Утренний иней - Галина Ширяева

И еще несколько голосов с той же непонятной восторженной злорадностью в голосе подтвердили:

— Здесь ее больше нет! И не будет!

— Она к дедуле своему любимому ушла!

— И не к дедуле вовсе, а к бабуле!

— И не к бабуле, а к мамуле!

Они так весело перебрасывались словами, не проявляя при этом ни малейшего сожаления о том, что Настя ушла из интерната! Настю за что-то в интернате невзлюбили. И это враждебное отношение к Насте перешло и на Ветку.

— А ты тоже Букатина, да? Вы вместе нашу Евфалию Николаевну выживали, да? Жулики! Доносчики! Живодеры!

Ветка чуточку испугалась — за что же ей сейчас придется отвечать перед этим рассерженным ребячьим вихрем? Что натворила эта странная Настя?

Но в следующее мгновение прозвенел звонок, положив конец гвалту во дворе. Двор моментально опустел. Лишь Мальвина задержалась на несколько секунд, чтобы гневно крикнуть напоследок:

— Все Букатины — ябеды!

— А ты… а тебя в нашу школу на порог бы не пустили! — закричала ей вдогонку Ветка. — Вырядилась!

Голубые банты на секунду высунулись из дверей интерната и нахально показали Ветке язык.

После этого Ветка осталась посреди двора одна-одинешенька, решая для себя трудный вопрос — идти или не идти к директору интерната узнавать про Настю Букатину. Идти к директору было страшновато. Тем более что Ветка не знала, как лично он может еще обругать этих вредных Букатиных.

Дом с красивыми высокими башенками по углам, казалось, смотрел на нее тысячью глаз. А вот и оно, то знакомое окно спальни, которая приютила когда-то Ветку под жестким колючим одеялом. Вот знакомый «Москвич», волейбольная сетка — хорошо, что все на месте! Вот дорожка, ведушая за угол дома, к кухне. Этот путь уже изведан ею. Там она, можно сказать, свой человек.

Она осторожно обошла дом и у знакомого подвального окна с кирпичной ямой увидела женщину в сером халате с метлой. Женщина выметала из ямы мусор — конфетные бумажки, стаканчики из-под мороженого — и была очень сердита.

— Здравствуйте! — вежливо сказала Ветка. — Вам помочь?

— А ты почему гуляешь? Звонок давно звенел! Звонок давно прозвенел, говорю!

«Тетя Соня!» — догадалась Ветка.

— Одна слава, что дежурные по уборке есть! Нашвыряют, намусорят! Звонок был, говорю!

— Извините, пожалуйста! — еще вежливее сказала Ветка, упиваясь своей независимостью. — Извините, но я не из вашего интерната и даже не из вашего города.

Тетя Соня посмотрела на Веткин портфель, на ее промокшие туфли и Веткину независимость признавать не захотела.

— А голова-то у тебя на месте или нет? Чего гуляешь здесь по такой сырости?

— А я девочку одну ищу. Настю. Букатину.

Ветка помедлила, ожидая, какое впечатление произведет эта крамольная фамилия на тетю Соню, но, кажется, все обошлось.

— Красивая такая девочка, с шоколадными волосами» Она уехала, а куда уехала, никто толком не знает. А мы с ней… дружили когда-то. Может быть, вы знаете, где она?

Суровое лицо тети Сони неожиданно смягчилось.

— Настю я знаю! Хорошая девочка. Все хворала у нас, помню. Слабенькая. Дед у нее с одной учительницей склоку затеял. Ну, учительница и ушла из интерната. Хорошая была учительница, долго здесь у нас проработала. Хорошая — что там говорить! Добрая, любили ее все… Ну, а дикари наши интернатские на Букатиной и отыгрались, За что, спрашивается, отыгрались? Дед склоку затеял, а не она. Вот и уехала твоя Букатина, Настя наша, значит, тоже. Вроде бы к матери, в центр, уехала. В центре ее и ищи. Дикари! В туфельках по такой мокроте шлепать! Ничего не скажешь — дикари!

Ветка под конец все-таки обиделась за свою непризнанную независимость и распрощалась с тетей Соней довольно холодно, с некоторым ехидством вспомнив, что ночевала здесь когда-то в ее владениях и даже сторожила ее имущество (и, судя по тому, что «Москвич» и волейбольная сетка на месте, неплохо сторожила), а она, тетя Соня, об этом ничего и не знает.

«Ну что ж! — думала она, шагая через лесопарк обратно к Каменску. — Значит, Настя жива-здорова, и с ней ничего такого страшного не случилось. Жаль, что не застала ее здесь, но что теперь поделаешь?»

Прощай, Каменск! Прощай навсегда! Уж никогда теперь Ветку сюда не заманишь, ни на Астраханскую, ни на Архангельскую.

