Луна и солнце Людовика XIV - Жак Садуль

Космополит

Еще в начале нынешнего столетия многие считали, что адептом, получившим известность под именем Космополит и написавшим замечательный «Новый свет химии» («La Nouvelle Lumiere Chymique»), был Михаэль Сендивог. Однако после появившегося в 1742 году исследования аббата Лангле дю Френуа всем следовало бы знать, что это был шотландец, которого, вероятно, звали Александр Сетон – именно он перед смертью подарил небольшое количество своего порошка проекции вышеупомянутому Михаэлю Сендивогу, а тот, присвоив прославленное прозвище Космополит, стал выдавать себя за адепта, хотя был всего лишь удачливым суфлером. Во второй части этой главы мы рассмотрим все, что имеет отношение ко второму персонажу, но сейчас обратимся к Сетону,

В сущности, известно о нем очень мало; мы не знаем даже, где и когда он родился. Не вызывает сомнений лишь его национальность. Вот что говорит по этому поводу Лангле дю Френуа: «Якоб Хауфен, голландский лоцман, потерпевший кораблекрушение в Немецком море, был выброшен на побережье Шотландии, и его из жалости подобрал Александр Сетон у которого был здесь дом и участок земли. Он позаботился о Хауфене и помог тому вернуться на родину. Спустя некоторое время, а именно в 1602 году, Сетон отправился в путешествие и посетил Голландию; он заехал и в Энкхузен, где Якоб Хауфен принял его с величайшим радушием и глубокой признательностью: истинные голландцы всегда отличаются этими качествами. Шотландский философ на несчастье свое захотел повидать Германию. Прежде чем отправиться туда, он решил показать Якобу Хауфену свои познания в герметическом искусстве, для чего совершил в его присутствии трансмутацию несовершенного металла в золото. Это чудо настолько поразило Хауфена, что он, не удержавшись, рассказал о нем городскому врачу, которого звали ван дер Линден – это был дед Иоганна Антония ван дер Линдена, оставившего нам «Библиотеку медицинских писателей». Георг Морхоф утверждает, что собственными глазами видел золотой слиток в руках у Иоганна Антония Ван дер Линдена, внука энкхузенского врача, который не преминул пометить на этом самом золотом слитке, что трансмутация была совершена 13 марта 1602 года, в четыре часа пополудни».

Уточним, что Георг Морхоф; был необыкновенно знаменитым врачом и автором труда о трансмутации металлов, без которого с тех пор не обходится ни один историк алхимии – «Послание Ленгелотту о трансмутации металлов» («Epistola ad Lengelottum de metallorum transmutatione»).

Фигье в своих исследованиях не смог обнаружить каких-либо дополнительных сведений об историческом существовании этого персонажа – Александра Сетона, или Космополита. Вот что он сообщает: «Кем бы ни был этот человек, чья предшествующая жизнь остается неизвестной – первые упоминания о нем появляются лишь в начале XVII века, – он явился людям уже вполне сформировавшимся алхимиком и, как мы вскоре увидим, был подлинным мастером в своем искусстве, хотя не ясно, где именно он приобрел эти познания. Еще одним качеством, которым можно лишь восхищаться, было его бескорыстие. Куда бы ни отправлялся, чтобы пропагандировать герметическую науку, миссия его завершалась успешными опытами, более походившими на чудо; однако, совершая трансмутацию металлов по первому требованию, он заботился не о приумножении своего богатства, а о том, чтобы убедить сомневающихся и неверующих, для чего раздавал полученное им золото и серебро. Впрочем, эта особенность свойственна была большинству адептов той эпохи. В их глазах алхимия являлась наукой вполне сложившейся, к которой нужно привлекать не внимание алчных обывателей, а просвещенное восхищение ученых и общественной элиты. Они странствовали из города в город, проповедуя эту науку так же, как миссионеры проповедуют религию, иными словами, демонстрируя истинность ее, но не допуская профанов к священным таинствам. Одним словом, это нечто вроде апостольского служения, которое адепты возложили на себя в век критики и расцвета просветительских идей, причем служение это предстает делом всегда очень трудным и часто опасным – и для Александра Сетона оно закончилось мученичеством».

Я процитировал этот довольно длинный отрывок, поскольку в нем содержится несколько важных мыслей, касающихся алхимии XVII века. Действительно, герметическое искусство в это время предстает в совершенно новом свете по сравнению с тем, что мы наблюдали в предшествующие эпохи. Адепт, – будь то Космополит, Филалет или Ласкарис, – перестает быть одиноким исследователем, который пытается осуществить Деяние лишь для самого себя. Он становится миссионером алхимической науки, призванным открыть глаза ведущим ученым своего времени. Я не знаю, почему адепты XVII и начала XVIII века приняли на себя подобную миссию. В любом случае, они занялись чем-то вроде прозелитизма, который зачастую оборачивался против них самих и приводил их к гибели.

