Приют Грез - Эрих Ремарк

— А вот и яблоки, дети мои. Осенью и зимой я буду каждый вечер угощать вас печеными яблоками. Я так люблю слушать их фырканье, когда они сидят в духовке. Эти звуки наполняют душу уютом и миром.

— Как и все у тебя, дядя Фриц, — ввернула Трикс.

— Но любой мир ничего не стоит, если нет мира в сердце.

— Это верно, Фрид. Но он достигается только через мир с самим собой. А путь к нему — поиск своего места в жизни. Одним он дается легче, другим труднее. Из нас труднее всех Эрнсту. Но он искренен перед самим собой и, значит, стоит на верном пути.

— Это так трудно, дядя Фриц. Я всегда считала, что перед собой еще куда ни шло — можно быть искренней, а вот перед другими — никогда. И теперь поняла, что перед собой еще труднее, — прощебетала Паульхен.

— Ты опять за свое, — поддразнил ее Фрид.

— Конечно.

— Ну, тебе-то ничего не стоит быть искренней.

— Почему это?

— Потому что ты у нас пока еще очень юное и легкомысленное создание и вовсе не имеешь никаких задатков к искренности.

— Дядя Фриц, сейчас же выставь его за дверь!

— Прошу прощения, — промямлил Фрид.

— Нет-нет, вон отсюда!

— Ну, смени гнев на милость, Паульхен.

Она подумала.

— Тогда скажи: «Я противный и отвратительный».

— Я противный и отвратительный…

— Он просто испугался, а вовсе не исправился. Дядя Фриц, печеные яблоки с печеньем — в самом деле пальчики оближешь. Откуда у тебя такое вкусное печенье?

— Это забавная история. Прихожу я в лавку булочника и вежливо прошу мое любимое печенье. А смазливая продавщица говорит: «Сожалею, сударь, но мы его только что продали». — «Ах, Боже мой, фройляйн, умоляю, поищите, может, найдется хоть немного». Она улыбнулась: «Немного у нас еще есть, конечно. Но мы оставили его для нас самих». — «Понимаете, фройляйн, у меня нынче крестины, а угостить абсолютно нечем». Она залилась краской и подала мне целый пакет печенья.

Все рассмеялись. Трикс тоже улыбнулась, но как-то очень грустно.

— Дядя Фриц, а теперь прочти нам какое-нибудь стихотворение.

ВЕЧЕРТишина — покров желанный —Нежной лаской душу греет.Не боюсь земных страданий!Ведь с небес покоем веет.В тишине излился свет,Лунный свет на наши очи.И усталая душаПить блаженной влаги просит.Слабый отсвет фонарейТихо гладит руки нашиИ с вечернею зарейЖар полдневный прочь уносит.Благость сладостных минутОсеняет нас крылами,И земных грехов приютВ грезах сладких исчезает.

Было так приятно в коричневато-золотистой комнате. В углах гнездились смутные тени, теплый свет лампы падал на руки и лица сидящих.

Трикс сняла со стены лютню и протянула ее Элизабет.

— Спой, пожалуйста. Ведь завтра меня уже здесь не будет — попросила она.

Элизабет взяла лютню и запела своим серебристым голосом:

Завтра в путь отправлюсь я,Время распрощаться —Драгоценная моя,Грустно расставаться.Я люблю тебя, и мнеОттого грустней вдвойне,Утаю кручинуИ тебя покину[10].

В комнате воцарилась тишина. Трикс неотрывно смотрела на Элизабет. Тонкая червонная линия очерчивала профиль певицы, а волосы отливали старым золотом, она, слегка наклонясь вперед, пела:

Счастье нас с тобой свело,Разлучило горе.Ах, как это тяжело,Ты узнаешь вскоре.Разлучаются сердца,И печали нет концаДля сердец влюбленных,Вдруг разъединенных[11].

У Трикс из глаз закапали крупные слезы.

Не грусти и слез не лей,Друга вспоминая,Навсегда в душе моейСберегу тебя я.Слышишь песню — это твойВестник вьется над тобой.Прилетел с рассветомОн к тебе с приветом[12].

Все были растроганы.

— Давайте прощаться, — хрипло сказал Фрид.

— Пусть Трикс еще немного побудет со мной, — возразил Фриц.

Элизабет поцеловала Трикс:

— Завтра утром я приду на вокзал.

Потом Трикс и Фриц остались одни.

Фриц молча погасил лампу и зажег свечи перед портретом Лу. Потом взял три бокала, наполнил их, поставил один среди цветов перед портретом, второй — перед Трикс, а третий взял себе. Девушка подняла на него заплаканные глаза.

