Ветер в лицо - Николай Руденко

— Нн-но! Нн-но! — Хрипловато покрикивал дедушка, погоняя свою тощую клячу.

Да, Солоду поверили. Но за потерю партийного билета он был наказан. Нового партбилета ему не выдали. Однако военное звание сохранилось. Через несколько месяцев его назначили заместителем командира части по материальному обеспечению.

Как-то, поехав на станцию ​​за боеприпасами, Солод был ранен осколком бомбы, сброшенной на эшелон. После шестимесячного пребывания в госпитале его демобилизовали...

Где-то в 1950 году произошло такое событие. В его кабинет зашел невысокий человек в офицерском кителе без погон, с толстой кленовой палкой в ​​руке. Человек тяжело припадал на левую ногу, — видимо, левая была короче правой на несколько сантиметров и почти не сгибалась в колене. Незнакомец подошел к письменному столу, опустился в кресло, снял фуражку. Волосы у него были каштановые, густые, закрученные в мелкие кольца, как шерсть каракуля. Попросил разрешения закурить. Но не донеся до рта еще не зажженную сигарету, он резко поднял голову, внимательно посмотрел на Солода, подался туловищем вперед, и на несколько секунд застыл в такой позе, ощупывая его глазами. Солод вздрогнул от этого взгляда. Иван Николаевич пытался вспомнить, где он видел эти подвижные глаза, этот широкий нос, эти каштановые волосы... И вдруг как вспышкой озарило память — Козлов. Солод сразу же сообразил, — что может знать о нем этот человек? Немного. То, что он исчез из лагеря. Больше ничего. Он не мог видеть, как Солод подходил к машине Колобродова, — пленные были в бараке, под надежной охраной... Признаваться, что узнал его, или подождать, как он себя поведет? Лучше подождать. Если Козлов не назовет его по имени, значит, он думает о нем что-то плохое. Не узнать он не мог... Но как ему удалось избежать расстрела? Ведь Солод о нем докладывал отдельно...

Козлов тем временем закурил, достал из бокового кармана бумажку, протянул Солоду. Это было заявление на имя директора завода с просьбой принять его на работу в отдел снабжения. В уголке резолюция Горового красным карандашом — «т. Солоду»... Нет, он только делает вид, что не узнал. Но узнал, это ясно... Надо принимать. К сожалению, надо.

А на следующий день в областное управление КГБ было послано несколько анонимных писем, в которых говорилось о том, что на заводе появился человек, который в немецких лагерях для военнопленных выдавал командиров, политруков, коммунистов. Фамилия этого человека — Козлов... Солод рассчитывал на то, что при допросе совпадут сведения о местонахождении лагеря, которые даст сам Козлов, и те, что указаны в анонимных письмах; что Козлов, видимо, только один бежал из-под расстрела и опровергнуть обвинения некому.

Расчеты Солода не были пустыми. Не успел Козлов оформиться на работу, как был арестован. Солод неделю ходил с довольной улыбкой, а потом, просидев в библиотеке, подготовил беседу о бдительности. Проводя беседы в цехах, он рассказывал, как к ним на завод хотел устроиться закоренелый шпион, но был своевременно разоблачен органами.

Во время последней поездки в Москву Ивану Николаевичу также пришлось пережить несколько довольно неприятных минут. По службе надо было обязательно побывать у министра, но он боялся встречи со Швыденко. Солод сидел в приемной и никак не решался зайти в кабинет. Несколько раз пропускал свою очередь и занимал новую. Прошло почти четверть века, как он вонзил нож Антону в самое сердце. Неужели Швыденко сможет его опознать?.. И все же лучше с ним не встречаться.

Но вот из кабинета вышел высокий мужчина средних лет. В нем не было ничего такого, что бы выделяло его среди других людей его возраста. Открытый взгляд, большой лоб, волосы... Такой тип деятеля встречается и в министерстве, и в промышленной артели. Подошел к группе посетителей, заговорил с ними. Держится просто, непринужденно. В голосе не чувствуется ни самоуверенного превосходства, ни унизительной предупредительности. Видимо, это кто-то из посетителей такого же ранга, как и все здесь присутствующие.

— Кто это? — Спросил Солод у низенького старичка, что заинтересованно прислушивался к разговору.

— Как кто?.. Это Швыденко.

А Швыденко уже подходил к Солоду.

— А вы, товарищ, по какому делу?.. Скоро должно начаться заседание коллегии. Я сегодня, извините, не смогу принять. Возможно, ваше дело можно разрешить быстро? Или подождете до завтра? — Потом неловко улыбнулся. — Откровенно говоря, надоело заседать.

«Не узнал!» — радостно забилось сердце Солода.

— Я с металлургического. От товарища Голубенко. Относительно лома, — ответил Солод, сдерживая волнение.

