Суд королевской скамьи - Юрис Леон

Эйб с трудом глубоко вдохнул, и его заколотило от страха. Сердце забилось, когда-он услышал приближающиеся шаги.

— Просыпайтесь же! — раздался типичный британский командный голос. — Я доктор Финчли.

— Скажите мне, доктор, скажите, я ослеп?

— Нет, — ответил врач. — Вам вкатили большую дозу успокоительного, и вам еще предстоит прийти в себя. Вы способны понимать, что я говорю?

— Я еще не совсем в своем уме, но я все понимаю.

— Ну что ж, отлично, — сказал доктор Финчли, присаживаясь на край койки. — Правым глазом вы, скорее всего, видеть не будете, но мы постараемся спасти другой глаз.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Так что же произошло?

— Могу объяснить. Все очень просто. Ваш самолет взорвался почти сразу же, как врезался в лес. Вы как раз вылезли на крыло, и в момент взрыва успели вскинуть руки к лицу, закрывая его.

— Это я припоминаю.

— Ожог пришелся на тыльную сторону ладоней, и они серьезно обгорели. Ожоги третьей степени. Обнажились даже сухожилия. Это достаточно серьезно. Если не удастся справиться с последствиями, нам придется делать пересадку кожи, а если поражены сухожилия, пойдем и на их пересадку. Пока вы понимаете меня?

— Да, сэр.

— Во всяком случае, мы сможем полностью восстановить вам работоспособность обеих рук. Это потребует времени, но мы очень успешно пересаживаем и кожу, и сухожилия.

— Что с моими глазами? — прошептал он.

— Во время взрыва мельчайшие осколки поразили оба глаза. Произошло повреждение роговицы. Она представляет собой тонкую мембрану, прикрывающую глаз. Глазное яблоко наполнено субстанцией, напоминающей яичный белок, которая исполняет роль воздуха, надувающего шину. Правый глаз был поражен особенно глубоко, жидкость вытекла, и зрачок полностью потерян. Что же касается второго глаза, то все в порядке, если не считать. незначительного повреждения роговицы. Нам придется штопать ее. Для этого мы иссекаем внутреннюю оболочку века и прикрываем ею глаз, закрепляя на месте мелкими стежками. Нить тоньше человеческого волоса.

— Когда мне станет известно, смогу ли я видеть?

— Обещаю, что левым глазом видеть вы будете, но вам придется столкнуться с двумя проблемами. Поражение кровеносных сосудов на руках не способствует росту соединительной ткани, и вы будете несколько ограничены в движениях кисти. Во-вторых, во время взрыва вы перенесли серьезную контузию. Поэтому сначала будете видеть все как бы несколько не в фокусе. Вам будет позволено несколько минут каждый день привыкать к свету, когда мы будем менять вам бинты и заниматься вашим глазом и руками:

— О'кей, — сказал Эйб. — Я буду слушаться... и спасибо, доктор.

— Все будет отлично. Ваш издатель, мистер Шоукросс, ждет встречи с вами почти три дня.

— О, конечно, — сказал Эйб.

— Ну, Эйб, — начал Шоукросс, — мне сказали, что ты просто фантастически перелетел через пролив и немыслимым образом сел на брюхо, да еще и ухитрился увильнуть от ангара.

— Черт побери, я же летчик.

— Ничего, если я тут закурю, доктор?

 — Конечно.

Эйбу нравился запах сигар Шоукросса. Они напоминали ему о тех днях в Нью-Йорке, когда они день и ночь работали над его рукописью.

— Мои родители знают?..

— Я посоветовал не сообщать твоим родителям, пока ты сам не напишешь им пару слов.

— Спасибо. Господи, нет, уж точно — я куплю ферму.

— Купите ферму? — переспросил доктор Финчли. — Типично американское выражение. Означает, что у человека ум за разум зашел.

— Можно и так сказать...

«Дорогие мама и папа!

Хотя это письмо написано и не моим почерком, беспокоиться не стоит. Дело в том, что я попал в небольшую аварию, обжег руку и поэтому не могу сам писать.

Хочу заверить вас, что во всем остальном я чувствую себя прекрасно, лежу в хорошем госпитале, да и вообще со мной ничего серьезного. Даже кормят тут отлично.

У меня были небольшие неприятности при посадке и так далее. Скорее всего, больше летать я не буду, потому, что тут очень строгие требования к здоровью.

Отправляет письма симпатичная молодая леди, и она говорит, что будет рада писать вам каждые несколько дней.

Главное, что вам абсолютно не из-за чего беспокоиться даже на минуту.

Передавайте мою любовь Софи и всем прочим.

Ваш преданный сын

Эйб».

6

Терпение.

Если я еще раз услышу это слово, я сорву все повязки. Терпение. Это они мне говорят по двадцать раз на дню. Терпение.

