Планета в косметичке - Жанна Голубицкая

Тадж-Махал стоит на берегу реки Джамны, в паре километров от Агры, древней столицы империи Великих Моголов. Посреди рыжих пропыленных равнин неожиданно предстает взору удивительной красоты тропический сад, таящий под своей сенью беломраморный мавзолей. Доступ к святыне открывается в 7 утра: в сад ведут богатые массивные ворота с уведомлением «Вы входите в рай». Правда, у «врат рая» имеется еще одно объявление: «Билеты в кассе. Местные — 20 рупий, иностранцы — 960 рупий (20 долларов)». Паспорт не спрашивают — да и едва ли белый человек ухитрится прикинуться индусом.

Несмотря на столь ранний час, стоит страшная жара, и нет даже намека на ветерок. Однако посетителей все равно много: здесь и большие индийские семейства в национальных платьях с детьми мал мала меньше, и иностранцы в шортах и панамах. На аллее, ведущей к мавзолею, меня осаждают обезьянки: обещаю на обратном пути купить им бананов.

Величественность Тадж-Махала завораживает: его идеальные пропорции отражаются в неподвижной глади водоема. Сразу уходят на второй план подробности пятичасового путешествия из Дели: узкая раздолбанная дорога с огромным количеством плюющих на правила дорожного движения верблюдов.

Тут же ко мне прибивается какой-то Старик Хоттабыч: в чалме, туфлях с загнутыми носами и по виду — чуть ли не ровесник самого Шах-Джахана. Очень проворно для своего почтенного возраста старец бежит за мной, умоляя позволить ему провести для меня индивидуальную экскурсию — всего за 10 рупий. Позволяю — и узнаю, что на другой стороне реки, по замыслу Великого Могола, должен был стоять точно такой же мавзолей — только из черного мрамора. Его романтично настроенный правитель готовил для себя. Усыпальницы почивших супругов планировалось соединить ажурным черно-белым «Мостом Вздохов» символизирующим, что любовь сильнее смерти. Однако из-за коварства сына властитель не смог воплотить свой замысел и был похоронен рядом с женой, в нижнем помещении Тадж-Махала.

Почтенный старец указывает мне на минареты: они стоят не ровно, а заметно отклоняются в стороны от мавзолея.

— Шах-Джахан заботился о судьбе любимой и после смерти, — объясняет мой гид. — В случае землетрясения башни упадут не на усыпальницу, а вбок.

Также я узнаю, что правительство неоднократно порывалось снести минареты: безответно влюбленные со всей Индии взяли моду приезжать в Тадж-Махал и бросаться с башен вниз головой, в надежде обрести расположение предмета страсти в другой жизни.

Пока мы с Хоттабычем гуляем по саду, Тадж-Махал неуловимо меняет свой цвет: от бледно-розового, которым он показался мне ранним утром, до насыщенно золотистого. К полудню он становится почти оранжевым.

— О, Тадж живет своей тайной жизнью, мэм, — объясняет старик. — Если душа его хозяйки пребывает в мире, мрамор излучает мягкий добрый свет. А если душу Арджуманд кто-то потревожил или рассердил, ее мавзолей темнеет от гнева и печали. Обычно к ночи покойница начинает оплакивать свою любовь, и на закате Тадж бывает и фиолетовым, и почти черным…

— Это, наверное, просто игра света, — заявляю я скептически, — ведь на самом деле мрамор кипенно-белый!

Хоттабыч, похоже, обижается:

— А знает ли мэм, почему Тадж-Махал зовется восьмым чудом света? Каждую ночь, в определенный час, когда Аллах только посылает утро на землю и луна встречается с солнцем, Тадж поднимается над землей и некоторое время парит в воздухе!

— И что это значит? — не скрываю сарказма я (в школе меня учили, что мавзолеи не летают). — Что Арджуманд вышла погулять?

— Это значит, мэм, — старик окончательно насупливается, — что в эти мгновения прекрасная Арджуманд дарует всем окружающим такую же любовь, какая была у них с Шах-Джаханом.

— А можно увидеть это своими глазами?

— Раньше было можно, — ворчит Хоттабыч. — Теперь все туристы должны покинуть территорию усыпальницы до восьми вечера — это приказ правительства. Сами виноваты: перед святынями надо вести себя достойно.

У входа в мавзолей Хоттабыч складывает ладошки лодочкой и раскланивается: внутри свои экскурсоводы.

В священное место следует заходить босиком, предварительно омыв ступни в специальном бассейне. В мягком свете, струящемся через узорчатые окна, тысячами бликов играют драгоценные камни — здесь ими инкрустировано буквально все. Подходит очередной гид: на сей раз смуглый вертлявый юнец.

— Парле? Шпрех? Спик? — скороговоркой интересуется экскурсовод, хватая меня за рукав (у гидов большая конкуренция). Узнав, что я русская, парень шумно радуется и едва не бросается целоваться. Оказывается, он из Болгарии, зовут его Данко и он хорошо говорит по-русски.

Данко указывает мне на восьмиугольное помещение в центре мавзолея, оно расположено ниже уровня пола и как бы уходит под землю. Там за ажурной мраморной оградой, так и сияющей настоящими брюликами, стоят надгробия Арджуманд и ее верного супруга. Данко рассказывает, что когда-то двери в Тадже были из чистого серебра, внутри находился парапет из золота, а на гробнице Арджуманд лежала ткань, усыпанная жемчугом. Все это украли недостойные люди. Затем гид показывает мне стену, где между вкраплениями рубинов, агатов, бирюзы и изумрудов зияют некрасивые расковырянные дырки.

— Раньше за туристами в Тадже никто не следил, — рассказывает Данко. — Считалось, что человек любого вероисповедания не сможет поднять руку на символ вечной любви, не осмелится осквернить святыню… Но людская алчность оказалась сильнее. Посмотри на эти отверстия: посетители приходили с ножичками и выковыривали алмазы. Бриллиантов было столько, что эти жадные безумцы не зарились даже на изумруды! Теперь везде ходят специальные стражи.

— Уж не потому ли всех выпирают в восемь вечера, — спрашиваю, — что стражам надо отдыхать?

Данко неожиданно сбрасывает пафосный тон:

— А выпирают потому же, почему и повысили входные цены для иностранцев: некоторые парочки приспособились прятаться до утра в кипарисовой роще, а в час, когда Тадж взмывает в воздух, трахаться на святых надгробиях. Как видишь, не только алчность правит нами.

— Хочешь попробовать? — лукаво интересуется Данко.

— Как-то не тянет, на костях-то, — ошарашенно отвечаю я. — Да и смысл?

— У тебя дети есть? — неожиданно спрашивает парень. Услышав, что есть, Данко глубокомысленно заявляет: — А вот если бы не было, и если, не дай бог, во всех клиниках мира тебе бы поставили окончательное и бесповоротное бесплодие, не побрезговала бы и на гробах покувыркаться! Потому что в те предутренние мгновения, когда мавзолей отрывается от земли, Арджуманд, мать четырнадцати детей, дарует зачатие всем бесплодным парам. — Видя мое недоверие, Данко кипятится: — Не веришь? Ну, я тебе докажу. Исключительно потому, что ты тоже славянской крови. А здесь, в дремучей Азии, это все равно, что сестра. И еще потому, что послезавтра у тебя самолет и ты не успеешь написать донос в индийский департамент защиты памятников старины.