Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»" - Лев Куклин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, надо отдать ему должное: он принял и так сказать, приютил её вместе с четырёхлетней Оленькой… это надо же быть такому совпадению, — даже дочки у нас были одногодками! — и моя бывшая супруга щедро оставила меня одного в крохотной однокомнатной «хрущёвке».
И как это судьба именно сейчас бросила нас с Надеждой навстречу друг другу!?
— А ты ведь у меня — первый… — задумчиво-удивлённо вспомнила Надежда. — Ты ведь, охальник, у меня девство отобрал… — хохотнула она. — Ох ти мне-е-е-шеньки… — вдруг протянула она с характерным северным выговором, — и надоть же эдак-то! Вот уж и впрямь — заморский подарочек!
И снова, полусмеясь-полурыдая от переполнявших её ощущений, она, словно летний грибной дождик, осыпала мелкими, быстрыми поцелуями мое лицо, шею и плечи, приговаривая: «Боже мой, боже ж ты мой… Я же тридцатилетняя баба, замужем была, дочку родила… Никогда, ни с кем не было мне так… ну, хорошо — не то слово. Полный улёт, до потери пульса…»
И уже потом после всего, опустошённые, обессиленные и какие-то совершенно новые, мы лежали рядом, словно бы в далёкой юности на том самом обширном тюфяке, набитом сеном, влеплялись друг в дружку телами — и рассказывали, рассказывали, рассказывали… Как будто хотели надышаться друг другом за все эти безвоздушные годы…
Мы говорили обо всем легко и раскрепощённо, — и не могли наговориться, как будто не могли напиться живой родниковой водой юности, как известно, составляющей часть жизни, которая больше целого!
Но тут начинается совсем, совсем другая история!
…Я заканчивал свою повесть в сентябре 2003 года. И надо же было случиться, что именно тогда, в пору золотого листопада, «Комсомольская правда» опубликовала перепечатку фотографии и сообщение одной европейской газеты, из которого следовал неоспоримый вывод: в области секса Швеция опять впереди планеты всей!
В заметке говорилось, что незнакомые прежде швед и шведка вступили в интимную связь прямо на улице в самом центре Стокгольма, на глазах десятков прохожих…
На снимке же задранная юбка шведской свободной раскрепощённой гражданки открывала чулки на резинках, а сама поза партнёров напомнила мне случку собак на деревенской улице в годы моей давней юности…
НЕЧТО ВРОДЕ ПОСТ-СКРИПТУМА
Последние два десятка лет своей достаточно долгой жизни я большую часть года живу в небольшом, хорошо известном дачном посёлке под Петербургом.
И мне не раз приходилось слышать от своих соседей, «новых русских», презрительное выражение, относящееся к людям, мягко говоря, стеснённым в средствах и — соответственно — в своих возможностях: «Ну, он слаще морковки ничего не пробовал!»
…Я в своей жизни едал папайю и мангостан (не путать с манго!), фейхоа и дуриан, ел ананасы, только что срезанные с ветки, и пил кокосовое «молочко» из большого волосатого «ореха», при мне сорванного с пальмы на берегу тёплого Карибского моря…
Я обливался соком полукилограммовых иранских персиков, настолько нежных, что на них даже от взгляда появляется вмятинка, распластывал на щедрые ломти ферганские дыни, аромат которых держится в воздухе несколько часов, и азартно торговался с прокопчённым до черноты египетским крестьянином на каирском базаре за килограмм нильских фиников, которые вызревают на пальмах в специальных «авоськах»…
Но — честно признаюсь! — самым сладким моим вкусовым воспоминанием была именно та самая морковка с грядки, в огороде моей юности, с лёгким чавком вытащенная из земли за прохладный зелёный хвостик, слегка только обтёртая о штаны и съеденная тут же, сразу, на бегу…
Да, ничего слаще я и в самом деле не «едал»!
И эта свежесть, и незабываемая яркость ощущений относится, разумеется, не только к морковке…
СКВОЗЬ КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ
Рассказ
В последний военный год мне сравнялось тринадцать лет; в силу своего малолетства я не был ни свят, ни грешен, но не являлся и ангелочком Господним. И в один из апрельских дней солнечной северной весны оказался свидетелем поистине невероятной сцены, которую сам Иоанн Богослов не смог вообразить в своём Апокалипсисе…
Начинался апрель. Солнце, с интересом оглядывая посвежевший мир, выкатилось на середину безоблачного неба. Выглядело оно приветливым, неярким и ласковым, словно бы пушистым. Под застрехами наших домов, крытых по обыкновению тёсом, посеревшим от непогоды, уже натекали первые сосульки, а под ними в чуть просевших сугробах протаивали аккуратные глубокие дырочки-скважинки от срывающихся сверху капель… Благодатное время!
И сам я чувствовал себя весёлым, звонким и лёгким, словно деревянная свистулька. Впрочем, легким-то я ощущал себя и от постоянного — по военному времени — недоедания, и на станцию нашу я отправился по важному поручению моей бабки, которой тайными путями стало известно, что в железнодорожном магазине обещали по карточкам на талон номер шестнадцать выдать по полкило давно забытой на вкус чечевицы…
Бодрящий морозец еще не давал оттаять затвердевшему насту, он прочно и уверенно держал меня, и я в своих больших не по размеру серых подшитых валенках — «катанках», набитых для тепла сеном, с чёрными кожемитовыми латочками на пятках, катился по этому насту, как на лыжах по целику. Сзади меня оставалась гладь, ненарушенная, словно бы свеженакрахмаленная скатерть… Я шёл, невольно вдыхая чуть ощутимый свежий скипидарный запах оттаявшей сосновой хвои, которая из темной, почти чёрной, вдруг сделалась щемяще зелёной, а стволы — словно бы и впрямь медными, звонкими, подобно натянутым вертикально гитарным струнам.
Но до магазина я не дошёл…
Нашу маленькую станцию, затерянную в таёжных дебрях Архангелогородчины, с известным основанием можно было бы назвать узловой. Отсюда в немеряные чащобы уходила узкоколейка на глубинные леспромхозы, где работали заключённые. Мальчишки, и я в их числе, иногда, — ежели не сгоняла охрана и платформы шли порожняком, — ездили по этой ветке на дальние урожайные болота-кочкарники за клюквой. Когда я в последний раз приходил сюда, ладное деревянное строеньице с затейливыми резными карнизами всего-то раза в два побольше обычной деревенской избы, но именовавшееся вокзалом, — в калёные морозы сплошь кудрявилось густым инеем. Даже вывеска обросла мохнатой белой шубой так, что название станции прочесть было невозможно.
…На этот раз я подходил к зданию станции как бы с тыла, со стороны узкоколейки.
На той стороне рельсовых путей ещё стояли вагон-заки, прицепленные к товарняку с лесом. Их только что разгрузили, — около них неторопливо расхаживали конвойные с винтовками наготове, в добротных белых тулупах, но уже распахнутых свободно, — по-весеннему.
