Черные ангелы - Франсуа Мориак

Остается только ждать, когда набежит свора. Станут искать, вынюхивать, возьмут след, лай будет слышаться все ближе и ближе. Сначала появится первая ласточка: несколько строчек в газете, намеки на подозрительного свидетеля. Возбудят судебное расследование. Его станут допрашивать: час, два, ночь напролет. Палачи будут сменяться. Возьмут измором. Правда о его гнусной жизни выйдет наружу… Дойдет до Андреса! Но осуществи Алина задуманное, сын также бы все узнал…

Когда бы не дождь этот упорный, лечь бы сейчас поперек дороги! Дом священника. Ах, если бы он мог постучать в эту дверь! Но он не смеет. Он присаживается на корточки у мокрого порога и робко проводит по нему рукой. Гладит его, будто это не камень, а человеческое лицо, чувствует пальцами его морщины.

XV

Градер поднимается по лестнице спящего замка, ботинки несет в руках — это две глыбы грязи. Под дверью своей комнаты видит полоску света. Разве он не погасил лампу? Входит. Перед иконами коленопреклоненная фигура — Матильда. Она встает, смотрит на вошедшего, не говоря ни слова. Он рад, что она здесь. Его бьет дрожь.

— Мне холодно. Позволь, я лягу в постель.

Голос жалобный. Точно милостыню просит. Градер скидывает с себя промокшую одежду. Матильда отворачивается, но чувствует запах сырой шерсти и пота. Он ложится, натягивает пуховое одеяло по самые глаза. Матильда видит лишь дрожащий комок и белые пряди волос.

— Возьмешь мои ботинки, очистишь от грязи, — говорит он. — Одежду спрячь.

К ней наконец возвращается дар речи: где он был? что делал?

— На Утесе, — отвечает он. — Помнишь? Помнишь, я брал вас обеих за руки… — Внезапно он переходит на шепот: — Я спасал свою жизнь… Имею я на это право?

В вопросе звучит мольба. Из-под одеяла на Матильду смотрит старик.

— Выходит, я твоя сообщница? — спросила она потерянно. — Сообщница? Ну да, разумеется, я ведь знала…

— Нас никто не видел… В Париже она жила в меблированной квартире… С хозяйкой давно рассорилась и никогда не говорила ей, куда идет. В письмах Симфорьена полиция не найдет ни адресов, ни имен. Сам он первый не захочет вмешиваться в это дело, если оно и всплывет. В крайнем случае ты его отговоришь. Алина была совершенно одинока. Ну, предположим, вызовут меня, допросят… И что? Я был здесь…

— А маркиз де Дорт? Это же он готовил тебе ловушку, и он, возможно, знает о поездке Алины. Он наведет полицию на след. Если учесть, что он тебя ненавидит…

Градер подскочил и едва не вскрикнул: невероятно, но о маркизе он не подумал.

— У него нет доказательств. Я буду все отрицать…

Матильда пожала плечами:

— Брось! Неужели ты думаешь, невозможно узнать, куда она поехала? Она покупала билет. Кто-нибудь видел… Свидетели всегда отыскиваются.

— Я не двинусь с места… Затаюсь здесь… — пролепетал он.

Матильда присела на кровать и спросила, не глядя на него:

— Что ты сделал с этой женщиной?

— Мы повздорили. Она ведь приехала меня погубить, не так разве? Я не собирался… Ее цинизм меня взбесил…

Он лгал, пытался оправдать себя, придумывал смягчающие обстоятельства:

— Ты мне не веришь? Так знай, у меня с собой даже оружия не было.

— Да, но куда ты прошлой ночью ходил с лопатой?

Он посмотрел на Матильду с ужасом и ненавистью:

— Что это значит? Ты тоже за мной шпионишь? Выдать меня решила? Смотри, детка…

Неожиданно она поднесла палец к губам. В коридоре кто-то сдавленно чихнул. Матильда выглядывает:

— Это ты, Катрин? Да, я здесь. Габриэль позвал меня. Ему нехорошо, у него страшный жар. Хочу поставить ему банки. Они у отца? Ты можешь их взять, не разбудив его?

Градер слышит голос Катрин:

— Он совсем не выглядел больным…

— Он лег сразу после ужина. У него температура под сорок.

Катрин отвечает, что сейчас принесет банки. Дверь остается приоткрытой. Градер вздыхает с облегчением: Матильда вступила в игру, она солгала. Теперь она развешивает мокрую одежду на батарее в туалете. Катрин возвращается с банками. Матильда благодарит ее, но дверь широко не отворяет, дожидается, пока та уйдет, расстилает на полу газету и старым ножом для бумаги принимается соскабливать грязь с ботинок. Габриэль бормочет слова благодарности, она ворчит:

— Ради Андреса…

Пусть ради Андреса, не все ли равно? Важно, что он больше не один. Сам он сейчас не воин. Он — как выжатый лимон. Матильда спрашивает в упор:

— А дальше что? Ведь был же у тебя какой-то план?

