НЕРВ - Дик Фрэнсис

В тот момент, когда в паддоке с лошади сняли чепрак и надели седло, пришел Морис Кемп-Лоур, парень с телевидения, и сказал пару комплиментов насчет лошади владельцу, фермеру, и скормил ей несколько кусков сахару, потом ушел, как всегда оставив «совершенно потрясающее» впечатление, как выразился конюх.

Я подождал, пока он дойдет до того момента, когда фермер посмотрел, как я сажусь на лошадь, и остановил его, поблагодарив за подробности. Мы уехали, а он продолжал бормотать: мол, пожалуйста, приезжайте, я рад, но все равно в этом нет смысла.

– Как странно, – задумчиво проговорил Тик-Ток по дороге к следующей конюшне, отстоявшей на восемьдесят миль. – Как странно, что Морис Кемп-Лоур… – И он не закончил предложения. Я тоже.

Два часа спустя в Кенте мы слушали, заплатив еще фунт, как мрачный конюх лет двадцати рассказывал, какой классный парень этот Кемп-Лоур, как он интересовался лошадью и какой добрый, дал ей немного сахару, хотя вообще-то это запрещено, но разве вы скажете такому человеку «нельзя», если он так дружески настроен. Парень отнесся к нам с довольно обидным превосходством, но даже Тик-Ток не обратил на это внимания, его заинтересовала лишь повторявшаяся деталь.

– Расслабляющий допинг, – решительно заявил он после долгого молчания, поворачивая на Мейдстоун. – Он давал им допинг, и они засыпали на ходу, а все выглядело, будто вы не справляетесь с лошадью, будто вы потеряли нерв. И люди поверили.

– Да, – согласился я.

– Нет, невозможно, – горячо запротестовал он. – Какого черта! Зачем ему это делать? Так не бывает. Просто совпадение, что он дал сахар трем лошадям, с которыми вы работали.

– Может быть. Увидим. – Я не стал спорить.

И мы увидели. Мы объехали все конюшни, где стояли лошади, с которыми я работал после Шантитауна (мы не были только у Джеймса), и разговаривали с конюхами, ухаживавшими за ними. И в каждой конюшне мы слышали, какое восхищение вызвал Кемп-Лоур у конюха, как этот парень с телевидения хвалил конюха, что он правильно смотрит за лошадью, и потом предлагал соблазнительные куски сахара (и все перед скачкой, в которой я участвовал на этой лошади). Мы потратили всю субботу и все воскресное утро и приехали в последнюю конюшню из моего списка на краю Йоркширских вересковых холмов в два часа дня. Только потому, что я хотел обладать действительно железными фактами, мы забрались так далеко на север. В Нортгемптоншире Тик-Ток поверил.

На следующее утро, в понедельник, я отправился в конюшню, Эксминстера повидать Джеймса.

– Пойдемте в кабинет, – сказал он, увидев, что я жду. Тон был нейтральный, но выступавшая нижняя челюсть – безжалостна. Я пошел за ним, он включил рефлектор и стал греть руки. – Я не могу предложить вам много работы, – говорил он, стоя спиной ко мне. – Все владельцы подняли крик, кроме одного. Посмотрите сами, письмо пришло сегодня утром. – Он протянул руку, нашел на столе лист бумаги и подал его мне.

В нем говорилось:

" Дорогой Джеймс,

после телефонного разговора я раздумывал над нашим решением заменить Финна на Темплейте в следующую субботу, и теперь я убежден, что надо отменить это решение и позволить ему участвовать в скачке, как первоначально и планировалось. Я полагаю, что это нужно так же нам, как и ему. Я не хочу, чтобы говорили, будто я в первый же критический момент поспешил выбросить его за борт, проявив бессердечную неблагодарность после того, как он одержал столько побед на моих лошадях. Я приготовился к разочарованию, что мы не выиграем Зимний кубок, и прошу у вас прощения за то, что лишаю возможности добавить еще один приз к вашей коллекции, но я предпочитаю скорее потерять скачку, чем уважение скакового братства.

Всегда ваш ,

Джордж Тирролд ".

