Шальная графиня - Елена Арсеньева

Она была холодна и немилостива к Северьяну, не забыв его преданность графу Строилову, но страх, который тлел в глазах лакея, не доставил ей мстительного удовольствия. И потому, когда Северьян безнадежным тоном поверял графине свою тоску, она грустно усмехнулась над собой: почему при всем внешнем своем равнодушии к мнению людскому она так жадно алчет всеобщей к себе любви? Даже если это чувство слагается из благодарности таких ничтожных созданий, как Северьян. Ответа не было, да и быть не могло, но она согласилась помочь ему, хотя за дело предстояло взяться ей самой: никому не могла перепоручить Елизавета выкуп его невесты у Шубина. С этим человеком надлежало вести себя почтительно!

О легендарной фигуре Алексея Шубина Елизавета знала сперва мало и понять не могла того священного трепета и сентиментального поклонения, с каким относились окрестные баре, даже известные своею грубостью и невежеством, к сему старику, славному теперь только своими чудачествами. Но, проведав об истории его юношеской любви к цесаревне, Елизавета не смогла не проникнуться теми же чувствами, ибо жизнь не часто являет примеры столь самоотверженной преданности и верности, как история этой любви.

Вот она вкратце.

Роман между молодым гвардейским прапорщиком Семеновского полка Алексеем Шубиным и дочерью императора Петра завязался, когда ей было лишь семнадцать. Императрица Екатерина Алексеевна смотрела на него сквозь пальцы, тем более что увлечение держалось молодыми людьми в относительной тайне и все приличия были соблюдены.

Однако Анна Иоанновна, вступившая на престол в 1730 году, следила с особой ревностью за связями той, в ком видела возможную соперницу не только на престоле государства, но и на престоле женской прелести, так что любовь к Елизавете была не менее опасна, чем служба ей. Шубин был арестован за произнесение речей, подстрекающих против существующей власти. Возможно, в обвинении была доля истины: гвардейцы откровенно предпочитали дочь Петра никому не известной курляндской барыне. Но вернее всего наказание здесь опередило преступление. Как бы то ни было, Алексей Шубин сполна заплатил за любовь цесаревны. В Тайной канцелярии ему предъявили обвинение в государственной измене, пытали, били кнутом, затем отправили в вечную каторгу куда-то в Сибирь, лишив дворянского звания и запретив под страхом строжайшей меры упоминать свое имя и былое звание.

Казалось, о нем забыли все. Все – кроме Елизаветы Петровны!.. Прошло десять лет, и уже на четвертый день после своего восшествия на престол она отдала приказ о розыске и возвращении в столицу ссыльно-каторжного Алексея Шубина.

Но исполнить сие приказание оказалось почти невозможно: это имя было неизвестно даже в канцелярии сибирского губернатора. С трудом удалось установить, что указание о ссылке Шубина давал фельдмаршал Миних, сам теперь сосланный в Пелым. К нему был отправлен императорский курьер, которому Миних и указал место на самом краю богом забытой Камчатки. Наделенный чрезвычайными полномочиями поручик Семеновского полка Булгаков ринулся туда и... не нашел Шубина ни в одном остроге.

Дело казалось конченым. Помогла случайность. Обследуя остроги второй раз и не скрывая отчаяния, Булгаков произнес в присутствии арестантов: «Что же я скажу государыне Елизавете Петровне?!» И тут кто-то из толпы каторжников отозвался: «А разве теперь Елизавета Петровна государыней?!» Это и был Шубин, доселе не решавшийся открыться императорскому нарочному.

Тут же тронулись в путь. Мчались десять тысяч верст в столицу сменными тройками, загоняя насмерть лошадей, и через три месяца Шубина привезли в Петербург.

Бог весть, чего ждали былые любовники от этой встречи! Однако если Елизавета Петровна, сделавшись императрицею, осталась прекраснейшею из женщин, то перед нею оказался преждевременно постаревший, изможденный человек с обезображенным оспою лицом... Прошедшее вернуть оказалось невозможно. Тем более что в сердце Елизаветы Петровны давно царил другой – Алексей Разумовский, ее морганатический супруг. Но почести человеку, пострадавшему лишь за свою любовь, воздали сполна. Шубина, вновь зачислив в Семеновский полк, произвели в генерал-поручики; наградили орденом Святого Александра Невского; пожаловали поместье – любимое императрицею богатое нижегородское село Работки, когда-то подаренное ей отцом, с прилегающими к нему деревнями; определили пенсию. Поскольку здоровье Алексея Яковлевича было окончательно подорвано каторгою, то службе и пребыванию при дворе он предпочел участь провинциального помещика. Здесь, в Работках, он встретил известие о смерти возлюбленной императрицы, и одному господу ведомо, что шевельнулось в тот миг в его душе!..

Знакомство Шубина с графиней Строиловой было шапочное: ни разу муж не брал ее с собою, когда езживал по гостям. Ну а на похоронах его Алексей Яковлевич, конечно, появился, приложился к ручке вдовы – вот и все знакомство. Прежде чем просить его об услуге, Елизавета заручилась добрым словом Потапа Спиридоныча Шумилова, бывшего в дружбе с Шубиным. После этого в Работках ее ждали с распростертыми объятиями, и она сама смогла убедиться, что баснословные слухи об этом имении и его владельце нисколько не преувеличены.

Еще на въезде в Работки ее поразили черты жителей. Среди светловолосых, светлоглазых русских мелькали лица, напоминавшие калмыков или ногайцев, только еще более плоские и узкоглазые. В довершение ее изумления почти вся прислуга в Работках была такова же. Подметив ее любопытствующие взгляды, хозяин пояснил запросто, как давней знакомой:

– А это мои камчадалы! Надобно вам знать, графиня, что в каторге всех нас насильно женили на туземках. Постигла и меня сия участь. А у супруги моей, по обычаю тех краев, имелась целая куча юных родственниц, кои, пользуясь моим мягкосердечием, потребовали, чтоб я вывез в Россию и их. Девчонки подросли, пришлось их замуж отдавать. Вот и пополнился мой штат смуглоликою прислугою.

Елизавета только головой покачала. Уж на что ей случалось углубиться в дали дальние, но Камчатка... Это просто невозможно представить!

– Сударь, Алексей Яковлевич, расскажите о той земле! – осмелилась она попросить. Ответом ей была извиняющаяся старческая улыбка.

– Простите великодушно, матушка, но я столько внушал себе забвение сего времени страданий, что наконец и впрямь все забыл.

И, вновь улыбнувшись, Шубин отдал все внимание обеду.

Это истинное велеядие, как говаривали в старину, сказать попросту, обжорство, длилось часа три. Счет блюдам Елизавета утратила после первой перемены: пироги узорчатые, решетчатые, печерские, караваи, курники, лоб свиной под хреном, гуси под взваром луковым – и прочая, и прочая... Для всякого кушанья был особый повар. Каждый из них, в белом колпаке и фартуке, подавал свое изобретение. Поставивши очередную перемену, повара снимали колпаки и с низкими поклонами удалялись за следующими блюдами.