Поколение воинов - Энн Маккефри

— Лунзи, почему вы так странно смотрите на меня?

— Я думала о своей прапраправнучке, — несколько уклончиво и одновременно гордо отозвалась Лунзи. — Вы же говорили, что у вас тоже есть внуки? Разве они не напоминают о себе в самый неподходящий момент и весьма навязчиво? Но вряд ли вы прогоняете их, когда бы они ни появились.

— Это правда, — кивнул он с печальной улыбкой. — А так как мои внуки находятся не так уж далеко от меня, они могут являться не только в мыслях. Маленький Пог, самый младший, однажды удрал от матери в моем… учреждении. Проскочил мимо секретаря прямо в конференц-зал, чем вызвал раздражение помощника губернатора и руководителей нескольких департаментов. Он ухватил меня за ногу и громко заревел, потому что сирены тревоги напугали его. Он поднял такой шум, что охрана решила, что кто-то ранен. — Зебара от души рассмеялся. — Пока я отцеплял его от своей ноги, разыскивал его мать и объяснял охране, что не было никакой особенно изощренной попытки убийства с применением робота или карлика, никто не смог вернуться к обсуждаемым вопросам. А хуже всего было то, что мне пришлось выслушать пространную лекцию помощника губернатора о том, какая дисциплинированная у него семья. Я тогда не стал говорить, что его старшего сына вот-вот арестуют за подготовку мятежа. Вы, конечно, понимаете, что это был прежний помощник губернатора, а не тот, которого вы видели на приеме.

Рассказ о работе отнюдь не успокоил Лунзи. Тот, кто способен знать о предстоящем аресте чьего-то сына и не сообщить об этом отцу, сможет легко ее обмануть. Она заставила себя вспомнить его чувства, относящиеся к его детям и внукам. В этом вопросе он вполне способен понять ее.

— А что было дальше с… Погом, так его зовут?

— Да, это сокращение от полного имени Поглин. Семейное имя родственников его матери. Я попросил проявить снисхождение к нему, он был сильно напуган всей той тревогой и последовавшим за ней хаосом, но его мать чувствовала свою вину за его выходку и пообещала парнишке хорошую трепку дома. Я надеюсь, что это было сказано только в угоду мне. Она… слишком много значения придает табели о рангах.

В том, что Зебара не очень любит свою невестку, не было ничего необычного. Лунзи подумала, не было ли это сказано специально для нее?

— А вы навещали вашу семью после холодного сна? — спросил Зебара.

Лунзи покачала головой и осторожно попробовала стоявший перед ней дымящийся суп. Он оказался совсем неплохим, необычным был лишь его бледно-оранжевый цвет и обилие специй.

— Моя прапраправнучка Сассинак помогла мне добраться до Штаба Сектора. Она сирота и сама никогда не видела никого из своих родственников.

— Ого! Разве это не странно? Почему они не забрали ее? — Он снова прикрыл глаза, словно пряча свои мысли.

Лунзи была уверена, что Зебара знает о ней и ее семье, включая Сассинак, значительно больше, чем показывает.

— Они ничего не знали.

И Лунзи быстро пересказала ему то немногое, что узнала от Сассинак, добавив свое собственное мнение о том, почему ее поиски не увенчались успехом.

— Она боялась, что ее не примут. Флот заменил ей семью. Во Флоте служил и один из моих внуков, Дугал. В семье его считали чужаком. Даже если он приезжал на родную планету, он старался останавливаться где-нибудь еще.

— Вы представите ее?

— Я думала об этом. Ведь прошло больше сорока лет. Я даже не знаю, кто из них жив и где находится, но это будет не так уж сложно узнать. Но она может и не захотеть встречаться с родней, даже с моей помощью. Я ведь до сих пор не знаю, чья она дочь, — у меня не хватило времени выяснить это. — Взглянув на его лицо, Лунзи рассмеялась. — Зебара, вы все это время были со своей семьей, для вас это важнее всего. Но я дважды теряла свою семью на продолжительный срок. Как только я смогу, я постараюсь восстановить связь, но сейчас для меня важнее мое финансовое положение.

— Похоже, ваша прапраправнучка морила вас голодом!

— Не забывайте, что она служит во Флоте и должна выполнять приказы. А я не имею к Флоту никакого отношения.

Впрочем, Лунзи и сама не смогла бы точно определить свой статус. Коромель в свое время завербовал ее, но неизвестно, официально или нет. Мастер медитации явно каким-то образом был связан с Флотом, но был ли он его агентом — тоже неизвестно. Тем не менее Сассинак отправила ее на Льяку как своего офицера.

