Ложная память - Дин Кунц

Мрачный зимний день уставился в комнату через окно, и в помещении собрались тени. Еще одним источником света была маленькая лампочка для чтения на батарейке, прицепленная к книге, которую читал Том Вонг, дежурный санитар.

Ласково почесав Валета за ушами, Том решил использовать прибытие Дасти и устроить себе перерыв.

Дасти спокойно распаковал оба чемодана, убрал их содержимое в шкаф и занял пост в кресле. Валет устроился у него под ногами.

До заката оставалось еще два часа, но тени в углах становились все шире и темнее, так что Дасти включил ночник. Хотя Скит съежился в положении эмбриона, он не был похож на ребенка, а скорее напоминал мумифицировавшийся труп. Он был таким изможденным и худым, что одежда, казалось, была наброшена прямо на бесплотный скелет.

По дороге домой Марти вела машину с чрезвычайной осторожностью, и не только из-за плохой погоды, но и из-за своего состояния. Перспектива внезапного приступа тревожности на скорости в шестьдесят миль в час заставляла сдерживать стремление как можно скорее оказаться дома. К счастью, полуостров Бальбоа и Корону-дель-Мар не связывали между собой никакие автострады, весь маршрут проходил по городским улицам, и Марти волей-неволей приходилось тащиться среди еле-еле ползущих машин. А на Пасифик-Коаст-хайвей, дальше чем на полпути от дома, движение прекратилось совсем. За сорок или пятьдесят автомобилей впереди мигающие красно-голубые сигналы санитарных и полицейских автомобилей указывали место дорожного происшествия.

Застряв в пробке, она достала сотовый телефон, чтобы связаться с доктором Клостерманом, ее терапевтом, рассчитывая записаться на прием на следующий день, желательно с утра, если возможно.

— Дело довольно срочное. Я не хочу сказать, что речь идет о сильных болях или чем-нибудь еще в этом роде, но я предпочла бы посоветоваться с ним по поводу своего самочувствия как можно скорее.

— Какие у вас симптомы? — спросил голос в трубке. Марти ответила не сразу.

— Это, в общем-то, достаточно личное… Я предпочла бы все обсудить непосредственно с доктором Клостерманом.

— Он ушел на весь день, но мы могли бы втиснуть вас в список примерно на восемь тридцать утра.

— Благодарю вас. Я приду, — сказала Марти и выключила телефон.

От гавани поднимался тонкий холст серого тумана, а иглы дождя шили из него саван умирающему дню.

С места дорожного происшествия по встречной полосе, где понемногу двигались машины, пробирался автомобиль «Скорой помощи».

На нем не были включены ни сирена, ни спецсигналы. Скорее всего, пациент уже не нуждался в медицинской помощи и был уже не пациентом, а свертком на носилках и направлялся не в больницу, а в морг.

Марти, внутренне исполненная торжественности, проводила глазами неторопливо двигавшийся под дождем автомобиль, а потом перевела взгляд на зеркало заднего вида, в котором были видны постепенно угасавшие в тумане габаритные огни. Она, конечно, не могла знать наверняка, что «Скорая помощь» выступала на этот раз в роли катафалка, но тем не менее была уверена, что в ней находился труп. Она чувствовала, что мимо нее прошла Смерть.

Пока Дасти в ожидании возвращения Тома Вонга рассматривал спящего Скита, последним из всего на свете, о чем ему хотелось думать, было прошлое. И все же его мысли скользнули далеко назад, в детство, которое он делил со Скитом, к царственному отцу Скита и, что еще хуже, к человеку, который принял из рук этого ублюдка бразды правления домашним хозяйством. Мужу номер четыре. Доктору Дереку Лэмптону, психологу, психиатру, преподавателю и писателю неофрейдистского толка.

Их мать, Клодетта, питала нежное, но страстное и непреодолимое влечение к интеллектуалам — особенно к тем из них, которые страдали манией величия.

Отец Скита, псевдо-Холден, продержался в доме до тех пор, пока Скиту исполнилось девять лет, а Дасти четырнадцать. Они целую ночь напролет праздновали его уход: смотрели фильмы ужасов, пакетами ели картофельные чипсы и ведрами — шоколадное и арахисовое мороженое. Все это было строго-настрого запрещено. В период его диктатуры строжайше соблюдалась нацистская диета для детей (правда, только для них, взрослые жили по-другому): никаких жиров, никакой соли, никакого сахара, никаких приправ, никаких развлечений. Утром, несмотря на то что обоих чуть ли не тошнило от обжорства, а глаза опухли и покраснели от усталости, они, окрыленные вновь обретенной свободой, оставались на ногах еще несколько часов, обошли все окрестности, собрали два фунта собачьего дерьма и отправили их почтовой посылкой по новому адресу низвергнутого деспота.

