Иван Андреевич Крылов - Иван Сергеев

Беседуя с Дмитриевым, Крылов обмолвился, что, восхищенный переводами уважаемого Ивана Ивановича, он также пытался осилить Лафонтена и между делом, в свободное время, перевел две или три басенки. Дмитриев заинтересовался, особенно потому, что Крылов назвал басни, превосходно переведенные самим Дмитриевым. Такое соревнование с «русским Лафонтеном» походило на дерзость. Однако, ознакомившись с переводами Крылова, Дмитриев пришел в искренний восторг: басни, по его мнению, были хороши. «Вы нашли себя, — убеждал он Ивана Андреевича. — Это истинный ваш род. Продолжайте. Остановитесь на этом литературном жанре».

Дмитриев тут же отправил переводы в журнал «Московский зритель», и басни были напечатаны в начале 1806 года. Редакция журнала просила Крылова дать еще хотя бы одно стихотворение для следующего номера, а он уверял, что эта работа не доставляет ему удовольствия. Биографы Крылова настойчиво подчеркивают, что Дмитриев заставил его преодолеть отвращение к этому роду поэзии, Крылов дал еще одну басню. Кстати, и она также была уже переведена Дмитриевым.

Тремя этими баснями[27] открыл новую страницу второй своей жизни Иван Андреевич Крылов.

Над первой басней он работал не один год. Это была все та же басня, которую он пытался перевести еще в детстве, — умная басня о могучем дубе и тонкой тростиночке. Дуб предлагал тростинке свое покровительство. Но налетела буря, вырвала могучее дерево с корнем, а тростиночка, припав к земле, уцелела. Быть может, кому-нибудь могло притти в голову, что Крылов публикует эту басню неспроста, что он теперь готов был вести себя, как тростинка в басне, покорно сгибаясь под бушующим ветром судьбы.

Но Иван Андреевич мало походил на покорную, гибкую тростиночку. К тому же басня была не оригинальной, а переводной и выражала как будто бы не свою, а чужую мысль. Однако басня была подчеркнуто подписана не псевдонимом «Нави Волырк», а полным именем автора.

Иван Иванович Дмитриев.

С портрета художника Тропинина.

Всякий мог думать о нем и о басне все, что угодно, и Крылов действительно не собирался как будто публиковать обличительные речи и злые сатиры. К чему? Можно обойтись и без обличительных речей. Да они ему и не к лицу. Ведь он только переводчик басен. Кто мог придраться к честному переводчику?

Но переводы отодвинулись в сторону, как только Крылов вернулся в столицу. Его увлекла старая страсть — театр. Утоляя ее, он отдал театру одну за другой комедии: «Модная лавка» и «Урок дочкам». Над ними он работал давно. Но окончательно отделал и отшлифовал их только теперь, после встречи со старым приятелем Дмитревским и с завзятым театралом князем Шаховским. Комедии имели успех. Директор театра Нарышкин обратился к Ивану Андреевичу с просьбой немедленно создать героическую оперу из русской жизни, и он вскоре закончил либретто волшебной оперы «Илья Богатырь». Музыку к ней написал известный композитор Кавос[28], будущий автор «Ивана Сусанина».

Плодовитость Крылова была поразительна. Он словно наверстывал потерянные годы.

За время его добровольной ссылки Петербург сильно изменился, многих старых друзей и знакомых не было: умер Клушин, умер Рахманинов; появились новые имена, новые люди. Но Иван Андреевич на этот раз избрал для себя иной путь. Он входил в литературу не так, как двадцать лет назад, — проталкиваясь сквозь шумную толпу непризнанных гениев и талантов, а шел напролом к цели. Он встречался с людьми, чьи имена знали все. Это был старый поэт Державин, драматург, академик и актер Дмитревский, писатель князь Шаховской, граф Уваров, адмирал Шишков, вельможа Оленин, начальник Монетного двора, художник-дилетант, археолог и знаток литературы, в гостеприимном доме которого собирались писатели, музыканты, люди искусства.

Крылов держал себя с ними свободно и как будто откровенно. Поведение его не вызывало сомнений. И все же многие помнили прежнего Крылова. Им казалось, что он кривит душой, притворяется. Но эти подозрения рассеялись, когда комедии Крылова получили восторженную оценку самых высоких кругов общества. Это были настоящие патриотические пьесы, проникнутые любовью к отечеству и отнюдь не призывавшие к сокрушению государственных устоев.

И Крылов действительно не притворялся, — он писал о том, что тревожило его и волновало современное ему русское общество. В те годы на Западе начинались наполеоновские войны. Крылов искренне ненавидел Наполеона, мечтавшего о том, что русские, как и все народы континентальной Европы, покорятся ему без сопротивления. Крылов мог не скрывать своей неприязни к офранцузившимся аристократам, проклинавшим неприятеля на чистейшем французском языке, которым они владели лучше, чем русским. И в «Модной лавке» и в «Уроке дочкам» он выступал на защиту русской культуры. Писатель защищал Россию не только от французов, но и от иностранщины и иностранцев, считавших нашу страну диким, варварским краем, пригодным для колонизации.

Опера «Илья Богатырь» была призывом к единству всей страны во имя защиты национальных интересов. Автор вывел на сцену древнюю Русь, Илью Муромца, Соловья-разбойника, князей, бояр, шутов. Это было красочное и пышное народное зрелище. «Публика, — как вспоминают современники, — подхватывала со сцены патриотические намеки и с бешеным восторгом встречала тирады о борьбе, победе и превосходстве русских, о славянских доблестях».

Билеты в театр на «Илью Богатыря» брались с бою. Всюду распевали куплеты из крыловской оперы. Автор стал знаменит. На него благосклонно посматривали даже реакционеры, бюрократы, сановники. Старик Дмитревский открыто гордился тем, что он первый открыл в Крылове истинное дарование драматурга и по старой памяти отечески наставлял его, чтобы тот не сорвался, не впал в ересь, не вздумал лезть на рожон.

Иван Андреевич и без мудрых советов Дмитревского был очень осторожен. Ему нельзя было теперь ошибаться.

Как не похож он теперь на прежнего Крылова! Тот вечно кипел, горячился, доказывал, убеждал. А этот спокоен, редко повысит голос, больше молчит, вернее помалкивает, ни с чем не соглашается, но и ничему не противоречит.

К нему присматривается умный царедворец Оленин. Крылов нравится сановнику. Он приглашает писателя к себе и, познакомившись с ним поближе, заключает, что театр не удовлетворяет драматурга. Он не понимает причины этого. А причина в том, что в пьесах Крылов не может высказать того, что его волнует, и он возвращается к басням. Упорно, как вол, трудится над ними Иван Андреевич. Баснями он отвечает на тревожащие его вопросы. Так рождается басня «Волк и Ягненок» с ее резким выводом: «У сильного всегда бессильный виноват»; басня «Слон на воеводстве» — о добром, но глупом правителе, который разрешил тяжбу меж овцами и волками, дозволив собрать с овец «легонький оброк» — с каждой овцы только по одной шкурке, «а больше их не троньте волоском»; басня «Лев на ловле» — злая сатира на бесправие русского народа; «Слон и Моська» с бессмертным двустишием: