НА КАКОМ-ТО ДАЛЁКОМ ПЛЯЖЕ (Жизнь и эпоха Брайана Ино) - Дэвид Шеппард

Имея в активе какую-никакую публикацию, Ино стал гораздо более уверен в своих силах — и эта самоуверенность отразилась в его всё более экстравагантном внешнем виде. Будучи давним завсегдатаем магазинов секонд-хэнда и мелочных распродаж, наш отец одного ребёнка теперь стал интересоваться дамскими сорочками, горжетками из перьев и — благодаря жене — начал заигрывать с гримом. Дойдя до уровня юбки, он остановился и всегда утверждал, что в его случае речь не идёт о кросс-дрессинге, а просто о типичной для художественных школ попытке «выделиться». «всегда чувствовал себя поп-звездой», — сказал он Майклу Брэйсуэллу. «Даже учась в художественной школе, я очень странно одевался.» Позже он также заявлял, что поскольку он покупал свои костюмы на распродажах, где одежда редко сортировалась на мужскую и женскую, он брал всё, что ему нравилось — независимо от полового признака. «носил эту одежду не потому, что она была женская, а потому что она мне нравилась. Я надевал всё, что хорошо выглядело; то же самое можно сказать и о гриме.» Позже он вспоминал: «Все думали, что я гомосексуалист.»

По мере того, как его одежда всё более бросалась в глаза, его практика в искусстве приобретала всё более сложные концептуальные черты. Более чем когда-либо очарованный явлением интуитивных прозрений, он разработал несколько поведенческих игр, единственной реальной целью которых было облегчить контакты, которые иначе не смогли бы состояться. Одна из этих игр начиналась, когда он шёл в местную библиотеку. Остановившись около здания, он смотрел на номер последней проехавшей мимо него машины и запоминал последние три цифры. После этого он находил книгу, идентификационный трёхзначный Dewey-номер которой совпадал с номером машины. Таким образом ему неизбежно попадали в руки такие книги, которые ему и в голову бы не пришло читать. В первый раз, когда он применил этот метод, ему досталось руководство по кормлению грудью, что, учитывая его домашнюю ситуацию, вполне могло пригодиться.

В 1968 г. лишения молодой семьи Ино производили очень вредный эффект на их брак. Сара часто оставалась одна с ребёнком. «Как только я родила Ханну, она фактически стала центром всей жизни», — признаётся она. «Трудность деревенской жизни была в том, что я была очень изолирована от своих сверстников. Это было обиталище эксцентричных пожилых людей — в частности, там была женщина, знавшая Эми Джонсон![17] Я работала в библиотеке Винчестера, и работа мне нравилась, но при этом у меня не было никакой общественной жизни. Это была тяжёлая перемена. Брайан старался быть дома, чтобы я могла выходить по вечерам — но помимо друзей Брайана, у меня не было хорошей компании, и из этого так ничего и не вышло.»

В начале 70-х по стопам Ино пошёл молодой будущий художник и музыкант Колин Ньюмен. Он приехал в Винчестер на фундаментальный курс искусства, а впоследствии стал лидером собственной влиятельной (и созданной в художественной школе) группы Wire. Будучи большим поклонником Ино, Ньюмен, естественно, хотел что-нибудь разузнать о школьном периоде в жизни своего героя и часто расспрашивал преподавателей (многие из которых продолжали работать с 60-х гг.) — помнят ли они что-нибудь об Ино. «спрашивал лекторов: «что вы можете сказать про Ино?» — вспоминает он. «Они говорили что-то вроде: «А, этот… он всегда ходил тут со своей девушкой и ребёнком.» Они на самом деле крайне уничижительно отзывались о нём и его маленькой семье — как будто им вообще не хотелось вспоминать, что он учился в их школе.»

