Орел приземлился - Джек Хиггинс

– Птиц? – переспросил Радл.

Штайнер улыбнулся в темноте:

– Я не сказал вам, что птицы – это страсть в жизни молодого Вернера. Однажды под Ленинградом нас от нападения партизан спасла огромная стая скворцов, которую они вспугнули. Мы с Вернером оказались в простреливаемом месте и лежали, уткнувшись лицом в грязь. Полчаса он рассказывал мне во всех подробностях, как скворцы перелетают на зиму в Англию.

– Захватывающе, – с иронией заметил Радл.

– Можете смеяться, но для нас мерзкие тридцать минут прошли довольно быстро. Кстати, именно эта страсть заставила его поехать с отцом в Северный Норфолк в 1937 г. Там, по-видимому, все побережье славится птицами.

– Ну, ладно, – сказал Радл. – Каждый сходит с ума по-своему. А как насчет вопроса, кто говорит по-английски? Вы с этим разобрались?

– Лейтенант Нойманн, унтер-офицер Альтманн и юный Бригель говорят по-английски хорошо, но, конечно, с акцентом. Брандт и Клугл на ломаном языке. Достаточно, чтобы столковаться. Между прочим, подростком Брандт работал матросом на грузовых судах на линии Гамбург – Гулль.

Радл кивнул:

– Могло быть и хуже. Скажите, а Нойхофф вообще не расспрашивал вас?

– Нет, но ясно, что ему очень любопытно. А бедная Ильзе просто вне себя от беспокойства. Мне придется убедить ее не поднимать разговора обо всем этом с Риббентропом в непродуманной попытке спасти меня, сама не зная от чего.

– Хорошо, – сказал Радл. – Вы сидите тихо и ждите. Через неделю – дней десять вы получите приказ о передислокации. Все будет зависеть от того, как скоро я найду подходящую базу в Голландии. Как вы знаете, Девлин, по всей вероятности, отправится примерно через неделю. А теперь, думаю, нам надо вернуться в дом.

Штайнер дотронулся до его руки:

– А мой отец?

Радл сказал:

– Было бы нечестно с моей стороны заставить вас верить, что у меня в этом вопросе есть хоть какое-нибудь влияние. Дело ведет лично Гиммлер. Все, что я могу сделать – а сделаю я это обязательно, – это рассказать ему, как охотно вы идете на эту операцию.

– И вы честно думаете, что этого будет достаточно?

– А вы?

Смех Штайнера был совсем невеселым.

– У него нет такого понятия, как честь.

Замечание это звучало на удивление старомодно, и Радл был заинтригован.

– А у вас? – спросил он. – У вас есть?

– Возможно, и нет. Возможно, это слишком громкое слово, чтобы выразить то, что я имею в виду. Просто – держать данное слово, не бросать друзей в беде. Все это вместе и составляет честь?

– Не знаю, друг мой, – ответил Радл. – Могу с уверенностью сказать только одно – вы слишком хороши для мира рейхсфюрера, поверьте. – Он обнял Штайнера за плечи. – А теперь нам действительно лучше вернуться.

Ильзе, полковник Нойхофф и Девлин сидели за круглым столиком у камина, и она раскладывала пасьянс.

– Ну-ну, удивите меня, – сказал Девлин.

– Вы хотите сказать, что не верите в бога, мистер Девлин? – спросила Ильзе.

– Такой приличный католик, как я? Гордый продукт всего самого лучшего, что могли вложить иезуиты, фрау Нойхофф? – Он усмехнулся. – Что вы теперь скажете?

– Что вы в высшей степени суеверный человек, мистер Девлин. – Улыбка сползла с ее лица. – Видите ли, – продолжала Ильзе, – у меня очень высокая чувствительность. Карты не важны. Они просто орудие.

– Тогда продолжайте.

– Очень хорошо, ваше будущее на одной карте. Седьмой по счету.

Она быстро отсчитала карты и перевернула седьмую. Это был скелет с косой, и карта лежала вверх ногами.

– Веселенькая карта, верно? – Девлин старался, чтобы его голос звучал беспечно, но это ему явно не удавалось.

– Да, смерть, – сказала она, – но вверх ногами она значит совсем не то, что вы воображаете. – Она полминуты глядела на карту, затем быстро сказала: – Вы проживете долго, мистер Девлин. Вскоре у вас будет длительный период бездействия, даже застоя, а в последние годы жизни – революция, возможно, убийство, – Ильзе спокойно посмотрела на него. – Это вас удовлетворяет?

– Долгая жизнь – да, – весело ответил Девлин. – А насчет остального – рискну.

– Можно и мне принять участие, фрау Нойхофф? – спросил Радл.

– Если хотите.

Она сосчитала карты. На этот раз седьмой была перевернутая звезда. Ильзе долго смотрела на нее:

– У вас плохо со здоровьем, господин полковник.

– Правда, – согласился Радл.

