Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга первая - Валентина Александровна Осеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Стоп, стоп! — остановил её Митя. — Экая ты мельница!
— Вот она всегда так! — возмущённо сказал Одинцов. — Кричит только, а у самой голова ничего не работает. Вот прочти, что она тут написала.
— «Что написала, что написала»!.. — передразнила его девочка.
— Сядь и помолчи! — потянул её за рукав Митя. — Сейчас разберёмся. Я уже говорил тебе, Одинцов, что такие спорные вещи надо решать сообща.
Васёк оставил работу и подошёл к столу.
— Мы всей редколлегией проверяли. Тут она Лермонтова и Пушкина списала, да ещё сама между ними втёрлась! — сердито сказал он.
— Неплохо попасть в такое соседство! — засмеялся Митя. — Сейчас посмотрим, что у неё получилось.
Он громко прочёл:
Уж небо осенью дышало, А я учёбу начинала. Взяла тетрадки и пошла, Так я учёбу начала.— Тьфу! — не выдержал Одинцов.
— Вот он всегда на меня нападает! — пожаловалась Синицына.
— Да потому нападаю, что глупо! Противно…
— Потише, потише, — сказал Митя. — Плохо ведёшь себя, Одинцов! Так не годится: лишний спор заводишь и мне не даёшь прочитать до конца.
Одинцов замолчал.
Митя начал читать сначала:
Уж небо осенью дышало, А я учёбу начинала. Взяла тетрадки и пошла, Так я учёбу начала. Белеет школа одиноко В тумане неба голубом, Идти мне в школу недалёко — На крайней улице мой дом. Мои родители давали Мне на прощание совет: «Учись ты, Нюра, хорошенько, В награду купим мы конфет».— М-да… — задумчиво протянул Митя и посмотрел на Синицыну. — Плохо! Очень плохо!
— А почему плохо? Рифма есть, всё есть, — забормотала Синицына, поглядев на всех.
Митя ещё раз пробежал глазами стихотворение и тяжело вздохнул:
— Почему плохо? Прежде всего по мысли плохо. Ты вот пишешь о себе:
А я учёбу начинала. Взяла тетрадки и пошла…А родители тебе за эту учёбу обещали конфет.
Ребята фыркнули.
— А ещё Пушкин и Лермонтов тут у неё!
— Вот уж ничего подобного! — сказала Синицына.
— Ну, как же ничего подобного? — улыбнулся Митя. — Вот смотри:
Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало…Чьё это?
Синицына раскрыла рот, чтобы что-то сказать.
— Постой. Дальше посмотрим:
Белеет парус одинокий В тумане моря голубом…Это чьё?
— Во-первых, у меня не парус, а школа белеет…
Одинцов громко фыркнул. Митя рассердился:
— Одинцов, ступай займись подшивкой газет! Стыдно! Большой парень — и не умеешь себя в руках держать. Ступай!
Одинцов нехотя отошёл от стола.
— А ты, Нюра, сядь. Мы с тобой сейчас разберёмся хорошенько.
Синицына надулась и с упрямым лицом присела на кончик стула.
— Что она там, всё спорит? — спросил Одинцова Булгаков.
За столом Митя что-то говорил, не повышая голоса, по часто поднимая вверх брови и разводя руками.
Нюра сидела красная, надув губы. Ответы её становились тише, спокойнее, потом она встала, взяла со стола листок и молча прошла мимо ребят.
— Поняла наконец, — улыбнулся Васёк.
— Сейчас мне нахлобучка будет, — сказал Одинцов.
— Ребята! — Митя постучал по столу. — Если мы будем высмеивать человека, тогда как мы обязаны по-товарищески объяснить ему его ошибки… — Он строго посмотрел на присмиревших ребят.
— А чего ж она… — вспыхнул Одинцов.
Васёк вспомнил свою заметку:
«И правда, если над каждым смеяться, никто и писать не будет».
Когда Митя кончил, он подошёл к нему и сам сказал:
— У меня тоже как-то нескладно получилось с заметкой.
— Сейчас будем читать, — сказал Митя. — У меня остались три заметки: Одинцова, Зориной и твоя.
Одинцов услышал свою фамилию
