Локальный конфликт - Александр Марков

В основном там были женщины с детьми и старики со старухами. Они шли медленно. Большинство взвалило на плечи по большому тюку. На них, видимо, пошли обычные покрывала или скатерти, сорванные впопыхах со столов и постелей. Углы крест-на-крест стянуты узлами, но нести их все равно неудобно, обладатели тюков с завистью взирали на владельцев массивных сумок, раздувшихся от спрятанного там добра, а еще больше - брезентовых рюкзаков, неказистых, но незаменимых в дальнем походе. Они и вместительнее тюков, и нести их гораздо легче.

Со всех сторон женщин обступали дети. Они не хныкали, наверное уже вволю наплакались, слез не осталось, а может, понимали, что жалеть их сейчас никто не станет и лучше расплакаться попозже, когда доберутся до лагеря, возможно, тогда слезами можно будет что-нибудь выпросить, а если заплакать сейчас, то ничего, кроме подзатыльника, не получишь.

Слово "беженцы" приклеивать к ним было все же рановато. Может, и обойдется. Постоят за лагерем, потопчутся, померзнут, посмотрят на огненные сполохи, танцующие возле домов, послушают перестрелку - вот и все беды. Потом им можно вернуться домой. Ах да, от домов-то ничего к тому времени не останется...

Туземки отдавали предпочтение длинным, доходившим до колен, пальто, того странного грязного цвета, который приобретает долго немытая наволочка или заячья шкурка в межсезонье, когда она еще не белая, но уже и не серая, и еще на многих были коричневые кожаные куртки, различавшиеся только степенью потертости, точно шили их у одного и того же мастера по одним и тем же лекалам. Эти пальто и куртки превращались в некое подобие униформы. По ним даже за тридевять земель жители села могли определить своего земляка, если тот не переоделся.

Головы женщин обмотаны пестрыми платками.

Они смотрели на солдат если не с симпатией, то хотя бы без заметной злобы, не как на врагов, которым надо, за неимением режуще-колющих предметов, перегрызть горло зубами и выцарапать ногтями глаза. Проскальзывала даже симпатия. Но скорее из-за того, что они теперь полностью зависели от федералов и никто ссориться с ними, по меньшей мере в ближайшее время, не собирался.

"Политика умиротворения", когда сперва лупишь по всем без разбору и только потом, завалив все трупами, так что и повернуться тесно, начинаешь действовать более избирательно, отделяя группы вооруженных людей от мирных, себя никогда не оправдывала. Она давала ощутимые результаты только на первых этапах, а потом все становилось гораздо хуже, чем было, и могла привести только к тому, что недовольные плодились в геометрической прогрессии. Со временем даже считавшиеся вполне спокойными районы превращались в рассадник террористов или, в зависимости от характера боевых действий, в партизан. Бороться с ними приходилось со всевозрастающей жестокостью. Это порождало ответную реакцию.

Если периодически прокатываться огненным катком по земле, то недовольные заведутся и в тихих эскимосских поселениях, и там, чего доброго, народ возьмется за ружья или за копья с луками.

Повар уже уехал готовить обед, а когда он вернется, то схватится в ужасе руками за голову, будто она может скатиться с плеч, и, закатив глаза к небу, начнет спрашивать, чем он прогневал Всевышнего и за какие прегрешения тот послал сюда столько нахлебников. Но ему выделят продукты со склада, а если он будет вести себя понаглей, то, возможно, и пару помощников отрядят.

На границе лагеря появились двое. Ничем не примечательные на вид, они растворялись в серой камуфляжной массе - глазами не зацепишься. Автоматы с выдвижными прикладами они небрежно закинули за спины, будто в них не было никакой необходимости, но руки-то чем-то занять надо, и один засунул их в карманы куртки, а другой - скрестил на груди. И хотя на лицах блуждало приветливое добродушное выражение, взглядами они шарили по толпе. Спустя несколько минут они посмотрели друг на друга, кивнули почти синхронно, отошли в сторону, чтобы не мешать, а их место занял офицер из Внутренних войск. В эти и последующие секунды он больше всего напоминал милиционера, который регулирует движение на оживленной трассе вместо сломавшегося светофора, только жезл у него куда-то запропастился и ему приходится объясняться жестами.

- Сюда, за мной, - прикрикивал он на особо непонятливых, показывая, куда им нужно идти.

С обеих сторон их обступали бронемашины, образовав своеобразный коридор. Он не давал беженцам возможности разбрестись по лагерю. Здесь было тесно, но все же, в сравнении с автобусной давкой, атмосфера оставалась разряженной. Пока все они оставались на виду и не роптали, понимая, что участь беженца позавиднее участи заложника и лучше оказаться здесь, среди федералов, чем оставаться в селе и ждать, когда начнут рушиться небеса.

В селе даже вертолетчики не замечали каких-либо перемещений. Они старательно сжигали топливо, наслаждаясь полетом, и вели себя, как детишки, которых воспитатель повел купаться на речку, разрешил забраться в воду, а потом зачитался интересным детективом и забыл о времени. Иногда он посматривал на резвящихся ребятишек, но команды выбраться на берег им не давал, потому что тогда всех придется вести обратно домой, потом кормить, укладывать спать, и книгу он дочитает только вечером, а в ней осталось страниц десять-пятнадцать. Еще несколько минут, и он узнает кто убийца, а если отложить книгу до вечера, он весь изведется от догадок, будет рассеян и у него все будет валиться из рук...чем же сейчас занято руководство, что оно забыло о вертолетчиках?

Лезть в автобусы временные переселенцы категорически отказались. Подумали небось, что их собираются продавать в рабство. Вряд ли причина крылась в том, что их не устраивал комфорт салонов. Они собрались возле автобусов, побросали на землю тюки и сумки, уселись на них и стали ждать дальнейших событий, совсем как на стадионе. Теперь, чтобы сдвинуть их с места, пришлось бы вызывать ОМОНовцев, которые поднаторели в разгоне всевозможных митингов, демонстраций, сидячих забастовок и чувствовали себя в таких случаях более уютно, нежели под обстрелом. Шуму же при этом будет много. Потом хлопот не оберешься. И все из-за того, что у оператора все никак не могли закончиться кассеты. Он с воодушевлением снимал происходящее. Снимать ему не запретишь, пленку - не заберешь. Скандал и порицание мировой общественности, волны от которых докатятся и до России, будет тогда обеспечен. Прежде чем они успокоятся, сюда приедет не одна комиссия, а визит очередного лорда Дрода солдаты не вытерпят, наговорят ему каких-нибудь пакостей, случится новый скандал. Этот процесс станет периодически повторяться, а то и вообще никогда не прекратится.