Бюро заказных убийств - Джек Лондон

сжала руку. – Посмотри на этого человека: определенно он даже не подозревает, что идет на смерть.

– Я и сам не верю, что ему грозит опасность, – скептически заметил тот. – Убить агента Хааса – задача не из легких.

– Отец невероятно предусмотрителен, – возразила Груня, – и никогда не ошибается. Наверняка все предусмотрел: как только твой мистер Хаас войдет в парадную дверь…

Она не договорила – Холл крепко сжал ей руку, призывая к вниманию:

– Он не собирается входить в парадную дверь. Смотри: крадется за дом.

– Но там обрыв, – возразила Груня, – а внизу, на расстоянии сорока футов, соседская крыша, так что ему придется вернуться.

– Не думаю: он явно что-то задумал, – прошептал Уинтер, когда знакомая фигура снова попала в поле зрения. – Ага! Мистер Хаас, вас не проведешь! Смотри, Груня, он скрылся в кустах возле ворот. Туда протянут провод?

– Да. Это единственное место, где может спрятаться человек. Вон еще кто-то идет. Наверное, очередной агент.

Наблюдатели миновали дом и остановились возле следующего угла. Появившийся с противоположной стороны человек поднялся по ступеням крыльца и вошел через парадную дверь. Было слышно, как она открылась и через мгновение закрылась. Груня твердо решила идти с Уинтером, заявив, что это ее дом, где она знает каждый уголок. К тому же у нее есть ключ, так что звонить не придется.

Коридор был ярко освещен, так что номер дома оставался на виду. Они невозмутимо миновали кусты, где прятался Хаас, поднялись на крыльцо, отперли парадную дверь и вошли. Холл повесил шляпу на стойку и снял перчатки. Из-за двери справа доносились голоса, и они помедлили, прислушиваясь к беседе.

– Красота – это насилие, – с пафосом произнес кто-то.

– Это Хановер из Бостона, – шепотом пояснил Уинтер.

– Красота абсолютна, – продолжил оратор. – Человеческая жизнь безоговорочно подчиняется красоте. Это не парадоксальное умозаключение. Красота никогда не покоряется жизни. Она присутствовала во Вселенной еще до существования человека и сохранится после того, как человечество безвозвратно исчезнет с лица земли. Красота включает в себя все, это первое и последнее слово. Она не зависит от жалких, ползающих в грязи людишек.

– Метафизика, – с ироничной усмешкой возразил Луковиль. – Иллюзорная метафизика в чистом виде, дорогой мой Хановер. Когда человек начинает возводить в абсолют преходящие феномены эфемерной эволюции…

– Это вы грешите метафизикой! – воинственно перебил его Хановер. – Считаете, что все вокруг существует исключительно в сознании, а когда сознание разрушается, разрушается красота и исчезает тот важнейший принцип, которому подчиняется развитие жизни. А ведь всем нам известно – думаю, и вам тоже, – что это единственный твердый принцип. Как Спенсер справедливо заметил о вечном течении силы и материи в переменчивом ритме эволюции и распада, «принцип остается постоянным, в то время как конкретный результат никогда не повторяется»[2].

– Новые нормы, новые нормы, – перебил оппонента Луковиль. – В последовательной и вечно меняющейся эволюции неизбежно возникают новые нормы.

– Вот именно, норма! – торжествующе провозгласил Хановер. – Вы об этом не подумали? Только что сами заявили, что норма существует! В таком случае что есть норма? Нечто вечное, отдельное, не зависящее от сознания. Отец и мать сознания.

– Минутку! – возбужденно крикнул Луковиль.

– Еще чего! – с истинно ученым догматизмом продолжил Хановер. – Пытаетесь возродить давно развенчанный идеализм Беркли[3]! Поверьте, метафизика отстала от современности на несколько поколений. Современная философия, как вам, должно быть, известно, считает, что всякая вещь существует сама по себе, а наблюдающее и воспринимающее вещь сознание не больше чем случайность. Так что метафизиком, дорогой Луковиль, являетесь именно вы!

Присутствующие встретили выступление аплодисментами и одобрительными возгласами.

– Попали в собственную ловушку! – с явным английским акцентом проговорил глубокий мягкий баритон.

– Это Джон Грей, – шепотом объяснил Уинтер. – Если бы театр не был так безнадежно испорчен коммерцией, он наверняка произвел бы на сцене революцию.

– Спор ни о чем, – не сдавался Луковиль. – Пустое словоблудие, фигуры речи, жонглирование понятиями и идеями. Если дадите мне десять минут, готов подробно изложить свою позицию.

– Вот они, наши любезные убийцы и глубокие философы, – прошептал Холл и спросил: – Теперь готова признать их не столько убежденными, жестокими преступниками, сколько безумцами?

Груня пожала плечами.

– Пусть сколько угодно рассуждают о красоте, но я помню только одно: они стремятся убить Сергиуса Константина – моего отца.

– Неужели не понимаешь? Они же одержимы идеями и ни во что не ставят человеческую жизнь, даже свою собственную, находятся в плену абстрактных рассуждений и не видят реальности.

– За пятьдесят тысяч долларов, – уточнила Груня.

Теперь уже Холл пожал плечами.

– Впрочем, пора войти, но я первый.

Он повернул ручку и переступил порог комнаты, а Груня последовала за ним. Разговор мгновенно оборвался, и семеро удобно расположившихся в креслах собеседников настороженно взглянули на незваных гостей.

– Послушайте, Холл, – с нескрываемым раздражением заговорил Харкинс. – Вас не должно здесь быть: мы намеренно держали вас в неведении, – и все-таки вы явились, да еще – прошу прощения – с посторонней особой.

– Если бы вопрос касался исключительно вас, джентльмены, то я не стал бы вмешиваться, – возразил Уинтер. – Но почему такая секретность?

– Приказ шефа. Он нас сюда пригласил. А поскольку мы в точности исполнили его распоряжение и не сказали вам ни слова, остается предположить, что и вас тоже пригласил он.

– Ничего подобного, – рассмеялся Уинтер. – Не позволите ли присесть? Джентльмены, позвольте представить вам мисс Константин. Мисс Константин, перед вами мистер Грей, мистер Харкинс, мистер Луковиль, мистер Брин, мистер Олсуорти, мистер Старкингтон и мистер Хановер. За исключением мистера Хааса это все оставшиеся в живых сотрудники Бюро заказных убийств.

– Вы нарушаете правила! – гневно воскликнул Луковиль. – Я глубоко разочарован!

– Вам не все известно, уважаемый мистер Луковиль, – вежливо возразил Холл. – Дело в том, что вы находитесь в доме мисс Константин, а в отсутствие ее отца являетесь ее гостями. Все до одного.

– Но нам дали понять, что это дом Драгомилова. Он сам это сказал. Мы явились по отдельности, но поскольку собрались здесь, значит, не ошиблись ни улицей, ни номером.

– Совершенно верно, не ошиблись, – со спокойной улыбкой подтвердил Холл. – Мисс Константин – дочь мистера Драгомилова.

После этого заявления все присутствующие окружили Груню и подали руки для пожатия, однако она решительно спрятала ладони за спину и, отступив на шаг, твердо заявила, обращаясь к Луковилю:

– Не могу пожать вам руку, потому что вы хотите убить моего отца.

– Вот здесь вам будет удобно, дорогая леди. Соизвольте присесть, – сладким голосом пропел Луковиль, в то время как Старкингтон и Грей пододвинули самое большое и мягкое кресло. – Такая высокая честь… Дочь нашего уважаемого шефа… Мы не знали, что у него