"Всем сердцем с вами". Клара Цеткин - Ирина Гуро

— Наш закон, фрау Цеткин, очень, оч-чень точён и, я бы сказал, педантичен в определении антипатриотических высказываний. И хотелось бы, чтобы вы привели свою газету в соответствие с требованиями закона, фрау Цеткин.

О, это уже слишком! Клара поднялась:

— Господин Тронке, «Равенство» будет говорить полным голосом, пока оно существует. И я тоже.

В дверях он задержал ее на мгновение:

— А ведь я имел удовольствие знать вас раньше, фрау Цеткин. И вашего мужа также. Давно. В Париже.

Уже на улице очень издалека пришел к ней образ молодого человека с мелкими чертами лица. Да, она несколько раз видела его. Но не обращала на него внимания…

Она не нашла извозчика и пошла быстрыми шагами, инстинктивно стараясь поскорее уйти от этого дома.

«А этот разговор тоже симптоматичен. Нажим на прессу… В ожидании чего? Войны?» — подумалось ей, когда она подходила к своей редакции.

В 1910 году на Международной социалистической конференции женщин делегатки семнадцати стран тепло приветствовали Клару, организатора этого высокого форума женщин мира.

Здесь были приняты решения по важнейшим вопросам женского движения.

Здесь по предложению Клары Цеткин женщины-социалистки приняли решение и о ежегодном праздновании женского дня. Этот день, по мысли Клары, должен носить международный характер. Женщины всего мира посвящают этот день агитации за свои права. Хотя против предложения Клары и раздалось несколько осторожных голосов, в целом оно было принято участницами конференций с энтузиазмом. Политическая прозорливость Клары и ее единомышленниц подсказала им огромную историческую важность женского дня. Это решение отвечало самым насущным и сокровенным устремлениям женщин всех наций. Уже в 1911 году тысячи женщин вышли в женский день на улицы, неся красные стяги.

С того форума 1910 года, впервые установившего женский день, ежегодно и повсеместно этот день отмечался как день борьбы женщин за мир и свободу.

И всегда и всюду в этот день мысли женщин устремлялись к «нашей Кларе», первой учредительнице женского дня.

Много позже Клара не раз встречала день Восьмого марта в стране победившего социализма…

В начале августа 1914 года в Берлине стояли жаркие дни. По улицам беспрерывно маршировали солдаты. Это были не те снаряженные по-походному воинские частя, которые вдалеке от главных вокзалов грузились в вагоны с надписями «С богом и кайзером — на русских варваров!». На улицах под ликование фанфар маршировали такие стройные шеренги, словно состояли они не из живых людей. Кайзер произносил с балкона пышные речи, рейхстаг готовился рассматривать вопрос о военных кредитах. Под каждой крышей прощались, плача или красуясь. Мужчины на тротуарах вздымали свои трости, словно смертоносное оружие. Дамы срывали с головы шляпы и махали ими проходящим солдатам, пренебрегая прическами во имя патриотизма. А владельцы мясных лавок объявили дешевую распродажу свиных ножек для холодца…

Сегодня, третьего августа, Германия объявила войну Франции. Завтра ожидается вступление в войну Англии; на стороне Франции Россия…

Дни идут, решающие дни.

В доме Клары — как в тысячах других домов: проводы сына на позиции. Последние слова нежности и печали. Клара словно впервые видит взрослого сына. Молодой военный врач в полевой форме, как-то вдруг возмужавший и огрубевший, — это ее сын! После всех юношеских увлечений он пришел к твердому решению, что медицина — его призвание. И вот теперь гуманнейшая из профессий позвала его на поля неправедной войны.

До Штутгарта дошла весть о том, что социал-демократическая фракция рейхстага одобрила военные кредиты! Как это могло случиться? Черная измена в собственных рядах?

Несмотря на военную цензуру, Клара находит способ довести свои мысли до множества людей, читателей «Равенства». Но наступило другое время: заговорили листовки, нелегально печатаемые в типографии «Равенства».

В штутгартских пивных толкуют о положении на Фронтах, на все лады обсуждают письма земляков из армии. Если судить по этим письмам, до победы совсем недалеко.

В трактирах пьют, читают газеты, прикрепленные к круглым палкам, здесь все возбуждены, здесь все — стратеги.

Сидят дома те, кто получил письмо в траурной рамке… И думают о безымянной могиле с каской на простом кресте или со многими крестами, совсем одинаковыми; недаром эти могилы зовутся «братскими».

Перед лицом войны вея нация должна быть одной семьей?! Почему же сыновья богачей не на позициях, а «служат отечеству» в разных комитетах, занимающихся поставками в армию? Конечно, все должны приносить жертвы. Бросить на алтарь родины, великой и бесконечной, самое дорогое. Но одни бросают деньги, а другие — сыновей! И те, кто бросает деньги, с лихвой получают их обратно. А сыновья не возвращаются.

Такие мысли чаще всего посещают женщин. В шуме фабричных цехов, куда многих из них привела война.

И по-прежнему листы «Равенства» читают в домах рабочих. Газета поддерживает их добрым голосом старого друга.

Еще не пикировали над мирными городами бомбардировщики, и человечество еще ничего не знало об атомном оружии. Свастика была только древним символом, известным лишь специалистам по истории религия; рабство казалось безвозвратно ушедшей общественной формацией, а вандализм — понятием историческим и применяемым лишь как метафора в начале нашего просвещенного века, и уж конечно, аутодафе на площадях было атрибутом канувшего в Лету средневековья.

Но империализм уже набирал силу, уже пробовал когтистой лапой почву: выдержит ли та грозный вес «фердинандов» и «пантер», человеческие множества на нюрнбергском стадионе, силу нашествия и силу триумфа. Империализм еще не бросил в игру главный козырь, не выпустил самых страшных своих порождений. Он еще только готовил их.

Но уже шли к бою пушки с длинными стволами, дальнобойность которых еще недавно была мечтой немецких вояк. И только входили в страшный обиход войны огнеметы — оружие ближнего боя. Предвосхищая испепеляющее действие напалма, они метали огонь, поражая цель пламенем, словно обливая ее расплавленным металлом.

Новый, 1915 год не предвещал ничего утешительного.

— Оттого, что Гинденбург стал главнокомандующим Восточного фронта, а Людендорф — начальником штаба, вряд ли что-нибудь изменится. Не это важно…

— А что важно, Клара? — спрашивает Роза.

— То, что «блицкриг» провалился.

— Какая бойня! Только на Марне бились полтора миллиона человек… — Роза нервно ходила по комнате, ломая тонкие пальцы.