Записки жандарма - Александр Иванович Спиридович

Мне дали о том телеграмму в Абастуман и потребовали немедленного вступления в должность, ввиду предполагавшейся поездки их величеств. Я выехал в Крым. Для меня началась самостоятельная ответственная служба.

X

Приехав в Симферополь, я застал администрацию в волнении ввиду ожидавшегося высочайшего приезда. Вскоре их величества приехали и проследовали в Ливадию.

Таврическим губернатором в то время был только что назначен Владимир Федорович Трепов, брат московского. Мне это было очень приятно. Но город был еще полон воспоминаний о старом губернаторе Лазареве и его жене, при которых жизнь кипела весельем. Новый губернатор требовал дела.

Знакомиться с обстановкой Крыма и ставить розыск мне приходилось при наличии державных хозяев, что было очень трудно. Вскоре приехал Плеве и проехал в Ялту. Впервые я представился тогда ему, и он говорил со мной как с молодым, неопытным, но недурным учеником. Департамент же полиции в это время засыпал меня телеграммами о розыске и аресте утерянного наблюдением в Саратове террориста Мельникова, который направился в Крым, что очень беспокоило Петербург. Мне прислали знавших его в лицо филеров. Все поезда между Симферополем и Севастополем сопровождались филерами и жандармами, на почтовых же станциях были учреждены дежурства. Автомобилей тогда еще не было. Я метался между главными пунктами. В самом Севастополе эсеровская группа с доктором Никоновым и его друзьями наблюдалась очень хорошо. Мы знали все, что делалось у них. Знали, как ездят они в один из пригородных хуторов и мастерят там на гектографе прокламации. В городе же, получая корреспонденцию, читают ее всегда перед камином: чуть подозрительный шорох – жандармы – всё летит в пламя. Знали кое-что и другое. Но Мельникова все-таки не находили, что Петербургу не нравилось.

В начале декабря государь с семьей возвратился из Ливадии в Севастополь, чтобы следовать на север. «Они» уехали и стало как-то особенно буднично и серо.

Не прошло и нескольких дней после того, не успели мы с женой налюбоваться пожалованными мне прелестными дамскими часиками с бриллиантовым орлом, как я получил телеграмму о назначении меня начальником Киевского охранного отделения, с требованием ликвидировать дела и прибыть в Петербург. Я только что стал привыкать к месту, мы только что распаковали вещи и – опять укладываться, опять переезжать… Жена плакала: «Откажись». Мне жалко покидать Крым, но ничего не поделаешь. Стали спешно собираться и, спустя немного, я уже ехал в Петербург.

Начальство приняло меня в Петербурге очень внимательно. Киевом тогда очень интересовались. Последние террористические акты были связаны с Киевом. По данным департаментской агентуры, глава боевой организации Гершуни тяготел к Киеву, и там где-то витала и Брешко-Брешковская. Перлюстрация указывала, что на Киев идет из-за границы переписка по боевой организации. Она шла даже и открытками. То получится изображение красной ведьмы, то всадник, взявший барьер, – понимай, что кто-то перемахнул границу. Сгустившуюся около Киева конспирацию надо было распутать и ликвидировать, а главное, надо было видеть Гершуни.

Кроме того, из Киева же социал-демократы распространяли в большом количестве по всему югу прокламации, отпечатанные косым шрифтом. Надо отыскать и эту типографию.

Начальство было недовольно начальником Киевского управления генералом Новицким. Управление ничего не знало. Плохо был осведомлен и порекомендованный Новицким первый начальник охранного отделения, почему туда и решили назначить розыскного офицера, прошедшего охранное отделение. А. А. Лопухин дал мне несколько ценных житейских советов. Одному в жизни не прожить, говорил он мне между прочим, надо иметь поддержку, и он советовал мне ее найти в прокуратуре. Прокурором же палаты в Киеве был его дядя.

Зубатов хотел начать тогда и в Киеве легализацию рабочего движения и говорил со мной на эту тему. Это было одновременно с началом одесской легализации. Плеве благословлял на работу. Я упрашивал Зубатова не начинать пока легализацию в Киеве, а дать мне сначала время и возможность заняться только революцией, а там видно будет. Он уступил, и легализация миновала Киев.

В начале января 1903 года я приехал в Киев и прежде всего явился к генералу Новицкому. Принял он меня холодно. Он ненавидел Зубатова, и это переносилось на меня, и к тому же меня назначили сменить его любимого офицера, которого признали несоответствующим должности начальника охранного отделения, хотя вообще он был хороший офицер.

Губернатор Ф. Ф. Трепов, генерал, брат двух Треповых, с которыми мне приходилось уже служить, принял меня хорошо. Он был на уходе. Плеве был недоволен им за демонстрацию 1902 года, которая прошла в Киеве с большой помпой, чем революционеры очень гордились и хвастались, и поэтому Плеве считал Трепова слишком мягким.

Прокурор палаты Лопухин производил впечатление хорошего старого московского барина. Спокойный, он смотрел на меня покровительственно-свысока. Говорил он, слегка картавя, а слово «филер» произносил на французский манер, что имело какое-то особое charme[103]. Чувствовалось, что в нем можно найти доброжелателя.

С трепетом ехал я являться генерал-губернатору, генералу-адъютанту Драгомирову[104], который был и командующим войсками округа. О нем ходило много легенд и анекдотов. В Петербурге меня предупреждали, что он либерал, что он не любит жандармов и в очень плохих отношениях с Новицким. Рассказывали, что когда-то, когда Драгомиров был помоложе и любил выпить, он как-то закутил и веселился три дня. И будто бы тогда Новицкий написал на него доклад в Петербург. Узнав о том, Драгомиров послал телеграмму государю Александру III такого содержания:

«Третий день пью здоровье Вашего Императорского Величества».

И будто получил ответ:

«Пора бы и перестать».

Драгомиров возненавидел Новицкого и, при первой же после этого встрече с ним, повернулся к Новицкому спиной, низко нагнулся и, раздвинув фалды сюртука, сказал: «Виноват, ваше превосходительство, секите, виноват!» Анекдот этот был очень распространен. Всё это не предвещало ничего хорошего, и я, естественно, волновался.

В большой приемной дома командующего выстроилось человек двадцать разного звания и положения. Вышел Драгомиров, крупный, в серой казачьей черкеске с кинжалом, с «Георгием» на шее, болезненный на вид; он обходил по очереди всех представляющихся. Дошел до меня: я представился. Внимательно всматриваясь в меня и спросив, в чем будет заключаться моя служба и кому я буду подчиняться, Драгомиров произнес с расстановкой:

– Так, так… ну дай бог, дай бог, – и, ухмыляясь, подал мне руку.

Когда же я одевался уже в швейцарской, сверху вдруг послышался голос Драгомирова:

– Ротмистр, ротмистр!

Я стал сбрасывать пальто и подбежал к лестнице, а Драгомиров продолжал кричать сверху:

– Ротмистр, вы мне артиллеристиков-то моих разделайте, хорошенько разделайте, прощайте!

Я уходил ободрённый. Прием генерал-губернатора мне понравился. Его фраза об