Она подняла голову и просто сказала:

– Думаю, вы знаете, что здесь?

– Спасибо, думаю, знаю. – Радл спокойно улыбнулся.

Возникло небольшое замешательство, как будто внезапно пробежал холодок, и Штайнер сказал:

– Ладно, Ильзе, а мне?

Она было потянулась к картам, чтобы их собрать.

– Нет, не сейчас, Курт, думаю, на один вечер достаточно.

– Чепуха, – сказал он. – Я настаиваю. – Он собрал карты. – Вот, передаю вам колоду левой рукой, правильно?

С явным нежеланием она взяла колоду, посмотрела на Штайнера с немой просьбой, затем начала отсчет. Быстро перевернула седьмую карту, взглянула на нее и положила обратно в колоду.

– Вам и в картах везет, похоже, Курт. Вам выпала сила. Значительное состояние, триумф в жизненных передрягах, неожиданный успех. – Ильзе широко улыбнулась: – А теперь, извините, джентльмены, я пойду займусь кофе, – и вышла из комнаты.

Штайнер перевернул карту. Это был повешенный. Он тяжело вздохнул.

– Женщины, – сказал он, – иногда бывают очень глупы. Не правда ли, джентльмены?

Утром стоял туман. Нойхофф приказал разбудить Радла на рассвете и за кофе сообщил ему эту неприятную новость.

– Боюсь, вечная проблема здесь, – сказал он. – Но никуда не денешься, и прогноз мерзкий. Никакой надежды, что погода изменится до вечера. Вы можете столько ждать?

Радл покачал головой:

– К вечеру я должен быть в Париже и чтобы успеть, необходимо сесть на транспорт на Джерси в одиннадцать. Что еще вы можете предложить?

– Если вы настаиваете, я мог бы организовать переброску на торпедном катере, – сказал ему Нойхофф. – Предупреждаю вас, что это очень неприятно, даже, скорее, опасно. У нас здесь больше неприятностей от английского флота, чем от ВВС. Но отправляться надо без промедления, если хотите попасть на Сент-Хельер вовремя.

– Отлично, – сказал Радл. – Пожалуйста, распорядитесь сейчас же, а я пойду разбужу Девлина.

Нойхофф сам подвез их к гавани на своей машине вскоре после семи. Девлин свернулся на заднем сиденье, проявляя все симптомы сильного перепоя. Торпедный катер ждал у пирса. Когда они сошли по ступенькам, то увидели Штайнера в морских сапогах и бушлате. Облокотясь на поручни, он разговаривал с молодым бородатым морским лейтенантом в толстом свитере и просоленном плаще.

Штайнер обернулся и приветствовал их:

– Приятное утро для прогулки. Я как раз проверял, понимает ли Кениг, какой драгоценный груз везет.

Лейтенант отдал честь:

– Господин полковник.

Девлин, являя собой картину мученика, стоял, глубоко засунув руки в карманы.

– Не очень хорошо себя чувствуете этим утром, мистер Девлин? – спросил Штайнер.

Девлин застонал:

– Вино насмехается, а крепкий напиток бушует.

– Значит, вы не хотите, – сказал Штайнер и вытащил бутылку. – Брандт нашел еще одну бутылку «Бушмилла».

Девлин мгновенно завладел бутылкой.

– Никогда не позволил бы этому виски сделать с кем-нибудь то, что оно сделало со мной. – Он пожал Штайнеру руку: – Будем надеяться, что, когда вы будете спускаться, я буду смотреть вверх. – С этими словами он перелез через поручни и сел на корме.

Радл пожал руку Нойхоффу, затем повернулся к Штайнеру:

– Вы вскоре получите от меня весть. Что касается другого дела, я сделаю все, что смогу.

Штайнер не ответил. Даже не сделал попытки пожать руку, и Радл, помедлив, перелез через поручни. Кениг четко командовал, высунувшись из открытого окна рубки. Концы были отданы, и торпедный катер скользнул в туман.

Катер обогнул волнорез и стал набирать скорость. Радл с интересом огляделся. У экипажа вид был грубый, половина носила бороды, и на всех были либо синие матросские шерстяные фуфайки с острова Гернси, либо толстые рыбацкие свитера, парусиновые брюки и морские сапоги. Сказать по правде, они вообще мало чем напоминали матросов ВМФ, а теперь, когда Радл разглядел хорошенько судно, увешанное странными антеннами, он увидел, что оно не походило ни на один из торпедных катеров, которые ему доводилось видеть.

Когда он взошел на мостик, Кениг склонился над столиком, где лежали лоции, а за штурвалом стоял высокий моряк с черной бородой в полинявшем бушлате со знаками отличия старшего унтер-офицера. В зубах у него была зажата сигара, еще одна деталь, которая, по взглядам Радла, не очень-то вязалась с военно-морской службой.

Кениг вполне прилично отдал честь: