Русский вид. Рысь - Регина Грез

Рай? Только ли мой? Мне надо знать твердо, потому что ни с кем не намерена тебя разделить. Беру себе со всеми твоими тайнами и скелетами в темных подвалах прошлого. Хотя бы одного одинокого рыжего зверя я должна спасти.

Глава 9. Забытое имя

…Не ходи ко мне, желанная,

Не стремись развлечь беду —

Я обманут ночью пьяною,

До рассвета не дойду;

Из-под стрехи в окна крысится

Недозрелая луна;

Все-то чудится мне, слышится:

Выпей, милый, пей до дна!..

«Оборотень», Хелависа

Спокойно скатился к ночи неспокойный день. Мы с Раем чаевничали на кухне нашего домика, и я опять пересказывала сюжет иностранного фантастического фильма. Рай слушал внимательно, он тоже любил истории про полеты и небо, про далекие планеты и раскаленные звезды.

А я вдруг подумала, что Рай вполне мог стать космонавтом и даже первым человеком, полетевшим в космос, если бы все так трагично не случилось в его жизни, неразрывно связанной с судьбой нашей большой страны.

Все изменила война, искалечила душу и тело. Рай чудом смог выжить и вернуться домой. Только уже новым существом. Но стал ли он хуже…

— О чем думаешь сейчас? Ты уже пять минут смотришь на меня и молчишь, — сурово вопрошает он.

— Да? Прости… Я все время куда-то улетаю. Зацеплюсь мыслями за одно облако, а потом перепрыгну на другое — все дальше и дальше.

— Возьми меня с собой. Я тоже хочу в небо.

Подошла к нему и прижала кудрявую голову к своей груди. Наверно, он сейчас слышит, как мечется у меня внутри сердце.

«Родной мой, золотой, солнышко мое рыженькое!»

Все наветы Лили растаяли, отступили серым туманом, меня охватила жалость и нежность — эти чувства тесно переплелись и яростно поднимались по моей крови, словно муксун на нерест.

Рай взял меня на руки и отнес в спальню.

— Разрешение когда будешь писать?

— Я так… в устной форме. Простыми словами.

— Ну, уж нет! Скажешь потом, что я тебя, маленькую такую, обижал.

Он засмеялся, как озорной мальчишка, поцеловал меня в нос. Я тоже смеялась, обнимала его, помогала стянуть через голову футболку, сначала его, потом свою. А потом мы снова услышали звук выстрела где-то со стороны озера. Рай даже зубами заскрипел.

— Там скрад у него соломенный, прямо на лыве уток караулит. Я еще лебедей видел вчера, первый раз в жизни. Аж две пары! Ох, и красивые птицы. Он их пристрелит играючи, для него ничего святого нет.

Рай начал быстро одеваться с явным намерением бежать в темноту. Я чувствовала себя брошенной, немедленно забытой. И уже когда Рай собирался броситься за порог, не выдержала и закричала первое, что в голову пришло:

— Саш, подожди!

Он качнулся назад, словно его ударили, а потом медленно повернулся и встал передо мной. В сумраке я не видела выражения его лицо, только очертания большого силуэта возле кровати.

— Почему ты меня так назвала?

— Не знаю, само вырвалось. Я все время хочу тебе рассказать историю одного летчика, он был сбит во время воздушного боя, две недели полз к своим по снегу в лесу, ноги отморозил, но даже на протезах смог водить самолет. Настоящий герой. Его звали Александр Мересьев.

Рай помолчал пару секунд, а потом тихо, но твердо меня поправил:

— Неверно ты говоришь… Его звали Алексей. И Маресьев, а не Мересьев. Мы все про него знали. Он же легенда! Он и на протезах пять самолетов сбил на своем «Яке». Над Курской дугой это было… Борис летал в его звене — мой товарищ, учились вместе.

Потрясенная его признанием, я робко кивнула, а Рай продолжал.

— А ты хоть на мгновение представить можешь, что там творилось — на земле и в воздухе, и часто одновременно? Я, конечно, в сказочном-то аду не был, но понятие о нем теперь имею отличное. Страшнее ничего не может быть. Земля и небо — это сплошной огонь и стоит жуткий вой от падающих самолетов, а внизу грохочет артиллерия… там стоит дым… чад… гарь… и в этом кошмаре живые и мертвые люди… и множество полуживых — хрипят, стонут.

И ни одного нашего парашюта, представляешь? Никто не планировал спастись. Горит самолет — дотяни машину до немецких позиций и сдохни там, разгромив напоследок хотя бы часть их батареи, просто упав сверху с оставшимися бомбами… или прямо в воздухе иди на таран… так делали многие.

У меня до сих пор перед глазами стоит картина: над полыхающим полем проносятся штурмовики, повыше гудят истребители, потом наши «пешки», ну, пикирующие бомбардировщики «Пе-2», они высоко летали…

Мы столько «бомберов» тогда посадили с ребятами, а сколько наших «Илов» они сбили в это железное месиво, прямо на танки — свои и чужие.

Знаешь, я много про это потом думал. В начале войны Сталин разрешил людям в церкви ходить, а ведь, бога нет, Ева… Он не мог бы просто так на эту бойню смотреть. Если мы его дети, он был обязан вмешаться и прекратить. Что же он? Не хотел… или не мог…

А если он все-таки есть и не остановил, тогда Бог — кровожадное чудовище, которому время от времени нужно сталкивать нас — «божьих тварей» на поле боя. Он забавляется, двигая наши армии по своей шахматной доске, управляя нами, словно пешками и ферзями. Под пение блаженных ангелочков, решая, кому пожить пока, а кому умирать в нечеловеческих муках… медленно и безнадежно.

Может быть, древние предки наши — язычники, знали о Боге гораздо больше, чем мы — их прямые потомки? Они-то как раз понимали Его истинную натуру, когда мазали деревянные губы идолов кровью и мясом…

Почему Бог так любит кровь, Ева? Особенно детскую, невинную кровь. Нам рассказывали, как изможденных русских детей из концлагеря делали донорами для раненых немецких солдат, у детей брали кровь, плазму и кожу для пересадки их «обгорельцев».

Почему он допускает страдания детей на войне, да и не только на войне? Ты можешь сейчас мне ответить? Почему мы здесь обязаны страдать по Его воле?

Рай замолчал, глядя мимо меня в стену. Я попробовала выдохнуть и проглотить комок, застрявший в горле. Я должна была что-то сказать, но, кажется, Рай вовсе не ждал ответа. Тогда я начала говорить для себя, в надежде, что мой голос хоть немного успокоит его и отвлечет.

— Ты ведь не один обо всем этом думаешь. Многие люди… каждый день, каждое тысячелетие, наверно, еще до Иова.