Да, был: напугать старика, напугать до смерти… Звучит смешно…

— Понимаешь: Алина не приезжает, на письма его не отвечает… Против меня у него никаких улик… Он почувствовал бы, что я сильней, что я хозяин положения. Он бы этого не пережил…

Матильда пожимает плечами: ребячество какое-то! И потом: ну вот получилось, как он хотел. А что толку?

— Матильда, я уже не тот. Меня это подкосило… План мой не был ребячеством, нет. Я знаю, что говорю: я бы с ним быстро разделался, не прикладывая рук…

— И ты думаешь, несчастный, я бы тебе позволила!

В ту же минуту она спохватилась, что ее возмущение несколько запоздало. Впрочем, это уже не имело значения: Симфорьен был жив, а у лежащего перед ней мужчины зуб на зуб не попадал, и он уже никому не мог причинить вреда. Между тем он приободрился и снова взялся за свое:

— Значит, так: ты меня уложила сразу после ужина, ухаживала за мной, глаз, можно сказать, не спускала. Катрин, по счастью, не слышала, как я выходил, Жерсента тоже, она глухая, а горничные ночуют на ферме. В здание вокзала я носа не совал. На платформе закрывался зонтиком. Начальник вокзала и смотритель капюшоны натянули и норовили поскорей убраться с дождя…

Слушая его, Матильда испытывала смутное разочарование. Чего она ждала от этого труса, этого опустошенного человека? На что рассчитывала? Она на него положилась, он казался сильным, обещал счастье; он сулил легкий путь, без серьезных проступков — ничего такого, в чем пришлось бы каяться. А цель рисовалась прекрасной, ей подобного и не снилось. Действительно ли она презирала его за преступление? Было бы ее презрение столь же сильным, если бы он вернулся на коне, гордый содеянным? Был ли ей мерзок преступник или сломленный человек?

— И вот еще что, Матильда! Я вспомнил: она лично с маркизом не встречалась… Она сама говорила, что связаться с ним непросто. Он опасался скандала, действовал через посредников. С этой стороны нам нечего опасаться: он придержит язык за зубами.

— Что тут рассуждать? — сухо перебила она. — Посмотрим, как повернется. Если ничего не произойдет… тогда будем жить, как если бы ты и не приезжал в Льожа… Чудно, но я тебя воображала совсем иным… Конечно же, я понимала, что ты собой представляешь, но приписывала тебе — теперь я это ясно вижу — какую-то силу, могущество… Наивность! Что бы ты там ни совершил этой ночью (я не хочу этого знать, не верю ни единому твоему слову и запрещаю тебе говорить со мной на эту тему), так вот, что бы ты ни сотворил, ты все равно лишь жалкий тип, слабак, который думает только о том, как спасти свою шкуру, и, чуть что, теряет голову.

Градер сидел в постели и молча на нее смотрел. Пусть говорит. Он больше не дрожал и постепенно обретал обычную самоуверенность. При худшем повороте событий Матильда засвидетельствует, что он был дома. К лицу его возвращались краски. По телу разливалось тепло. Отогревшись, змея начала потихоньку высовывать серебристую головку из-под одеяла. Он верно истолковал презрение Матильды. Выходит, он не ошибался! Она заглотала наживку с жадностью, на которую он и не рассчитывал, которая его самого удивила. Ну что ж, не следует ее разочаровывать. Ни в коем случае. Он доведет дело до конца. Он даст ей то, чего она ждала. Даже хорошо, что она держалась с ним так отчужденно, ее участие расслабило бы его еще сильней, он бы окончательно поддался панике… А ее брезгливая жалость, напротив, подхлестывала его, подталкивала к действию, помогала преодолеть изнеможение, в которое он впал, словно после полового акта… Смерть Алины значения не имела. Он это знал. Мерзкая алкоголичка ушла в небытие. Змея проглотила жабу. Событие сегодняшней ночи имело не больше веса в мироздании. Пожалуй, он вложил в него слишком много страсти. Но уж извините! Можно ли хладнокровно убить женщину?

— Матильда, голубушка, — сказал он после долгого молчания, — ты принимаешь физическую слабость за моральную. Не беспокойся, мы пойдем до конца.

Матильда возмутилась: по какому праву он говорит «мы»? При чем тут она?

— Ты лицемерна, дорогая, как все женщины… Но не важно: ты возродила во мне чувство ответственности… Именно ответственности. По отношению к тебе, к Андресу.

Он притворился, что не слышит ее возражений, и продолжал:

— Пока, впрочем, надо выждать, а дальше действовать по обстоятельствам. Если ничего не всплывет, мы с ними разберемся, и очень скоро… Если меня будут допрашивать, я выпутаюсь с твоей помощью… Мне ничего не угрожает…