Укрощение тигра в Париже - Эдуард Лимонов

Не говоря уже о том, что какой жур, когда три часа ночи, она еще безжалостно жикнула буквой «ж». Я поморщился и постарался не увидеть, как они целуются. Я не ревную Наташку к Тьерри, но мне все равно неприятно смотреть, когда она целуется с мужчинами.

На голове у Наташки была шапка-кубанка, из картона, карнавальная, с красным верхом и выкрашенным серебряной краской двуглавым орлом, нашитым на месиво резаной черной бумаги, символизирующей собой каракуль шапки. Кубанка Наташке шла. Вокруг шеи у нее обвивалась седая лиса. Настоящая, не карнавальная. Ночной мэйкап кое-где подтек, а губы были размазаны. Вид у нее был залихватский. Звезда кабаре была в распрекрасном настроении. После Тьерри она набросилась на меня и, прижимая к шкафу, впилась в меня долгим поцелуем.

— Я так тебя люблю, милый мой Эдинька, так тебя люблю! — На глазах Наташки даже выступили слезы.

Расчувствовавшийся зверь мял меня и продолжал прижимать к шкафу. Тьерри за Наташкиной спиной хохотал. Мне было приятно это нападение, но я осторожно пытался выскользнуть из объятий подвыпившей русской бабы. Нежности, по моим наблюдениям, добра не предвещают.

— А вы тут празднуете! — довольно отметила она, наконец оторвавшись от меня и оглядев кованно-зеркальный столик мадам Юпп, уставленный кейком. Она ожидала увидеть как всегда озябшего Лимонова за письменным столом, ан, оказывается, в доме веселье. — А мне кейк! — жалобно проныла она, и я ушел в китченетт за тарелкой и ложкой.

Возвратившись, я обнаружил, что Наташка уже сбросила лису и пальто, уселась на диван и лопает кейк из тарелки Тьерри, посмеивающегося из кресла.

— На хуя же я ходил тебе за тарелкой? — сказал я и тотчас подумал, что зря я изрек это замечание.

Наташка бросила ложку и нагло-демонстративно потушила сигарету (с сигаретой она пришла) о тарелку с недоеденным кейком. На сей раз я промолчал, боясь столкновения.

— Дайте мне шампанского! Скорее дайте мне шампанского! — Она схватила бутылку и попыталась вытрясти из нее что-нибудь себе в рот. Безуспешно.

— Кончилось шампанское, — подтвердил я очевидное. — Бутылка была пол-литровая.

— Тогда налей мне бурбона, Лимонов! — капризно потребовала Наташка.

— Я бы на твоем месте не пил, — пробурчал я по-русски. — Ты уже выпила.

— А я на моем месте буду пить. Сегодня Кристмас!

— Это даже не наш Кристмас.

— Все наше, все праздники. Раз мы здесь живем — значит, наш праздник! — развязно парировала она.

Я, вздохнув, ушел за стаканом. Возвратившись и наливая ей «Олд Дэдли», я внезапно понял, что уровень виски в бутылке значительно понизился. Я знаю эти штучки, пока я ходил в китченетт, она мгновенно приложилась к горлышку «Олд Дэдли». Но что теперь делать. Не выдавливать же из нее алкоголь.

— Как ты попал к нам, Тьерри? — возбужденная певица вскочила с дивана. Широко загребая руками, она заметалась по комнате в поисках спичек. Терри-джентльмен встал и дал ей прикурить.

— Я был у родственников на рю Сент-Онорэ. От них я позвонил Эдварду. Он оказался дома.

— Эдвард никуда не хочет ходить. Я просила его: пойди куда-нибудь, не сиди дома, сегодня Кристмас! Я ведь обязана быть все праздники в кабаре, Тьерри. Эдвард остался дома. Люди ему надоели, он предпочитает быть один. Все вечера сидит один и читает. Скоро с ума, наверное, сойдет!

У меня появилось большое желание сказать ей, чтобы она заткнулась, но я благоразумно подавил его.

— А куда ходить? — выручил меня Тьерри, — везде одно и то же…

— Однако «тю а», Тьерри… — Наташка попыталась использовать свой французский, однако бессильно перешла на английский, ограничившись вставкой «тю а», — ты ходишь и на выставки, и в кино, постоянно бываешь на парти. Эдвард же никуда не ходит.

— Слушай, прекрати обсуждать мое поведение в моем присутствии, — запротестовал я. — Я знаю, что я делаю, и если я не хожу на народные сборища, то только потому, что мне неинтересно. Я вот сидел и беседовал с Козинским. Можно год ежевечерне посещать публичные места и никогда не встретить такого типчика, как Козинский…

Она мгновенно выключилась из мира, бесцеремонно прервала беседу и, подойдя к тихо мурлыкавшему доселе радио, отвернула ручку громкости до отказа. Комната наполнилась могучими звуками вальса. Наташка подала руку Тьерри, и они затоптались в такт музыке.

