от которого стоял монастырь — грязный, оборванный и промокший до нитки. Свалился, не дойдя до монастырских стен. Его притащили в лазарет, и травщик не был уверен, что парнишка выживет — худой, как скелет, видно, что голодал, да еще простужен не на шутку. Предыдущей ночью в окрестностях как раз бушевала гроза. Когда спустя несколько дней он немного пришел в себя, его попытались расспросить, кто такой и откуда, но ничего не вышло. Мальчик не смог назвать своего имени, не смог ответить толком ни на один вопрос. Кажется, он вообще не умел говорить. Большую часть времени он просто смотрел в пространство пустыми глазами и молчал, разве что изредка тихо повторял «они… они…» — и бледнел, зажмуривался, как будто от страха, а по лицу у него бежали слезы. Либо наоборот — глаза странного паренька широко распахивались, чуть не сияли, будто он увидел что-то прекрасное, губы растягивались в робкой улыбке, и он снова шептал «они». По тому, как он произносил это единственное слово, монахи предположили, что мальчик родом с севера — из бывших земель Мида, Карлейна или из Авлари. Беженцы из тех краев добирались, бывало, и до юго-западных пределов Эйрии, где стоял монастырь, но это было еще до того, как венардийцы дали гоблинам отпор. А от самих венардийцев зачем бежать? Ходили, опять же, слухи о том, что новые правители накладывают разные ограничения и штрафы на деревни и города, которые побывали под властью гоблинов, но здесь, на юге Эйрии, венардийцы вели себя достойно — не обижали простой народ и оказывали должное почтение служителям неба. Разве что отняли половину земель у эйрийской знати и раздали своим баронам и графам…

В любом случае ни имени странного мальчика, ни откуда он родом, ни как попал так далеко на юг, узнать не удалось. Даже когда дар речи постепенно вернулся к нему, оказалось, что он ничего не помнит. Найденышу дали имя Дайре — самое обычное, в Эйрии так звали каждого второго, а потом появилось и прозвище — Дайре Тихий, потому что он хоть и снова заговорил, но оказался совсем немногословным.

Его приставили помогать на кухне — не выгонять же за ворота — и так как Дайре оказался расторопным, не вызывал нареканий и