Я положил письмо на стол.

– Ему не придется огорчаться, – хрипло проговорил я. – Темплейт выиграет.

– Вы хотите сказать, что не будете участвовать в скачке? – воскликнул Джеймс, быстро поворачиваясь ко мне. В его голосе прозвучала опасная страстная нотка, и он заметил, что я услышал ее. – Я… я… думал… – завилял он.

– Джеймс, – начал я, без приглашения садясь в одно из кресел. – Есть несколько вещей, и я хотел бы, чтоб вы их знали. Первое: как бы все плохо ни выглядело, но я не потерял нерв, хотя вы этому и поверили. Второе: каждая лошадь, с которой я работал после падения три недели назад, получала расслабляющий допинг. Не такой сильный, чтоб было заметно, но вызывающий сонливость. Третье: допинг давал каждой лошади один и тот же человек. Четвертое: допинг был в кусках сахара. Полагаю, что это какой-то вид снотворного, но у меня нет способа узнать какой. – Я резко замолчал.

Джеймс стоял и смотрел на меня с открытым ртом.

жевательная резинка прилипла к выступающим нижним зубам, губа отвисла: он не верил своим ушам.

– Прежде чем вы сделаете вывод, что я сошел с ума, окажите любезность, вызовите одного из конюхов и послушайте, что он скажет.

Джеймс резко закрыл рот:

– Какого конюха?

– Не имеет значения. Любого, с чьей лошадью я работал в последние три недели.

Он в сомнении помедлил, но все же пошел к двери и закричал кому-то, чтоб нашли Эдди. Этот конюх смотрел за гнедым гигантом, принадлежавшим Гуго. Меньше чем через минуту появился запыхавшийся парень, его курчавые, будто нечесаные волосы сиянием окружали голову.

Джеймс не дал мне открыть рот и сам быстро спросил Эдди:

– Когда вы последний раз разговаривали с Робом? Эдди обиженно удивился и начал заикаться:

– Н-н-на той н-н-неделе.

– А после пятницы? – Это был день, когда сам Джеймс последний раз видел меня.

– Нет, сэр.

– Очень хорошо. Вы помните большого гнедого, который плохо прошел в среду на прошлой неделе?

– Да, сэр. – Эдди мрачно посмотрел на меня.

– Давал ли кто-нибудь гнедому сахар перед скачкой? – Заинтересованность в голосе Джеймса была замаскирована строгостью.

– Да, сэр, – горячо воскликнул Эдди. Знакомая улыбка от приятного воспоминания появилась на его грязном лице, и я облегченно вздохнул.

– Кто?

– Морис Кемп-Лоур, сэр. Он похвалил меня, что я с любовью смотрю за лошадьми. Он наклонился через перила смотрового круга и заговорил со мной, когда я проходил мимо. Вот я и остановился, он был такой симпатичный. Он дал гнедому немножко сахару, сэр, но я не думал, что это имеет значение, потому что мистер Гуго всегда сам посылает ему сахар.

– Спасибо, Эдди, – сказал Джеймс довольно вяло. – Конечно, сахар не имеет значения… бегите теперь.

Эдди ушел. Джеймс тупо смотрел на меня. Часы громко тикали.

Тогда я заговорил:

– Я провел последние два дня, разговаривая с конюхами из других конюшен, с лошадьми которых я работал после того, как упал. Каждый из них сказал, что Морис Кемп-Лоур дал лошади немного сахару, прежде чем я сел на нее. Ингерсолл ездил со мной. Он тоже их всех слушал. Вы можете спросить его, если не верите мне.

– Морис никогда не подходит близко к лошадям на скачках, – запротестовал Джеймс, – и вообще нигде не подходит к ним.

– Именно это помогло мне понять, что произошло, – продолжал я. – Я разговаривал с Кемп-Лоуром у ворот в Данстейбле сразу же после Шантитауна и двух других лошадей, безнадежных для меня. И он заметно хрипел. У него разыгралась астма. Это показывало, что он недавно близко подходил к лошадям. Тогда я не обратил внимания, но теперь это факт в мое досье.