Когда забудешь, позвони - Татьяна Лунина

— Можно посмотреть?

— Валяй! Стакан дай!

Беспрекословно подала вино, и с интересом уткнулась в корочку. Через несколько секунд вдруг послышался мощный храп. Наконец-то! А то уж беспокоиться начала: неужели фармакология подвела? Несостоявшаяся фаворитка осторожно вытянула китель из безвольных рук и, тщательно расправив, аккуратно повесила на спинку стула. Стакан с вином трогать не стала — алая лужица расползлась по снежному пододеяльнику. Тихая гостья еще раз внимательно изучила новенький, пахнущий типографской краской документ. На светлом фоне горделиво красовались буквы, выведенные каллиграфическим почерком: капитан милиции Мортиков Федор Феофилактович. Самодовольная круглая физиономия доказательно подтверждала сей неоспоримый факт. Налюбовавшись, она с сожалением положила удостоверение рядом с крепким Фединым задом. «Запел соловьем, а свел на кукареку, — вздохнула странная гостья. — Нуда, Бог даст, простят. У нашей милиции дефицит кадров». Потом еще раз внимательно осмотрела комнату и, довольная, вышла с сумкой в прихожую. За дверью от души пожелала бедняге, чтобы пурген подействовал не так быстро, как клофелин. Спускаясь по лестнице, вспомнила слова преподобного Исайи: «Четыре есть вещи, которые покрывают ум мраком: ненависть к ближнему, презрение, зависть и подозрение».

Но сказать их было некому — Федор Феофилактович Мортиков крепко спал.

— Федька, у нас автобус сломался! Представляешь?! А я вышла — тачку поймала и взад поехала. Федор, ты дрыхнешь, что ли? Че молчишь? Ты ж дома, я знаю!

В комнату вошла невысокая, плотно сбитая молодуха.

— Мать честная, да что ж за вонь такая! — Она зажала нос и злобно щелкнула выключателем.

В разобранной постели, на лилейном вышитом пододеяльнике, любовно укутавшем пуховое одеяло, хрюкал и храпел ее муж. На столе, среди остатков колбасы, зелени и сыра стояла пустая бутылка «Московской» и вино. Две тарелки, две вилки, два стакана. С одного нагло скалились жирные изогнутые полоски помады.

— Ах ты, козел поганый! — взвизгнула женщина и дернула храпевшего за ногу.

Из-под бедра выглянуло новенькое удостоверение цвета спелой вишни. Черные изящные буквы со строгим Фединым ликом на светлом фоне гуртом потонули в жидком коричневом месиве, зловонной лужей растекавшимся по накрахмаленной ткани.

Январь, 2003 год

«8 января.

Отмелькался «тщательный пробор»! Убит Баркудин — «милый» мальчик с ножом, наглый бандит, крупный бизнесмен и начинающий политик. Подонок и убийца. Нашелся, наконец, в банке паук и посильнее — загрыз сородича. Сколько же на нем крови и предательства? Эту душу наверняка даже к чистилищу не допустят. Тяжела. Ну что ж, воздастся каждому по делам его».

Глава 8

Осень, 1992 год

Скандала не было. Никто никого не хватал за руки, не цеплялся за ноги, не умолял остаться, не молил о прощении. Ни слез, ни оскорблений, ни упреков — ничего. Скучно, обыденно. И противно — как плевок или воронье дерьмо, капнувшее вдруг сверху на голову. Она, правда, пыталась поначалу стать в позу заброшенной жены, но попытка выглядела такой жалкой, что даже Алка это поняла и заткнулась.

Эксперимент со счастливым супружеством запороли. Безмятежной старости не дождались. Не случилось в их жизни вязаных шарфов, щекастых внучков и дачного самовара с дружным семейством за круглым столом на вечерней терраске. Идиллия лажанулась.

«Твою мать, ну как она могла засандалить нож в спину?!» Борис ворочался на мягком диване в гостиной, точно на раскаленной жаровне в аду. Не получается, не выходит бесстрастный анализ ситуации, когда предает самый близкий, а ласковая улыбка оборачивается звериным оскалом. Он нащупал на журнальном столике сигареты, зажигалку. Закурил. Из спальни доносилось едва слышное хлюпанье носом. Внезапно вспомнилось другое хлюпанье…

Тот день выдался особенно жарким, ленивым и липким. Зной сгустился, будто мед в сотах. Не хотелось двигаться, не было сил шевелиться. И до вечера они провалялись на прохладном дощатом полу, перекатываясь иногда на грубые домотканые коврики. Гладкие коричневые доски охлаждали водой из цинкового ведра, стоявшего в темных сенях. Хозяйка, сдавая флигель на десять дней, убеждала, что сенцами можно пользоваться как холодильником: пол каменный и продувается хорошо. Бабка, конечно, лукавила и набивала цену, но принесенная с утра колодезная вода в темной каморке не выпендривалась и через пару часов обретала оптимальную для человеческого тела температуру: не обжигала холодом и не слюнявила теплом. Этой водой они и поливали друг друга, лежа на полу. Штапельные занавески, сдвинутые на окнах, не впускали солнце, полосатые коврики отлично удерживали влагу, от чистого пола несло свежестью и чабрецом, пучками утыкавшим стены сеней — они провалялись в ленивой истоме весь день. Любили друг друга, дремали, обливались водой. А вечером захотелось есть, и они решили поужинать в маленьком ресторанчике, в трех километрах отсюда, с отлично промаринованным шашлыком и местным вином. Однако наполеоновские планы провалились. Не помогли ни Алкина красота, ни профессорское звание — мест не было, а за ресторанным тыном в ожидании томились такие же умные гаврики. Пришлось переигрывать. Прикупили у носатой бабки на углу овечий сыр, зелень и помидоры, а по ее наводке — трехлитровый жбан красного домашнего вина и лаваш. Загрузились и отправились домой — к домотканым коврикам, блестящему влагой полу и прямоугольному столу под вытертой клеенкой. Но теория сегодня явно не ладила с практикой, и на подъезде к цели Борис, неожиданно для себя, вдруг круто взял вправо. Не реагируя на Алкины «куда» и «зачем», остановился у обрыва, под раскидистым оливковым деревом с мелкими овальными серебристо-зелеными плодами.

— Выходи! — скомандовал, открывая обе дверцы. — И набери сухих веток. Живенько, живенько! — подтолкнул легонько жену.

— Борька, ну что ты выдумываешь! — протянула она и потянулась грациозной кошкой.

Выдумщик не ответил, с наслаждением вдыхая вечерний воздух, опрокинутый на тлеющую дневным жаром землю. В небе по вечному лекалу прочертился узкий изогнутый месяц, под обрывом шелестели волны ; а под ногами — сухая трава, пожелтевшая от августовского зноя. Жизнерадостно голосили цикады, заманивая в южную НОЧЬ. Отчаянно пахло морем. «Что бы ни случилось дальше, вот это — запомнится навсегда!» — вдруг отчетливо понял Борис.

— Го-о-осподи, какая красота! — восторженно прошептала Алла, стоя над обрывом лицом к морю. — И месяц, словно на картинках, — узкий, с прозрачной широкой каймой. Смотри, как под фатой свадебной! — Она вдруг ахнула и резко крутанулась. — Борька, это же молодой месяц! Надо монетку показать, чтобы деньги не переводились. Где кошелек?