Годы испытаний. Книга 1 - Геннадий Гончаренко

- Как это составлять? Вы что, не верите?…

Русачев поднял трубку:

- Зарницкий, зайди-ка ко мне.

Вскоре в кабинет вошел Зарницкий.

- Вот тут Канашов берет под сомнение твое расследование… Изложи факты, пусть убедится.

- Товарищ полковник, да тут и без всяких докладов ясно. Минометный расчет не был подготовлен для такого ответственного занятия. Кроме того, в действиях отдельных командиров проявилась анархия. Шаронов рассказал мне, что лейтенанту Миронову стихийно пришла в голову мысль испробовать новый, ускоренный способ подготовки данных для стрельбы. Этот способ не проверялся никем. Надеюсь, и сам Канашов не будет отрицать этого…

- Разрешите доложить! - нетерпеливо перебил Канашов.

- Подождите, товарищ подполковник. Вам ясно, что изложил здесь начальник штаба?

- Ясно, товарищ полковник, но непонятно…

- Что же?

- Какой же он начальник штаба?

- Что? Молчать! Я запрещаю вам обсуждать действия Зарницкого. Вы забываетесь, подполковник. Кто из нас здесь старший? Пока что я командую дивизией…

- Чернильная душа вы, Зарницкий, а не начальник штаба!… За весь год ни разу не были в полку… И о боевой подготовке частей судите только по бумагам да телефонным звонкам.

- Молчать! Прекратите немедленно…

Покрасневший, взбешенный Русачев выскочил из-за стола и почти вплотную подошел к Канашову. Зарницкий, до этого насмешливо улыбавшийся, испуганно взглянул на комдива.

Но лицо Канашова было спокойным. Он только расправил широкие плечи и подался вперед всем своим крепко сбитым туловищем.

Русачев резко отступил назад, губы его подрагивали.

- Вы, подполковник, не дорожите честью полка, которым вам доверили командовать, вы не выполняете мои приказы, вы оскорбляете моего начальника штаба… Я объявляю вам о неполном служебном соответствии. И буду ходатайствовать перед Наркомом обороны об отстранении вас от занимаемой должности. Да и с семейными вашими делами надо разобраться как следует. Не к лицу так вести себя коммунисту в быту… Идите. Вы свободны.

3

После прошедшего вчера партийного бюро полка Шаронов ходил весь день подавленный и расстроенный. «Везешь на себе, как вол, всю партийную работу и тебя же ругают. И Канашов еще напирает… Не ладятся у него семейные дела, вот и ищет во всех неполадках полка козла отпущения».

Несколько раз он намеревался зайти к командиру полка для разговора и каждый раз отговаривал себя. Но затем подавил чувство обиды и зашел.

- Здравствуй, Михаил Алексеевич. Хочу с тобой посоветоваться…

- Присаживайся, - сказал ему Канашов.

- Вот вчера на бюро ты упрекал меня - Чепрака копирую, единоличник в партийной работе…

- Конечно, единоличник.

- А на кого, разреши спросить тебя, мне сейчас в бюро нашем опираться? Парторг без году неделя как прибыл, большинство членов бюро в командировках, на заданиях и учениях… Один я, как перст.

- Помнишь, на отчетно-выборном собрании за что коммунисты критиковали прежнего парторга?

- Собрание без критики - что борщ без соли, - усмехнулся замполит. - Мало указать, что плохо, а вот как сделать, чтобы хорошо было…

- Вот тебе соль: больше людям доверять надо, не нарушать принципа коллективности в работе бюро. А ты единоначальствовать в партийных делах начал. Сейчас для тебя главное - надо Ларионову помочь быстрее в дела наши полковые вникнуть.

- Да, это-то так… Но и Ларионов какой-то, я тебе скажу, странный… Журналист… Вот его и тянет на острую тему. Ему бы с партийным хозяйством начать знакомиться, а он в дело с Мироновым встрял. Весь день потерял в батальоне, когда и без него разобрались. Чудак. Думает, все так просто… Поехал, поговорил и сразу скоропалительный вывод: Аржанцева обвинил, как коммуниста, ротную комсомольскую организацию тоже и Миронова заодно. А сегодня на практические занятия собрался к Горобцу. Пришлось подсказать, чтобы занялся своими партийными делами.

- Зря, Федор Федорович, зря удержал ты его.

- Это почему же?

- Да потому. Даже хорошо, что так. Пусть с коммунистами знакомится не по карточкам учета, а по их службе. Там виднее, кто из себя что представляет. Скорее узнает людей, ясней поймет полковые наши болезни.

Канашов закурил и задумался.

- Скажи ему, пусть семью привозит, - посоветовал он.

- А с квартирой как же?