Хотя посылка была анонимной и обратный адрес был выдуманным, они считали, что профессор мог бы вычислить отправителей, потому что после достаточного количества двойных мартини он иногда принимался оплакивать неспособность своего сына к обучению, громогласно заявляя, что вонючая куча удобрений и то обладает большим академическим потенциалом, нежели Скит: «Твоя эрудиция находится примерно на одном уровне с экскрементами, мой мальчик, ты неотесан, как кривая табуретка, так же культурен, как куча дерьма, менее понятлив, чем коровья лепешка, и проницателен, как жопа». Посылая ему коробку с собачьим дерьмом, они желали подвигнуть его на то, чтобы он смог применить на практике свои глубочайшие познания в области теории образования и сотворить из содержимого почтового отправления лучшего ученика, чем был Скит.

Спустя всего несколько дней после того, как фальшивого Колфилда вышвырнули в рожь над пропастью, в доме поселился доктор Лэмптон. Все взрослые были невыносимо цивилизованными и чересчур нетерпеливыми для того, чтобы облегчать друг другу пути к достижению личных стремлений, и потому Клодетта объявила детям, что за немедленным и неизбежным разводом сразу же последует новый брак.

На этом праздники Дасти и Скита окончились. Не прошло и двадцати четырех часов, как они узнали, что скоро настанет день, после которого они с ностальгической тоской будут вспоминать те золотые годы, что провели под указующим перстом псевдо-Холдена, поскольку доктор Дерек Лэмптон наверняка пометит их своим традиционным личным номером: 666.

В этот момент Скит вернул Дасти из прошлого:

— У тебя такой вид, словно ты только что проглотил червяка. О чем ты думаешь?

Он все так же, скорчившись в позе эмбриона, лежал на кровати, но его слезящиеся глаза были открыты.

— О Гаде Лэмптоне, — ответил Дасти.

— Дружище, ты слишком много думаешь о нем, теперь уже я попробую уговорить тебя слезть с крыши. — Скит спустил ноги с кровати и сел.

Валет подошел к Скиту и облизал его дрожащие руки.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Дасти.

— Как после самоубийства.

— После, это хорошо. — Дасти вынул из кармана рубашки два лотерейных билета и протянул их Скиту. — Как обещал. Купил их в круглосуточном магазинчике недалеко отсюда, том самом, где в минувшем ноябре продали билет с самым большим выигрышем, тем, что сорвал куш в тридцать миллионов долларов.

— Держи их подальше от меня. После моего прикосновения у них не будет ни единого шанса на выигрыш.

Дасти подошел к тумбочке, открыл ящик и вынул оттуда Библию. Он пролистал ее, пробегая стихи глазами, а потом прочел строку из Иеремии:

— «Благословен человек, который надеется на Господа…»[16] Как ты насчет этого?

— Ну, пока что я научился не доверять метамфетаминам.

— Это уже прогресс, — ответил Дасти. Он положил билеты в Библию на ту страницу, слова с которой прочел, и положил книгу в ящик.

Скит встал с кровати и, шатаясь, побрел в ванную.

— Пойти пописать.

— Пойти посмотреть?

— Не волнуйся, братец, — откликнулся Скит, включая свет. — Здесь нет ничего такого, чем я мог бы угробить себя.

— Ты можешь прыгнуть в пасть «джона» и спустить воду, — возразил Дасти, входя вслед за ним в открытую дверь.

— Или скрутить веревку из туалетной бумаги.

— Смотрю, ты стал слишком умным. За тобой нужен глаз да глаз.

В туалете стоял плотно закрытый бачок с кнопочным сливным механизмом; там не было ни одной части, которую было бы легко снять, чтобы добраться до металлических деталей, с помощью которых можно перерезать себе вены.

Минутой позже, когда Скит мыл руки, Дасти вынул из кармана сложенные листочки и громко прочел вслух, глядя на верхний, то, что писал Скит:

— Доктор Ен Ло.

Кусок мыла выскользнул из рук Скита и упал в раковину. Скит не стал поднимать его. Он прислонялся к раковине бедрами, держа руки под струей; вода смывала пену с его пальцев. Упустив мыло, он что-то сказал, но его слова нельзя было разобрать из-за шума воды.

Дасти вскинул голову.

— Что ты говоришь?