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало… — пробормотал я и уселся в угол на старый пуф мадам Юпп, к лампе. Налил себе слой бурбона в пару пальцев толщиной и стал наблюдать за своей девушкой и другом. Тьерри, конечно, не лучший партнер для вальса, но и Наташка танцевать вальс не очень-то умеет. — Чем бы дитя ни тешилось…

Откуда вдруг стали появляться старые русские пословицы и поговорки в моих мыслях? Никто ведь никогда меня им не учил. Исключительно из подсознания, очевидно. Вне сомнения, я слышал их мальчиком…

Наташка упала на диван и, уже не спрашивая меня, схватила бутылку, и налила себе бурбона.

— Поосторожней с алкоголем! — не выдержал я.

— Да, учитель! Слушаюсь, учитель! — закривлялась она. — Он как мой учитель, как мой папа, Тьерри.

Тьерри осторожно улыбнулся из кресла.

— Наташа думает, что мне доставляет удовольствие работать учителем, — проапеллировал и я к Тьерри. — Джизус Крайст, да я был бы счастлив, если бы меня кто-нибудь поучил, говорил бы мне, что я должен делать и чего не должен. Наталья сама ставит меня в положение папы…

— Правда! — закричала Наташка. — Лимонов стал совсем как мой папа. Он даже перестал ебать меня. Хи даз энт фак ми!

Я задохнулся от возмущения. Мерзкая предательница! Я действительно не спал с ней ровно четыре дня в наказание за то, что она напилась. Напилась, как обычно, безо всякой видимой причины. Я устал от ее выходок и решил ее наказать, лишив секса. Но Тьерри может подумать, что Эдвард плохой мужчина, что его друг не удовлетворяет зверя сексуально. Наташка унижает мое мужское достоинство.

Я воззвал к ее совести по-русски:

— Перестань пиздеть! Как тебе не стыдно!

— Но ведь это правда. Ты не ебешь меня.

— Ты отлично знаешь, что я не ебу тебя потому, что четыре дня назад мы поссорились…

— Ага, ты не ебешь меня из воспитательных соображений…

— Еще одно слово, и я вынужден буду дать тебе по физиономии!

— Ну и бей, мудак!

— Что?

— Мудак! Я тебя ненавижу!

Упрямое и злое, красивое лицо противостоит моему взгляду. Даже щеки ее запылали от ярости.

Неимоверным усилием воли я сдержал себя и устоял против ее провокации.

— А где наш друг Пьер-Франсуа празднует Кристмас? — обратился я к Тьерри светским тоном графа из оперетты.

— Вместе с Филиппом. У его родителей. — Тьерри встал с кресла. — Я думаю мне пора, Эдвард. Я немного устал.

Мне очень не хотелось его отпускать, потому что знал, что, едва за ним закроется дверь, мы с Наташкой бросимся друг на друга.

— Уже четыре часа. Хочешь, оставайся у нас? Ляжешь на диване.

Ему не хотелось тащиться через весь город ночью, денег на такси у него наверняка не было, но и перспектива провести ночь под одной крышей с двумя такими персонажами, как я и Наташка, его, очевидно, не прельщала.

— Оставайся, Тьерри! — неожиданно поддержала меня Наташка.

У нее были, очевидно, какие-то свои соображения. Скандалов со мной она теперь не боится, напротив — хочет их. С некоторым трудом встав с дивана, Наташка пошла к шкафу и, выдернув оттуда простыню и наволочку, неловко швырнула их на диван:

— Вот тебе белье…

Тьерри сдался.

— О.К. Я остаюсь… — Он покорно опустился в кресло.

— Я принесу тебе одеяло. — Я пошел в спальню. Вернувшись, я увидел, что она сидит на коленях у Тьерри. Мне пришлось мобилизовать всю мою силу воли для того, чтобы не врезать Наташке по физиономии. Бедняга Тьерри вымученно смеялся, пытаясь высвободиться из-под русской женщины.

— Вот тебе одеяло, Тьерри… — спокойно сказал я. — Идем, Наташа, спать. Мы все устали…

Она встала и сделала два шага ко мне, пьяно и задиристо улыбаясь.

— Он хочет спать, ха-ха… Вместо того, чтобы ебать меня, он будет храпеть! — вдруг сказала она, обернувшись к Тьерри, все еще улыбаясь улыбкой пьяного сфинкса.

Я с наслаждением дал ей пощечину, закричал:

— Сука! Говно! — по-русски, схватил ее за руку и вытащил из комнаты: — Спокойной ночи, Тьерри! — вежливо попрощался я с оторопевшим от неожиданности другом и закрыл за собой дверь.

— Ты ударил меня! Как ты смел меня ударить! — прорычал зверь, глядя на меня огромными и страшными по причине мэйкапа дырами глаз. Зверь был страшновато красив в этот момент, грозный и безумный зверь.

— Как тебе не стыдно орать моему приятелю, что я не ебу тебя, мерзкая девка!

— А ты что, ебешь меня, да?

Она стала коленями на кровать и выглядит, как приготовившаяся к драке кошка. Черная кошка, потому что на ней черные чулки, черная кожаная юбка и черная куртка с большими плечами. Она быстро сориентировалась в здешней моде.