— Теперь ты отправляешься в новую для тебя страну, Трикс. В такие минуты надежду всегда сопровождает страх. Если у тебя будет тяжко на душе, пусть воспоминание о нашем Приюте Грез утешит тебя и подарит прекрасный букет цветов. Ни в чем больше не раскаивайся. Теперь у тебя впереди свой путь. Иди по нему смело. Не робей и не мучай себя бесплодным раскаянием. Раскаяние только мешает. Оно подтачивает душу. Смотри на прекрасный свет впереди и не оглядывайся назад. Эти свечи, горящие перед портретом Лу, — символ твоего прощания с Приютом Грез. Унеси ее портрет в своем сердце. Эта женщина умела любить. И любила очень сильно. Пусть она будет твоим светочем… Ты должна научиться этому — дарить любовь… В любви заключается загадка женщины и ее разгадка… Ее первооснова и ее родина. Прощай, Трикс.

И Фриц поцеловал ее в лоб.

Она разрыдалась. Но вдруг утихла и выдохнула, запинаясь на каждом слове:

— Дядя Фриц… В мою погибшую жизнь вновь вошел свет… Но прежде чем я пойду по пути безмолвия, мне хочется попрощаться с этой жизнью здесь, оставив что-то хорошее. Дядя Фриц, прими единственный дар, которым обладает девушка с улицы: разреши мне на эту ночь остаться у тебя.

Она прижалась к нему и спрятала голову у него на груди.

Фриц был потрясен. Значит, она решила, что ей придется обречь себя на самоотречение, и вздумала попрощаться со всем, что было в ее жизни.

— Дитя мое, — мягко промолвил он, — тебя ожидает вовсе не тишина самоотречения, а мир глубокого душевного счастья. Тебе надо не прощаться с жизнью, а заново ее начинать! Высохшие источники в твоей душе вновь радостно зажурчат, и затерявшиеся родники пробьются на поверхность! Любовь и доброта! Ты спокойно соберешь все это в широкую реку, а река вольется в далекое море. Ты еще сделаешь кого-то очень счастливым, ибо в тебе таится множество сокровищ.

— Я… сделаю кого-то… какого-то человека… счастливым?

— Да, дитя мое, и ты сама будешь очень счастлива.

— Неужели… неужели это правда?

— Да!

— О, дядя Фриц… Теперь серая завеса исчезла… Я вновь вижу прекрасную страну… Вот теперь я могу уйти… Ах, если бы ты шел рядом! Можно я буду тебе писать?

— В любое время, и я тотчас буду отвечать. Если я тебе понадоблюсь, приезжай или напиши — и я приеду.

— До свидания… До нашего свидания, дорогой дядя Фриц!

Она протянула ему губы для поцелуя.

— Прощай, Трикс.

Она постояла в дверях и еще раз оглядела мансарду — тихую коричневатую комнату, Окно Сказок, уголок Бетховена с красивым портретом и мерцающими свечами, голову Христа работы Фрица, мягко освещенную свечным пламенем, — тут слезы вновь потоком хлынули из ее глаз, и Трикс, рыдая, выбежала за дверь.

X

Наступила зима. Зажглись первые дуговые лампы, знаменуя начало театрального сезона в Лейпциге. Ланна Райнер находилась на вершине своего триумфа, и ее засыпали приглашениями. Директор Музыкального театра в Мюнхене сдержал свое обещание и подобрал издателя не только для «Фантазии в красновато-серебряных тонах» Эрнста Винтера, но и для сборника его песен. Ланна повсюду выступала с песнями Эрнста, так что они вскоре приобрели широкую известность, и ноты быстро раскупались. Вместе с Эрнстом она дала несколько концертов, которые принесли кучу денег. Так что Винтера почти всегда видели рядом с Ланной и приглашали обоих. Правда, в интимные отношения между Ланной и молодым композитором мало кто верил, поскольку певица слыла особой привередливой и разборчивой. Чаще всего предполагалось просто сходство музыкальных вкусов.

У директора Музыкального театра был большой званый вечер. Некоторые гости уже прибыли и оживленно беседовали друг с другом. Два господина стояли немного поодаль.

— Скажите, пожалуйста, доктор, — обратился к собеседнику более низкий и толстенький из двоих, — я только что услышал, что красавица Ланна тоже приедет сюда.

Тощее выразительное лицо второго господина нервически дернулось.

— Значит, и ее прихвостень будет тут как тут.

— Вы имеете в виду молодого композитора? Говорят, он очень талантлив.

— У кого хватает таланта на Райнер, может быть доволен судьбой.

— Вы все шутите, доктор. Она могла бы выбрать себе кого-нибудь другого.

— Вот именно, раз у нее уже есть этот.