Расписное небо (СИ) - Питкевич Александра "Samum"

– Я боюсь летать, – тихие слова были первыми, которые я все же смогла вытолкнуть из пересохшего горла.

– Что? Ольса, говорите чуть громче, я не расслышал.

– Я боюсь летать. Боюсь летать! Очень! До истерики, до тошноты, до полуобморочного состояния… – с последними словами из горла вырвался всхлип, грозящий перерасти в полноценную истерику. Я услышала какое-то витиеватое ругательство, несколько щелчков, а потом мое кресло немного дернулось назад, вынудив все же открыть глаза. Передо мной, ровно напротив, сидел Сумудин, осуждающе глядя своими удивительными глазами расплавленного золота.

– Вы и правда считаете, что сейчас наиболее подходящий момент для такого заявления?

Поразительная беспечность. И с моей и с ее стороны. Как такое получилось? Она боится летать.

Включив автопилот, седлал несколько глубоких вдохов, повернувшись к Ольсе. Сихерче. Ну что еще могло произойти за время такой милой и приятной прогулки в космосе? И почему, почему, во имя всех известных демонов, она не сказала раньше?!

Думая о сложившейся ситуации, отстегнул ремни и медленно положил свои руки поверх ее маленьких кистей, судорожно вцепившихся в подлокотники кресла. Пальцы были холодные, словно одеревенелые.

– Почему раньше не сказали? В ангаре?

– Там тоже как-то было страшно, – неуверенно пробормотала она, с каким-то удивлением в своих прекрасных, как грозовое небо, глазах.

Поглаживая руки Ольсы, стараясь снизить напряжение в конечностях, слушал свои ощущения. С ней было сложно, мне почти не чувствовался страх, как он обычно проявляется у других, даже у той Селены. Сейчас, когда я весь сосредоточился на этой маленькой женщине, во рту присутствовала явная горечь, и какое-то волнение, но его природу в другом случае я бы не сумел определить. Возникало четкое ощущение, что это и не страх вовсе, а какой-то старый эмоциональный блок, взращеный годами.

– Значит вот оно как, – это многое объясняло в ее поведении в госпитале, во время пребывания на Валоре, и в ее резких нападках, которые редко, но все же иногда бывали. Страх. Она не боялась, когда была полностью уверена в себе, а это бывало только в работе. Откуда столько страхов в одной маленькой женщине?

В общем, умея вполне неплохо работать с психологическими нарушениями, все же не напрасно я медик оджи, я мог ей кое-чем помочь. Самым простым вариантом сейчас, чтобы снизить ее напряжение и расслабить, был способ завязать ответственность на себе и запутать ее мозг. Но для этого она должна доверять.

– Ольса, как по-вашему, я глуп? – девушка, успевшая прикрыть глаза на время моих раздумий, распахнула их после вопроса. Там было и удивление и неверие и даже какое-то я явное сомнение в моей адекватности. Отлично, она не так сильно закостенела в своих эмоциях, чтобы перестать реагировать.

– Эм, нет, – ответ был дан медленно и осторожно, словно она и правда переживала за разумность собеседника.

– Отлично. У вас вызывают сомнения мои навыки?

– Не знаю. Нет, наверное.

– Есть какой-то вид экстрима, который вам по вкусу? – пока Ольса отвлеклась и отвечает на вопрос, следовало вывести ее на более откровенный разговор. Миниатюрные пальцы под моими ладонями потеплели и немного расслабились. Пользуясь моментом, снял их с подлокотников, продолжая мягко удерживать и поглаживать. Ольса, совсем не реагируя на мои действия, возвела глаза к потолку, вспоминая.

– Не уверена. Мне нравится стендовая стрельба. Это можно считать экстримом?

– Думаю, в какой-то степени, – я был удивлен. Представить эту маленькую женщину с огнестрельным оружием, сбивающей летящие мишени было не так-то просто. С этими ее яркими платьями и непрактичной обувью, тонкими очками и горьким шлейфом страха.

– Что в стрельбе вам нравится больше всего?

– Отдача и вибрация, когда луч вырывается вверх. Это такое невероятно ощущение, почти такое же, как рождение ребенка, только более личное, чем на работе. У меня сердце каждый раз замирает… – Ольса прикрыла глаза, а в руках мне почудилась легкая дрожь удовольствия. У нее даже щеки порозовели, в такое волнение привели ее воспоминания. Не сдерживаясь, да и не желая, нагнулся к ней, одной рукой поймав подбородок, а второй все еще удерживая горячие влажные ладошки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Легко, нежно, едва ощутимо. Вкус цветов, дурмана и свежесть.