Но вернемся к Сетону. Расставшись со своим другом Хауфеном, он направился в Амстердам, а оттуда – через Швейцарию – в Германию, где познакомился с Вольфгангом Динхеймом, профессором из Фрейбурга, ярым противником алхимии. Последний оставил нам поразительное свидетельство о проекции, которую Космополит осуществил в Базеле на его глазах и в присутствии многих именитых граждан города: «В 1602 году, в середине лета, когда я возвращался из Рима в Германию, попутчиком моим оказался необычайно умный человек, маленького роста, но довольно полный, с румяным лицом, сангвинического темперамента, с темной бородкой, подстриженной по французской моде. Одет он был в камзол черного бархата и путешествовал в сопровождении только одного слуги, которого легко было признать по рыжим волосам и бороде того же цвета. Человека этого звали Александр Сетониус. Он был уроженцем Молы, острова в океане. В Цюрихе, где священник Тхлин дал ему рекомендательное письмо к доктору Цвингеру, мы купили лодку и отправились в Базель водным путем. Когда мы прибыли в этот город, мой спутник сказал мне: «Вспомните, как во время нашего путешествия и по суше, и по воде вы постоянно нападали на алхимию и алхимиков. Вспомните также, что я обещал ответить вам, но не посредством опыта, а с помощью философии. Сейчас я жду одного человека, которого хочу переубедить одновременно с вами, дабы противники алхимии не сомневались более в истинности этого искусства».

Тогда же было послано за упомянутым человеком, которого я знал только в лицо. Жил он недалеко от нашей гостиницы. Позднее мне стало известно, что это был доктор Цвингер, принадлежавший к семье, откуда вышло столько знаменитых натуралистов. Втроем мы отправились к рабочему с золотых рудников, причем Цвингер захватил из дома несколько свинцовых пластинок, тигель взяли мы у ювелира, а обыкновенную серу купили по дороге. Сетониус ни к чему из перечисленного не прикасался. Он приказал развести огонь, положить свинец и серу в тигель, прикрыть его крышкой и время от времени помешивать содержимое палочками. Пока мы этим занимались, он вел с нами беседу, а примерно через четверть часа молвил: «Бросьте эту бумажку в расплавленный свинец, точно посередине, и постарайтесь, чтобы ничего не попало в огонь…» В бумажке был довольно тяжелый порошок, цвет его походил на лимонно-желтый, однако нужны были хорошие глаза, чтобы это различить. Хотя мы не верили ничему, словно сам святой Фома, но выполнили, что было сказано. После того как масса подогревалась еще четверть часа при интенсивном помешивании железными палочками, ювелир получил распоряжение затушить огонь при помощи воды; в тигле же не оказалось ни малейших следов свинца, а было чистейшее золото, которое, по мнению ювелира, намного превосходило качеством своим прекрасное золото из Венгрии и Аравии. По весу было оно равно положенному прежде свинцу. Мы застыли в полном изумлении, не смея верить собственным глазам. А Сетониус принялся подтрунивать над нами: «Куда же подевались ваши мелочные придирки? Перед вами истина факта, с которой не сравнится ничто, даже ваши драгоценные софизмы». После этого он распорядился отрубить кусочек золота и отдал его Цвингеру на память. Я тоже получил кусочек, стоивший примерно четыре дуката, и храню его в память об этом дне.

Что до вас, неверующие, вы, наверное, станете смеяться над тем, что я написал. Но я еще жив, и я свидетель, готовый подтвердить то, что видел своими глазами. Цвингер тоже жив, он не будет молчать и подтвердит правдивость моего сообщения. Сетониус и слуга его также живы, последний находится в Англии. а первый, как известно, в Германии[46]. Я мог бы даже указать точное место их жительства, но не смею совершать подобную нескромность по отношению к сему великому человеку, сему святому, сему полубогу» (Фигье цитирует этот отрывок по книге «De Minerali medicina», 1610).

Укажем в дополнение, что представлял из себя Якоб Цвингер второй свидетель этого поразительного опыта. Это был врач и профессор из Базеля, занимающий заметное место в истории немецкой медицины. Поистине безупречный выбор, ибо подобный свидетель заслуживает, абсолютного доверия; кстати говоря, он полностью и без малейших колебаний подтвердил рассказ Вольфганга Динхейма в письме, которое опубликовал базельский профессор Иммануил Кениг в кнйге «Эфемериды». В письме этом также говорится, что до своего отъезда из города Космополит совершил еще одну проекцию в доме ювелира Андреаса Блетца, где на глазах у свидетелей обратил в золото несколько унций свинца. Здесь мы можем не опасаться мошенничества, как это было в случае с Эдуардом Келли. В самом деле, свинец был принесен одним из участников опыта, тигель был взят у ювелира, а сам Сетон ни к чему не прикасался.