- Две комнаты у Русачева только что добился…

Шаронов решил, что сейчас наступил самый подходящий момент поговорить о семейных делах и самого Канашова.

- Я давно хочу спросить, Михаил Алексеевич, что у тебя с семьей?

Канашов поднял голову и, глядя в упор на Шаронова, поморщился. Вопрос этот застал его врасплох, тем более что он сам еще не решил, как разрубить ему этот сложный семейный узел, а потому ответил неопределенно:

- А все так же, Федор Федорович…

Тогда Шаронов, не любивший говорить с людьми обиняками, спросил прямо:

- Скажи, это правда, что ты собираешься разводиться?

Канашов рассердился.

- К чему эти допросы? Что у тебя, нет материала для очередного политдонесения? Тогда пиши. Правда… собираюсь.

Вскочив со стула, он швырнул папку с бумагами на стол, лицо его побагровело.

- Ты, милок, сначала в своих делах разберись! Одно ЧП за другим валится на нашу голову. А ты в мои дела вмешиваешься. Здесь-то я как-нибудь сам разберусь.

И потом, вдруг вспомнив о чем-то, стал быстро рыться в бумагах.

- На! - он подал Шаронову предписание, где говорилось, что он направляется учиться на курсы усовершенствования политработников.

- Я рад, что ты едешь учиться, - мягко сказал Канашов, и глаза его засветились добрым светом, - я верю, из тебя выйдет хороший политработник, Федор Федорович… Ты трудолюбив, честен, хотя и бываешь излишне обидчив. А теперь давай поговорим по душам о моих семейных делах…

Глава одиннадцатая

1

Русачев сидел мрачный в своем кабинете и барабанил по столу пальцами. Невольно всплывал неприятный разговор с Канашовым. В голове теснились противоречивые мысли после прочтения показаний и докладных командиров и политработников, привлеченных по семейному делу Канашова. Большинство фактов были сомнительными, а то и просто голословными. Бесспорно, что за Канашовым водились грехи в отношениях между ним и женой. Но все же это были мелкие семейные пустячки.

Командир дивизии еще раз перечитал терпеливо все докладные и велел вызвать к нему на беседу Валерию Кузьминичну.

Вскоре она явилась, разодетая, накрашенная, с кокетливой улыбкой и протянула ему руку в перчатке.

Русачеву стало известно, что Канашов, оставив квартиру, ушел с дочерью от нее окончательно и на другой же день после этого Валерия Кузьминична справляла новоселье в кругу близких ей знакомых. Но он еще сомневался. Неужели эта женщина, обивавшая пороги командования и политотдела, молящая вернуть ей мужа, так просто приняла уход от нее дорогого ей человека? Неужели все это не более как красивая игра ради каких-то своих личных целей?

Валерия Кузьминична враз уловила на лице полковника все эти вопросы и тут же полезла в карман за носовым платком. Лицо ее из ясного, открытого тут же потускнело, и по нему пробежали мрачные тени.

- Вы думаете, товарищ полковник, мне легко пережить этот неизбежный разрыв? Вы ошибаетесь… Мне большим усилием воли приходится быть спокойной, а на душе кошки скребут. Мне еще до сих пор не верится, как я могла жить с таким ужасным человеком. Вы смотрите на мое платье и думаете: «Все же шикарно одевал тебя муж». И тут вы ошибаетесь… Все это нажито без него и до него. Он мне не купил ни одного платья.

- Ни одного? - усомнился Русачев.

- Больше того: уходя от меня, они с дочерью прихватили и моих несколько отрезов. Пусть берут, я проживу без них. И у меня еще будут. Голодранцы несчастные!

- Меня интересует один вопрос.

- Пожалуйста, я слушаю вас.

- Зачем вы выходили замуж?…

Валерия Кузьминична кокетливо улыбнулась.

- По-вашему выходит, я не имела на это право? А что остается делать женщине, если ее соблазнили? Конечно, я могла бы иметь от него детей и получать алименты. Но я заблуждалась… Мне казалось, что Канашов должен быть счастлив со мной. Ведь ради него я принесла в жертву все… А я бы, поверьте мне, могла иметь более видного мужа. Подумаешь, шишка - командир полка. Да за меня министры сватались. Один видный поэт проходу не давал. Он и сейчас еще нет-нет да и напишет мне. У него сборник стихов вышел недавно. Что ни стих: «Посвящаю В. К.». Это мне.

Чем дальше слушал ее Русачев, тем он все более ощущал, как ворот гимнастерки будто сдавливал ему горло. Лицо его краснело, а голос становился глухим, сиплым.

- Скажите, а вам приходилось когда-либо спать под открытым небом в походах, под одной шинелью, мерзнуть, голодать вместе с мужем.