Эти же самые лекторы, наверное, не были столь разочарованы, когда в июне 1969-го Ино окончил школу и получил диплом по изящным искусствам. Окончив третью ступень своего образования, с головой, наполненной музыкальными идеями, он чувствовал, что пора двигаться дальше — во всех смыслах. К тому моменту они уже расстались с Сарой. «Это было не бурное расставание», — откровенно говорит Сара, — «но не думаю, что мы вообще это обсуждали. Я была в плохом состоянии — наверное, сейчас мне бы поставили диагноз «послеродовая депрессия» — и Брайан, мне кажется, понял, что этот ход был неизбежен.»

Сара оставалась флегматичной, но реакцию Марии Ино — женщины, которую в своё время саму оставили с маленьким ребёнком — можно только вообразить. Почти наверняка можно утверждать, что формального развода не было только из-за католической веры семьи Ино — и действительно, расторжение брака последовало только в 80-х годах, как раз к новому браку Ино. В течение следующих двух десятилетий он поддерживал со своими женой и ребёнком лишь поверхностные связи, хотя, повидимому, в их отношениях не было ожесточения. «Ни я, ни он особо не стремились к выражению своих чувств», — признаётся Сара. «много лет не понимала, что значила для него Ханна. К тому же мы оба многие годы были совсем не богаты; фактически я сидела на пособии и даже посылала Брайану какие-то деньги, пока он устраивал свои музыкальные дела. Его жизнь тоже была весьма хаотична, так что у нас как-то не получалось контактов.»

Жизнь Ино после женитьбы — хаотическая или нет — теперь проходила в охваченном «битом» метрополисе. Он четыре года был регулярным посетителем лондонских концертных залов, художественных школ и галерей, и переезд в столицу выглядел вполне логично. Едва ли для него это была непроторенная дорога — у него уже были кое-какие связи на авангардной сцене, к тому же вместе с ним отправились Энтони Графтон и остальные участники Dandelion And The War Damage. Итак, летом 1969 г. человек готовился впервые ступить на Луну, а Брайан Ино совершил свой собственный большой прыжок и переехал в Лондон.

В 1969 г. столица была соблазнительным центром притяжения художников, радикалов, свободных мыслителей, анархистов, потребителей опиума и всевозможных юных либералов, ищущих альтернативного стиля жизни. Такие районы, как Кэмден-Таун и Ноттинг-Хилл — близкие к сердцу Вест-Энда, но полные всякого аварийного жилья — стали центром цветущей колонии самовольных захватчиков; впрочем, по всей обширной территории Лондона, под отстающими обоями и плакатами Боба Дилана и Че Гевары, молодёжь пускалась во все тяжкие, создавая себя заново под знамёнами свободной творческой авантюры, политической агитации, наркотического расширения сознания и сексуального освобождения. Это был апогей подпольной прессы и самозванных художественных лабораторий — эра политического самосознания и восстаний радикалов в кампусах, до крайности обострённая движением против войны во Вьетнаме, развивающимся воинственным феминизмом и всё более мощной контркультурой.

Хотя с одной стороны все дороги вели к призывающему к «возврату к деревне» идеализму хиппи, воплощённому колоссальным августовским фестивалем в Вудстоке (правда, этот идеализм был несколько запачкан смертельным насилием не менее эпохального декабрьского фестиваля в Алтамонте), в 1969 г., похоже, начала выкристаллизовываться и другая разновидность утопизма. Такие «умные слова», как «прогресс» и «космический век» можно было услышать не реже, чем «терпимое общество». Поразительные научные нововведения шли одни за другим, а процветающая Британия вкладывала средства в то, что премьер-министр Гарольд Уилсон несколько ранее назвал «белым накалом технологии». Несмотря на ощутимое напряжение Холодной Войны, технократия на всём Западе проявлялась везде — от лунных полётов «Аполлон» до карманных калькуляторов, от «Конкордов» и цветных телевизоров до фотоаппаратов «Полароид» и гигантских автомобильных мостов на воздушной подушке. Казалось, что будущее сулит только экспоненциальное технологическое развитие и невообразимые перемены в повседневной жизни.