Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин - Михаил Мишин

Все мы тут свои, сами собой обученные. Потому как бы и не живем, а как бы заброшены все в свой собственный тыл с особым заданием. Особое — потому что ничего не надо специально портить, взрывать и вредить. Надо работать, как работаешь, — и все оно сломается и взорвется само. Почему тот поезд столкнулся с самолетом? Потому что оба засмотрелись на тонущий пароход!

И все бы ничего, но больно нервная в тылу обстановка. Никто же точно не знает, где именно ахнет и рухнет очередной раз. Потому все напряжены, потому и улыбка в нашем тылу вызывает подозрение. Раз улыбается, значит, или не местный, или обдурил следствие. А то вообще двойной агент — делает вид, что у него все хорошо, а у него все хорошо и есть. Такой особо раздражает. Хочется догнать, оторвать пуговицу, наступить на ногу, а лучше на обе. Потому что нам-то не до улыбок! Все при деле — как у батьки Махно: кто что может утащить — тащит, кто не может — пишет в газету.

А в газетах обнаружилась опечатка. То, что называлось небывалым подъемом, оказалось общим провалом. И потому центр теребит агентуру, агентура дергает центр, все ищут, где выход.

Один предлагает: всем больше платить — и прорвемся!

Второй говорит: куда больше? И на эти-то ничего не купить! Меньше надо!

Третий орет: тебе пусть меньше, а я и так получку без микроскопа не вижу!

Демократ говорит: запустить сюда японцев! Они нас научат!

Патриот говорит: пока они нас учить будут, мы их сами вперед выучим — и пиво с хлорофосом пить, и в трамвае орать: «Не нарависа — в такиси есиди!»

Плюрализм! Один до того договорился! Надо, говорит, в школе реформу сделать, чтоб оттуда не таких, как мы, выпускали, а нормальных. Явно, или накурился, или начитался Сен-Симона…

А если без утопий, то выход один, ребята: всем надеть зеленые фуражки! Всем, кто еще может обижаться, что в Южной Корее лучше, чем в Северной Туркмении. Вот из этих-то по всем ширям и далям — посты и заставы! На каждый ручей — катер, над каждой трубой — вертолет! В вагон к Спиридоновой Зинке Пальму посадить восточноевропейскую. Пусть Зинка ее облает, попробует. И чтобы всюду:

— Стой, кто идет! Скажи пароль!

Чужой идет — спокойно, куда он денется? А свой — удвоить бдительность.

Свой, значит, наш, простой, обыкновенный, октябренок, пионер, комсомолец, с профсоюзным билетом, с проездным… Сам себе агент, сам — резидент, сам на себя работает, сам — против. Сам на себя наорет, сам себя обвесит, сам себе холодный дом поставит, сам себе фугасный телевизор подложит, сам себя в нем увидит, сам разозлится: кто это там с таким лицом неприятным?

Свой! Такой, как ты, значит, ты сам! Значит, в оба гляди — вон же, вон мы сами идем, оставляя на родной земле следы аварий и пустые бутылки. Не хватит фуражек на всех — карауль так. В дозор, лысые, в дозор, женщины, панки, рокеры, сталевары, стоматологи!.. Не снаружи граница, а там, где ты стоишь.

От внешнего врага отечество спасли.

Теперь — все на защиту родной земли от нашего человека!

1988

Можно и нельзя

Вопросов много. Как? Почему? Доколе?

Вопросов много — ответ один.

Все оттого, что у нас нельзя жить без слова «нельзя», а без слова «можно» — можно.

Не успел родиться — нельзя! Вертеться нельзя, штаны пачкать, по трамваю бегать, рукой в компот…

— А выйти можно?

— Дотерпишь!

— А можно войти?

— С родителями к директору!

На траве не лежать, якорей не бросать, собак не выгуливать!

Наше «можно» непереводимо на другие языки, ибо означает «можно, но…».

— Можно тыщу заработать, не воруя?

— Заработать-то можно, вот заплатить…

— Можно все за два часа сделать и уйти?

— Сделать можно, уйти не получится: шесть часов будешь оправдываться — зачем сделал?

— Можно открыть окно и спеть для прохожих? Где написано, что нельзя?

— Нигде не написано — в памяти покопайся…

Вообще, «нельзя» здоровее, чем «можно».

Говорящий «можно» боится телефона, мучается несварением, по ночам орет «Живым не дамся!» Он обречен на одиночество: сказав «можно», он больше не нужен. Сказав «можно», он все сказал.

Говорящий «нельзя» — здоровый, румяный, с бронебойным юмором и уверенной перспективой. Он окружен людьми. Он знает: они будут возвращаться к нему, как к первой любви. Они будут возвращаться, а он им снова: невозможно, не положено, не соответствует, не отвечает… То — нельзя и это — нельзя, туда — нельзя и сюда — нельзя. И возникает интересная задача: обеспечить ускоренное движение по дороге, где у светофоров все фонари красные.

Решение напрашивается: когда нельзя то, что должно быть можно, становится возможным то, чего нельзя.

Посеять — не вырастить, вырастить — не собрать, собрать — не довезти, довезти — сгноить. Слепить ерунду, умножить на двенадцать, вместо минуса поставить плюс и досрочно доложить — можно! Потому что без премий нельзя. Обещать — не сделать. Сделать так, что лучше бы не надо… Из года в год изобретать самый быстрый в мире велосипед, хотя остальные давно уехали на мотоциклах. А главное, можно находить объективные причины. И что бумаги опять нет, и что та библиотека опять вспыхнула, и что опять не обеспечены несчастные женщины наши этими деликатными вещицами, рифмующимися со словом «бухгалтер».

— Объясните: почему?

— Объясняем: потому.

А когда все можно объяснить — ничего нельзя исправить

Улучшить нельзя, ускорить нельзя, усилить нельзя. И сказать об этом тоже нельзя. Потому что сразу набегают оскорбленные. Это, говорят, вы врете! Это у вас юморок вчерашнего дня. Это вчера нельзя было. А сегодня мы сами вам демократично указываем: можно.

И действительно, многое можно уже. И в искусстве, и в юморе, и, что одно и то же, в сельском хозяйстве. Даже тетки в булочной рассуждают о конвертируемом рубле. Никто толком не знает, что это такое, но во рту приятно. И в общественной жизни — можно. То есть настолько, что еще чуть-чуть, и один международник сможет заявить, что не согласен с мнением другого. А может, уже и это можно.

Так, выходит если можно говорить, так уже незачем?

Есть зачем.

Грезилось уже однажды, что «вчера» кончилось. А оно только прическу меняло. Не разобрались тогда, что «можно», чего «нельзя», и какая нужна пропорция. Не разберемся опять, и наше матерое «нельзя» опять проглотит наше робкое «можно».

Вместе с нами.

1987

Секреты

Они говорят: