Броненосный крейсер "Баян"(1897-1904) - Рафаил Мельников

Это лишь спустя без малого 40 лет советские разведчики и некоторые должностные лица имели смелость докладывать И.В. Сталину о предстоящем 22 июня 1941 г. нападении фашистских войск. В описываемое же время даже военно-морской агент в Японии И.А. Русин свои все более тревожные донесения о лихорадочных приготовлениях обрекал в форму нейтральных и не вызвавших беспокойства справок. Только после 1905 г. произошел в литературе тот обвал свидетельств и признаний которые раскрывали истинное лицо той войны. К ним примыкает огромное множество доступных исследователям, но все еще остающихся не опубликованными документов в собрании РГА ВМФ в Санкт-Петербурге.

Но все же было одно предостережение. И хранится оно сейчас в фонде 417 Главного морского штаба (дело 2864). С ним автор встретился еще во время работы в 1967 г. над книгой о “Варяге”, но тогда ввести его в научный оборот не представлялось возможным. Теперь оно приводится в настоящей книге. Во многом необычно было это письмо, написанное недавним младшим артиллерийским офицером “Баяна”. Написанное 22 декабря 1903 г., то есть более чем за месяц до японского нападения, оно адресовалось непосредственно генерал-адмиралу. Каких-либо резолюций на нем не имеется, и путь его в верхах до момента, пока оно на “отложилось” в фондах ЦГА ВМФ СССР, проследить пока не удается. Загадочна, конечно, и степень особой доверительности, с которой лейтенант, вспоминая проявлявшееся к нему ’всегдашнее благорасположение” великого князя, брал на себя задачу раскрыть перед ним картину состояния эскадры в Порт-Артуре.

Мелким убористом почерком оценивалось тактическое и стратегическое положение морских сил в Тихом океане, техники и боевой подготовки, качества и обученности личного состава — от матросов до начальника эскадры. Таким же образом писал бы, наверное, своему покровителю сенатор Яков Долгоруков. Не во всем обнаруживал лейтенант полную осведомленность, особенно относительно “великолепного состояния относительно вооружения и материальной части”. Не знал он, видимо, о скандальном состоянии подшипников “Варяга”, которому так и не удалось с ними справиться. Вряд ли можно было выражать удовлетворение 15-узловой эскадренной скоростью флота в Порт-Артуре. Но главное, что следовало осознать великому князю, — это огромный все нарастающий накал ненависти к России со стороны Японии, осознание неотвратимости войны и настоятельную необходимость замены начальника эскадры.

К несчастью для флота и судеб России, письмо лейтенанта СВ. Шереметева не встретило в верхах (когда и в чьи руки оно там попало — вопрос остается открытым) того понимания, которого заслуживало по государственной важности содержавшейся в нем информации. “Донос на гетмана Мазепу”, каким по существу было это письмо, обернулся фарсом убожеского поведения состоявших во главе флота и государства двух августейших особ. Убийственные подробности своих бесед с этими двумя телами приводил в своих ’Воспоминаниях” (М., 1999, с. 207–209) их ближайший родственник великий князь Александр Михайлович. Первое тело с маниакальным упрямством отвергало все предостережения об угрозе неумолимо надвигавшегося нападения, второе, когда война уже началась, не упускало случая перевести разговор на “последние новости с Лазурного Берега”, где оно всегда душой было в Монте-Карло и куда неудержимо влекли его тамошние дамы полусвета.

Неподдается до сих пор пониманию бездействие порт-артурских начальников: царского наместника Е.И. Алексеева и напрочь лишенных даже искры гражданского мужества О.В. Старка, начальника его штаба А.А. Эбергарда и младшего флагмана князя П.П. Ухтомского (“абсолютный ноль”, по отзыву СВ. Шереметева).

Эти три начальника, словно по сговору с адмиралом Того, сделали все что можно, для успехов его не очень талантливо подготовленной вероломной атаки. Не были посланы в разведку предполагавшиеся начальником эскадры два крейсера, не были привязаны противоторпедные сети, не были скрыты ни якорные огни, ни огни, освещавшие погрузку некоторыми кораблями запасов угля, не была послана в море обычно ходившая на ночь канонерская лодка.

“Баян” в паре с “Боярином” свою очередь дежурства отбыл 25 января 1904 г. Отличиться погоней за миноносцами им было не суждено. К чести “Баяна”, его командир, обеспокоенный, как и все офицеры, тревожной обстановкой, созданной разрывом отношений Японии с Россией, массовым выездом из Порт-Артура японского населения, не мог удовлетвориться уверениями начальства об отсутствии какой-либо грозившей эскадре опасности. Рапортом на имя начальника эскадры он просил разрешения установить имевшиеся на корабле сети противоторпедного заграждения. Ответа на рапорт, как он об этом показывал после войны в следственной комиссии, получено не было. Известно, что по крайней мере на двух других кораблях командиры проявили более высокое понимание своего долга службы и обязанностей, намечаемых морским уставом. По собственной инициативе командир “Полтавы” приказал поставить бортовые шесты и привязать к ним сети. То же самое было сделано и на “Севастополе”. Но начальник эскадры, явившись на корабль, приказал и сети, и шесты убрать.

Добиваться исполнения своего долга через фактически начальствовавшего в эскадре А.А. Эбергарда или непосредственным обращением к наместнику командиры не пытались. В своей статье ”Истина о русско-японской войне” Р.Н. Вирен даже утверждал, что будто бы еще 25 января было получено “общее приказание по эскадре” привязать сети. В книге же М.В. Бубнова ”Порт-Артур” (С-Пб, 1907, с. 19) говорилось иное: ”Две или три последние ночи перед атакой японцев суда наши по сигналу адмирала готовились по вечерам к отражению минной атаки, но с е т и все — т а к и не привязывали (разрядка автора).

Действительно, в записях флагманских журналов эскадры за 26 и 27 января повторялся один и тот же сигнал, отдававшийся 25 января в 8 ч 30 мин вечера световой сигнализацией и 26 января в 5 ч 40 мин флагами: "Суда, стоящие на внешнем рейде. Приготовиться отразить минную атаку. 6-дм и башенные орудия не заряжать”. О сетях в журнале за эти предвоенные дни упоминаний нет. Очевидно, Р.Н. Вирен поисками правды в своей “Истине” себя не утруждал.

Трогательны, будто бы согласованные с замыслами адмирала Того, были состоявшиеся в тот день распоряжения в Порт-Артуре. На сутки отложили высылку дозорных крейсеров на линию Шантуг-Чемульпо, на 27 января назначили отправку в Чемульпо крейсер “Забияка”. Ои должен был доставить туда военного агента, а “Корейцу” — передать состоявшийся 26 января по отряду лодок приказ об окраске в боевой цвет. На утро этого же дня назначен был трехдневный выход эскадры в практическое плавание.

На рейде Порт-Артура (С рисунка того времени)

Не считаясь с напряженностью обстановки, вовсе не озабочиваясь разведкой и словно провоцируя японцев к нападению, адмирал собирался повторить практическое плавание, состоявшееся (также с участием “Баяна”) 21–22 января 1904 г. Грех было японцам не воспользоваться этой игрой в поддавки. И адмирал Того своевременно реализовал возможности, представленные ему порт-артурскими “стратегами”. Без хлопот был заблокирован в Чемульпо “Варяг”, без помех подтянуты под Порт-Артур главные силы флота и в назначенный час, также беспрепятственно подкрались ночью к стоянке русской эскадры японские миноносцы.

В 10 ч 35 мин вечера световой сигнализацией передали распоряжение: Эскадренные броненосцы и “Палладу” прислать за нижними чинами-специалистами на “Петропавловск”. Вспышки этого стали отличным ориентиром для подкрадывавшихся к рейду японских миноносцев. Следующие записи гласили: в 11 ч 40 мин показались в море два контрминоносца без огней, “Ретвизан” и “Паллада” открыли огонь.

С “Ретвизана подали сигнал “терплю бедствие, имею пробоину”. М.В. Бубнов (с. 20) писал, что японские миноносцы благоразумно обошли встретившихся им два русских дозорных миноносца, а те, не смея открыть огонь, отправились к флагманскому броненосцу докладывать об обнаруженном неприятеле. Японские же миноносцы тем временем “свободно шныряли между судами, и по ним не стреляли”. Порядок был превыше всего. И даже подорванный “Ретвизан” около 22 ч 30 мин двинулся в гавань не ранее, чем получил с “Петропавловска” “добро” на свою об этом просьбу.

В 12 ч 35 мин получили сигнал “Цесаревича”: “взорван, имею сильную течь, нуждаюсь в немедленной помощи, прошу прислать буксирный пароход”.

В 12 ч 40 мин “Паллада” сообщала: “пробоина, развожу пары”. И только тогда в 12 ч 45 мин последовал запоздалый сигнал с “Петропавловска”: “открыть огонь с судов эскадры“, “Диане” подойти к “Цесаревичу” немедленно, подать помощь.

На Баяне”, стоявшем в дальнем юго-западном ряду диспозиции (правее линии входного фарватера) и не затронутом атакой, терялись в догадках о причинах стрельбы. Многим казалось, что корабли имитируют отражение атаки по секретному приказанию начальника эскадры.