— О, это так просто не решается, — улыбнулся Швыденко. — Дело сложное. Передайте Голубенко, что мы ищем возможности и, конечно, найдем. О зиме уже думаете?.. Пусть не переживает. Без лома не останетесь. Пусть подумает об использовании шлаковых отвалов. В них содержится большое количество железа... Всего хорошего. Заходите завтра. Поговорим подробнее.

Швыденко пожал руку Солоду, подошел к другому посетителю. А Солод вышел из министерства довольным, с чувством полной безопасности. Да, ему надо думать о поступлении в партию. Самое главное — получить рекомендацию от парторга. Иван знает, что для этого нужно сделать. А когда рекомендует сам парторг — другие тоже не откажут. Правда, того, что он исключался из партии, скрывать нельзя. Но Солод вынес из вражеского тыла полковое знамя. Благодаря ему военная часть начала новую жизнь. Это что-то да значит!

11

У Коли Круглова и его подручного Владимира Сокола завтра выходной. Если сегодня к вечеру сесть на обычного двувесельную лодку, то через три часа вполне свободно, без особого труда можно быть на острове. Трудности такой вылазки не только не пугали, а захватывали их.

С завода в общежитие возвращались вместе. По дороге Коля заглянул в книжный киоск, купил себе пачку бумаги.

— Зачем так много? — Удивился Владимир.

— Разве это много?.. Мало.

— А ты разве стихи пишешь?

— Пробовал. Даже печатали когда-то в пионерских газетах. Теперь не пишу. Бросил.

— И я писал, да бросил, — засмеялся Владимир. — А зачем же бумага?

— Зачем? — то ли себя, то ли Владимира переспросил Коля. — Эх, Володька!.. Даже не знаю, говорить ли тебе. Пишу понемногу.

— Значит, прозу?..

— Прозу. Боюсь, что скажут — рано. Ну, да ничего. Посылать в редакцию не буду спешить. Пусть отлежится. Подумаю. Чтобы не получилось так, что яйца кур учат. Не успел к мартену встать, а уже спешит опытом поделиться. А писать хочется. О многом подумал. Есть что сказать.

— Чего же ты сомневаешься? Если это пойдет людям на пользу, то кроме доброго слова никто ничего не скажет.

Они уже успели подружиться, и поэтому Владимир разговаривал с Колей, как с равным, позволял себе иногда выражать некоторые мысли по поводу работы, но еще больше расспрашивал, слушал, советовался.

После того как завод принял от строительного треста новое общежитие, Коля попросил для себя отдельную комнату. Он решился на это только потому, что очень часто засиживался за столом до поздней ночи и не хотел нарушать отдых товарищей.

Новое общежитие сталеваров имело хорошую репутацию. Широкие, длинные коридоры и вестибюли были устелены коврами и ковровыми дорожками. На каждом этаже за столиками сидели дежурные, отвечающие за чистоту и порядок в комнатах. Каждые две комнаты имели свой душ, свою ванну. Поскольку в общежитии жили только неженатые, на первом этаже находились столовая и мастерская по ремонту одежды. Общежитие часто навешал Доронин. Не обходил его своим вниманием и Солод.

Колина комната выходила окнами на сквер. У окна стоял письменный столик, рядом — шкаф с книгами, а у стены лежали какие-то странные чугунные шары, соединенные чугунными перемычками. Владимир поднял два таких шара. Тяжелые. Но в целом небольшие — можно перебрасывать одной рукой. Раньше он их почему-то не замечал в Колиной комнате.

— Что это за диковинка? — Удивленно спросил Владимир.

Коля засмеялся

— Разве ты не знаешь?.. Это каждый школьник знает. — И, взяв в руки чугунные шары, начал гимнастические упражнения. — Это гантели.

Теперь уже смеялся Владимир:

— Вот что!.. Действительно, не знал. В селах на Винничине в ​​таких случаях идут или сено косить, или снопы в молотилку бросать. Даже когда он счетовод...

Коля задумчиво посмотрел на Владимира.

— Ты зря смеешься. Физический труд на селе многограннее и разнообразнее. В этом ваше преимущество... Автоматика — хорошее дело. Но человеческие мышцы требуют действия. Гантели — это не то. Не каждому по душе. В каждом реальном труде есть цель. А тут какая цель?.. Чтобы мышцы не повисли, как веревки. И только... Мне кажется, над этим еще люди будут думать. — Коля, перебросив в руках гантели, продолжал: — Вот ты, например. И рабочий, и крестьянин. Я тоже сумею стать крестьянином. Не боги горшки обжигают... Правда? И мы сможем меняться. Ты в колхозе, а я — на заводе. Затем наоборот... Разве плохо? Одной профессии для человека мало. Может, при коммунизме люди так и будут делать...