Но прежде чем идти к голубому павильону на автобусной остановке, она отыскала-таки Архангельскую улицу и дом номер семьдесят пять.

Аккуратный маленький особнячок стоял в таком же маленьком дворике. Дверь дома и калитка дворика с палисадниковой оградой были закрыты наглухо, а на крыльце сидел огромный черно-полосатый кот. Увидев Ветку, он взъерошился и зашипел, и Ветка этому ничуть не удивилась — она верила в телепатию и в таинственное могущество биополя, даже кошачьего.

С презрением оглядев этот дом, напичканный по самую крышу уликами, фактами и отголосками, Ветка села на скамеечку у ворот и съела раскисшие еще в автобусе пирожные, которые везла Насте. Впервые за этот месяц она ела пирожные. Они утолили аппетит проголодавшейся Ветки, но успокоение к ней не пришло. Наоборот, ей стало еще беспокойнее, на не сразу смогла разобраться в этом своем душевном состоянии. С чего бы? К тому же ей надо было поторопиться на автобус, чтобы успеть домой раньше, чем вернется с занятий Ирина.

И только у знакомого голубого павильона, когда вернулось в ее память все то, что испытала она месяц назад здесь, на этом шоссе, торопясь к автобусной остановке, поняла она, что, в сущности, все так и осталось, как было тогда. Ничего не изменилось. Как была Ветка предательницей, так предательницей и осталась. Что изменилось от ее поездки в Каменск? Ничего!

Для нее та девочка в зеленой куртке и пестром платке так и осталась там, на пеньке над глубоким оврагом…

В середине октября на город опустился густой серый туман. Он держался несколько дней, такой густой и серый, что, возвращаясь вечерами из Дверца с занятий кружка, Ветка даже за полквартала не могла различить своего дома, хотя и фонари на улице горели все до одного, и окна в домах были освещены.

А в понедельник утром неожиданно ударил мороз, и туман опустился на землю, на ветки деревьев, на крыши домов белым утренним инеем, похожим на тот иней, что лежал тогда на бескрайних полях, через которые они шли с отцом…

В это утро первый раз в жизни по дороге в школу Ветка зашла за Нинулей. Почему зашла, и сама не знала. Вспомнилось, как обидели Нинулю, не отдав ей роль Метелицы. И еще вспомнилось, как сказала тетя Соня про них про всех — дикари. Неужто и правда, они дикари и не умеют быть добрыми друг к другу?

Нинуля очень удивилась, когда Ветка зашла за ней да еще и с порога поздоровалась. Она заволновалась, заторопилась и в спешке, от усердия, оторвала ручку портфеля.

— Все! — вскрикнула она в отчаянии. — Теперь на первый урок опоздала!

Ветка ушла одна, еще больше жалея Нинулю — вот, хотела сделать хорошее дело, а получилось хуже.

По дороге в школу Ветка вся обросла инеем и, увидев себя в зеркале, что висело возле раздевалки, такую красивую, румяную, с этим нежным пушистым снежком на ресницах и на воротнике пальто, подумала, что роль Распутицы, — это несправедливо и неправильно, что она и в самом деле похожа на Снежную Королеву. И пусть Вовка Потанин пожалеет!

Весь первый урок она сочиняла стихи. По истории ее вызывали на прошлом уроке, а потому она могла отключиться на все сорок пять минут и от класса, и от Петра Николаевича, все равно не вызовут. Из всех учителей только одна вредная Тамара Ивановна могла учудить такое: «Васильева! Кажется, мы давно не выходили к доске… Ах, прости! Я опять спутала… Петрова! К доске! Давно что-то тебя возле нее не видела. Попробуем?» — «Что вы, Тамара Ивановна! Да вы же меня прошлый раз вызывали!» — «Разве? В самом деле — вызывала, оказывается. Ну, ничего. Получила четверочку? Может быть, на этот раз и пятерочка получится…» Как же! Получится!

Стихи сочинялись трудно. Хотелось написать что-нибудь про сегодняшний иней, первый иней этой осени, такой чистый, убивший серый мрачный туман и так светло напомнивший ей те далекие, бескрайние поля, через которые шли они когда-то с отцом в далекое неведомое Неизвестное. Она видела весенние поля, видела летние, колосящиеся и бурные, видела зимние, наглухо укрытые снегом. Но все-таки самыми красивыми были те поля, покрытые утренним инеем, — как в сказке или во сне. И ослепительное небо сияло над головой. И все вокруг словно пело от солнца и света. И кто-то ждал их в том далеком Неизвестном, кто-то очень хороший, знакомый и добрый…

— Петрова! Может быть, ты проснешься все-таки!

Ветка вскочила, не сразу сообразив, где она, почему возле нее стоит Петр Николаевич и почему она вообще оказалась вот здесь, за партой.

— Может быть, ты напомнишь нам, о чем шла речь? Нет? Печально. После звонка дашь мне дневник.