Почувствовав отклик, легкое движение губ, двумя нажатиями расстегнул ремни ее кресла. Не отпуская, не позволяя отстраниться, потянул ее к себе на колени, обнимая. Места было мало, не слишком удобно, но присутствие Ольсы в объятиях все компенсировало. Тонкие руки несмело обвили мою шею, пальцы поползли выше, зарываясь в волосы. Не отказывая себе в удовольствии, получая такой отклик, прижал ее сильнее, позволяя себе больше.

Ладони скользили по спине, тоже добравшись до волос, мне хотелось стянуть с нее все. Проведя по голове, одним щелчком отключил и отсоединил компенсирующий обруч, откинув его куда-то в сторону. Рука скользила дальше, совершенно без зазрения совести, разобрав ее прическу. Когда небольшие заколки, больше похожие на иглы с тупыми концами, полетели на пол с металлическим звоном, Ольса отозвалась тихим стоном облегчения и удовольствия. Теперь и мне ничего не мешало.

Ольса.

Я пропустила тот момент, когда оказалась не коленях Сумудина. Растворившись в ощущениях, запретив себе думать, где нахожусь, просто отдалась удовольствию. Мужские руки ощущались какими-то жесткими, неподатливыми, сжимая меня в объятиях. Избавив мои волосы от шпилек, позволив расслабиться, Сумудин словно перестал сдерживаться. Алчущие, голодные поцелуи. Такие страстные и будоражаще-огненные, что сердце, казалось, разорвется от горячей, пульсирующей крови. Я чувствовала себя бабочкой, пойманной в паутину. Ни сбежать, ни двинуться. Но бабочка оказалась глупой. Ей понравился паук.

Я хотела насладиться ощущениями в полной мере. Никакие посторонних мыслей, запретов. Только удовольствие и мурашки по ногам. Одна рука удерживала за спину, зарывшись пальцами в распущенные волосы, вторая же медленно скользила от колена вверх, от чего пальцы на ногах сами собой поджались. Пустота и легкость в голове и мелкая дрожь удовольствия по телу. Я практически не замечала подлокотник кресла, впившийся в спину и неудобство от такой позы. Я хотела продолжения.

Но, как это всегда бывает, неизбежно наступил конец.

– Чего ты боишься? – дезориентированная, все еще пьяная и мягкая, как вата, я даже не успела подумать.

– Я боюсь падать, – ответ пришел сам собой, а внутри поднималось обида и злость. Ощущение, что меня обманули, облапошили.

– Не сердись, сихерче. Если мы продолжим, нам обоим понравится, но, боюсь, после приключения в таких условиях твоя нежная кожа может вся покрыться синяками, – Сумудин говорил спокойно, точно угадав мои эмоции, а меня все еще злило то, что из нас двоих только я теряю голову. У медика даже дыхание не сбилось. Удерживая меня на коленях, поглаживая распущенные волосы, доктор продолжил. – Ты боишься падать. Тогда давай так. В космосе падать некуда. Подумай над этим. К тому же, я тебя держу. Пока я рядом – падение не грозит. Расскажешь мне когда-нибудь, где ты так страшно падала, что запомнила на всю жизнь?

Он говорил, а мне хотелось рычать и кусаться. Я вовсе и не слушала, о чем разговор. Меня словно чем-то одурманили. Дали лизнуть крем от торта, а затем украли сладкое. Это было совсем не честно.

– Эй, Ольса. Что происходит в твоей умной и такой красивой голове? – не получив ответа, Сумудин придержал мой подбородок, заставив посмотреть в глаза. А я вдруг вспомнила один важный, и очень неприятный момент.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Я вроде бы как с Озиром встречаюсь.

– Знаю. Именно что «вроде бы как». Не думай об этом. Мы обсудим с ним этот вопрос сами.

– И что вы собрались обсуждать? – все еще нервная, неудовлетворенная и смущенная произошедшим, я попыталась слезть с мужских колен. Сумудин не удерживал, но золотые глаза словно потемнели. – Я сама буду решать, что и с кем мне обсуждать, а ваше вмешательство, и сегодняшняя выходка… это просто…