Я, как мумия, лежу, на спине, в сплошной тьме. Когда оканчивается действие лекарств, боль в руках становится невыносимой. В уме я прокручиваю все игры. На бейсбольном поле я беру подачу за подачей. Я питчер в команде «Ред сокс». Я вижу, как прошиваю всю линию защиты «Янки» — Риццуто, Гордон, Дикей, Келлер. Последний — Ди Маджио. Мы ведем в счете. Он бросается спасать репутацию «Янки». В такой ситуации взять бросок непросто. Ди Маджио чуть не ломает себе спину, кидаясь за ним. Мы их сделали. Наш рекорд запомнится на годы.

Я вспоминаю женщин, с которыми спал. Я по-прежнему считаю себя мальчишкой, так что дюжина — это не так плохо. Но я не помню, как зовут большинство из них.

Я вспоминаю Бена. Господи, как мне не хватает его. Нет, я не одержал победу. О трех вещах я мечтал в жизни: играть в бейсбол, летать и писать. С двумя из них покончено навсегда. Смогу ли я писать с такими клешнями вместо рук?

Как бы то ни было, тут в самом деле творят чудеса. Они буквально собрали меня из осколков, как фарфоровую куклу. Каждое мое движение превращается в нелегкую проблему. Если кто-то ведет меня в ванную или усаживает на горшок, свои дела я сделаю сам, но кто-то должен привести меня в порядок. Я даже не могу стоять у писсуара. Мне приходится садиться, как женщине. Это предельно унизительно.

Каждый день я на несколько минут освобождаюсь от своей оболочки мумии. Здоровый глаз по-прежнему остается плотно закрытым. Лишь только мне удается чуть разлепить ресницы и присмотреться, как они снова забинтовывают меня. Я продолжаю убеждать себя, что могло быть и хуже. С каждым днем спадают опухоли и кровоподтеки, и я начинаю потихоньку шевелить руками.

Дэвид Шоукросс приезжает из Лондона раз-два в неделю. Его жена Лоррейн никогда не забывает передать мне посылку с едой. Она так настойчива, как мама. Я знаю, что она тратит на меня драгоценные продуктовые карточки, и пытаюсь убедить их, что меня кормят тут, как особу королевской крови.

До чего я радуюсь, когда ощущаю вонючий запах сигары. Шоукросс получил от правительства предложение договориться с русскими об обмене книгами для публикаций. Он рассказывает, что из-за параноиков из русского посольства можно просто выйти из себя.

Мои приятели посещали меня только разок, потому что им надо добираться очень издалека. Наше крыло вошло в состав американских военно-воздушных сил. Так что я не представляю, в каком я сейчас положении. Я никому не нужен и ни на что не гожусь.

Прошел месяц. Терпение, говорят они мне. Иисусе, до чего я ненавижу это слово. Скоро они начнут пересадку кожи.

Что-то случилось, и дни уже не кажутся мне такими долгими и мучительными. Ее зовут Саманта Линстед, и ее отец — эсквайр, владелец старого фамильного поместья в Миндип-Хиллс недалеко от Бата. Саманте двадцать лет, и она носит красный крест Добровольного корпуса медсестер. На первых порах во время визитов она занималась обычными делами, как, например, написать письмо или помочь мне умыться. Постепенно мы стали с ней общаться, и она принесла мне патефон, набор пластинок и радиоприемник. Большую часть дня она проводила в моей палате, кормя меня, прикуривая сигареты и читая мне вслух.

Может ли человек влюбиться в голос?

Я никогда не видел ее. Она всегда приходит после утренних перевязок. Все, что я знаю о ней, — это ее голос. Я провожу едва ли не все время, стараясь представить себе ее облик. Сама же Саманта убеждает меня, что она самая обыкновенная.

Примерно через неделю после ее появления я смог совершить небольшую прогулку в ее сопровождении вокруг здания госпиталя. И после этого я все чаще и чаще стал чувствовать прикосновения ее рук.

— Прикури мне, Сам, — попросил Эйб.

Саманта, сидящая рядом с его кроватью, осторожно держала сигарету, пока он затягивался. Отложив ее, она скользнула рукой за отворот его пижамы и, едва касаясь кожи, погладила его грудь кончиками пальцев.

— Сам, я все время думаю... Может, тебе лучше не приходить больше ко мне. — Она внезапно отдернула руку. — Мне не нравится, когда кто-то жалеет меня.

— Ты считаешь, что я прихожу именно из-за этого?

— Когда дни и ночи лежишь во тьме, в голове возникают странные мысли. Я начинаю воспринимать вещи и события серьезнее, чем должен был бы. Ты прекрасный человек, и не должна быть жертвой моих фантазий.