— Я не голодала, но с тех пор, как покинула Льяку, я не получала денег. Они уверяют, что деньги придут, просто кому-то не хочется платить мне за сорок лет холодного сна… Я же прошу только плату за время бодрствования, но… — Она пожала плечами. — Бюрократы чертовы.

— Трудности случаются со всеми. — Зебара улыбался, но Лунзи не могла понять, почему он так упорно стоит на своем.

Они закончили ужин и отправились на концерт. Должность Зебары предоставила им великолепные места, вежливость билетера и полную тишину вокруг. Лунзи заглянула в программку. Ей никогда не приходилось слышать о Зимлахе и его (или ее?) поэме. На обложке программки красовались два мускулистых «тяжеловеса», поднимающие над головой космический корабль. Лунзи понятия не имела, была ли это сцена из поэмы или эмблема Академии Музыки, и решила выяснить это у своего спутника.

— Расскажите мне о поэме.

— Вы, конечно, ничего не слышали о Зимлахе, композиторе, писавшем это произведение целых двенадцать лет, работавшем с циклом стихов Рудрика. Стихи были написаны во время первой Долгой Зимы на Дипло. Рудрик умер от голода, как и сорок тысяч первых колонистов. Цикл называется «Горькая Судьба» и посвящен испытанию наших сил, обеспечивающих наше богатство. Вряд ли вам понравится либретто, но музыка просто необыкновенная. — Он полуобнял ее, и Лунзи едва не вскочила. — Кроме того, она достаточно громкая, чтобы мы могли спокойно поговорить.

— Это не слишком грубо?

— Да, наверное, — тихо шепнул он. — Но в поэме есть части, которые почти каждого возьмут за живое.

Поэма Зимлаха началась низким стоном струн и деревянных духовых в сопровождении ритмичных ударов какого-то незнакомого Лунзи инструмента: словно кто-то бил молотом по тяжелой цепи. Тихим шепотом она попросила Зебару объяснить, и он подсказал, что это имитация звуков колющегося льда. Зимлах сам придумал этот инструмент, когда писал музыку.

После увертюры на сцене появился огромный хор. Лунзи часто говорила себе, что у жителей тяжелых миров есть творческие способности, но никогда особо не верила в это. Она никогда не видела их произведений искусства, не слышала их музыки. Но теперь, слушая звучные голоса, наполняющие зал, она понимала, какой пристрастной была. У нее не было слов, чтобы выразить свое восхищение.

Ей не понравилась сцена с участием «эксплуататоров» с легких планет. Огромные «тяжеловесы», пытавшиеся изобразить маленьких, хрупких людей, выглядели очень комично. Лунзи вспомнила запись оперы со старой Земли, где огромная женщина с двойным подбородком пела арию нимфы.

Но какие голоса! А она-то считала, что их музыка должна быть тяжелой и немелодичной.

— Это прекрасно, — шепнула она Зебаре в перерыве между сценами.

— Вы удивлены. — В его голосе не было вопроса. Придвинувшись ближе, он добавил: — Не беспокойтесь, я был уверен, что вы удивитесь, и даже больше.

Гимнасты тем временем изображали объединение коммерческих консорциумов, высадивших плохо подготовленных колонистов на планете, где случались, хотя и редко, «тройные зимы». Музыка гонгов сопровождала хладнокровное взвешивание доходов и потерь — весы, на одной чаше которых находились «золотые» слитки, а на другой — тела погибших. Вокруг них кружились танцоры, заставляя чаши весов подниматься и опускаться.

Высокая гравитация не позволяла выполнять парящие прыжки классического балета, но невысокие подскоки использовались великолепно. Зато легкая жизнь богачей в космосе выглядела просто нелепо. Лунзи никогда не видела, чтобы на космическом корабле кто-нибудь возлежал в фонтане, а рядом с ним стоял коленопреклоненный «тяжеловес» с подносом фруктов. Но все недостатки скрашивала великолепная музыка и прекрасные голоса.

Те фрагменты, которые, как обещал Зебара, «любого возьмут за живое», изображали колонистов во время Долгой Зимы. Они боролись с депрессией с помощью песен и любви. Или похоти — Лунзи не была уверена, что именно имелось в виду. Возможно, этого не знали и сами колонисты, но, по крайней мере, они хотели выжить и иметь наследников.

Дуэт следовал за дуэтом, они объединялись в квартет, повторяющий «любовь к жизни, которая согревает сердце». Затем шла ария, исполняемая глубоким, звучным сопрано, трепещущим от отчаяния, медленно взмывающим на недосягаемую, невозможную высоту, через три октавы, к кристально чистому завершению, подчеркнутому взмахом массивного кулака, угрожающего кровожадным эксплуататорам с их кораблями.