Сердце на двоих - Ли Стаффорд

Но он быстро взял себя в руки и, несколько деланно хмыкнув, опять вернул себе обличие невозмутимого англичанина.

— Это на вас похоже, — тон его был снисходителен, — слова ваши импульсивны, необдуманны и никак не соотносятся с фактами. А факты состоят в том, что свой гардероб я обновил на аванс, полученный от издателя за мой путеводитель. Счел, что являться в Морнингтон Холл оборванцем — не слишком хороший тон.

— Это было очень благоразумно, — сыронизировала Корделия, и не помышлявшая каяться за свою ошибку. Все равно он вел себя с нею вероломно и не заслуживал снисхождения. — Полагаю, ваша новая семья поражена утонченностью ваших манер?

— Ну еще бы, они испытали немалое облегчение, убедившись, что я не что-то среднее между Чингисханом и снежным человеком, — он рассмеялся. — Замечу кстати, что и вы отменно подготовили их к моему появлению.

Корделия взглянула на него с нескрываемым негодованием:

— Мне кажется, мой рассказ о вас был выдержан в очень сдержанных выражениях. Я ведь могла сказать им, что вы закоренелый мизантроп, бессовестный донжуан без проблеска морали или жалости.

Он расхохотался вовсю.

— Но нельзя же такое утверждать при свидетелях. Ведь если вы этого не докажете, значит, это клевета. А доказательств у вас нет. Ну да, у меня был роман с Мерче Рамирес, но она пошла на него более чем охотно, что ж в этом плохого. Я также готов признать, что покушался на вас, к чему вы меня влекли и были сами склонны к этому. Только ложная стыдливость и трусость помешали вам оказаться со мной в кровати.

— Бред, бред, и вы это знаете, — яростно закричала она. — Я не легла бы с вами в постель, даже если бы меня ждала участь пожизненной старой девы!

— Вы в этом уверены, да? — все, что он говорил, было чуть-чуть сдобрено иронией. Его сдвинутые густые брови, странный огонек, мерцавший в глазах, царивший в галерее полумрак — все вызывало у Корделии ощущение опасности и чувственное возбуждение. И снова, как в Ла Веге, она почувствовала слабость в ногах и прислонилась к стене, и снова он приблизился к ней и склонился к ее лицу, и снова она ощутила, как улетучивается ее воля к сопротивлению или бегству. Ее охватывало бурное желание, чтобы он поцеловал ее, но она не хотела в этом признаться, это значило бы, что он прав. Вот почему она жаждала, чтобы он взял ее насильно, и тогда она могла бы твердить себе: я не хотела этого, он принудил меня.

Гиль пытливо заглянул в ее глаза, и ее пронзил стыд: он прочел все ее мысли.

— Ну, нет. — сказал он мягко. — Я не дам вам повода закричать: насилуют! Я дотронусь до вас, лишь заручившись полнейшим согласием, а любиться мы с вами будем тогда, когда вы меня об этом попросите.

— В письменном виде? — спросила она хрипло, и он, засмеявшись, отошел от нее, а она смогла перевести дух и прокашляться.

— Не обязательно. Хватит и устного заявления, — уступил он.

— Тогда вам придется ждать очень долго. А еще вернее, что этого не будет никогда, — отчеканила Корделия. — Не вожделею я вас, Гиль. Это дьявольская самовлюбленность внушила вам, что никакая женщина не устоит перед вами. Я только хочу знать, вы за этим приехали сюда после всего того, что сказали мне в Ла Веге.

— Я здесь, чтобы повидать моего иллюстратора. Для меня этой причины достаточно, — сказал он.

— Да нет же, — закричала она, теряя контроль над собой. — Вы знаете, что я имею в виду! Зачем вы приехали в Морнингтон Холл? Я не вижу логики в ваших поступках.

— Неужели? — Лицо его опять помрачнело, а голос прозвучал угрожающе, так что Корделия невольно вздрогнула. — А вам бы следовало ее видеть. Разве не вы написали мне письмо, способное до основания потрясти любого? Вы чудно умеете бередить душу, вы так живописали мне все то, чего я лишен с детства. И под конец воззвали к моему мужеству, дав понять, что сомневаетесь в нем. Будто бы вы не понимали, что ни один испанец не отстранит такого вызова!

В округлившихся глазах Корделии читалось искреннее изумление. Она писала то письмо импульсивно, будучи под впечатлением от первого визита в Морнингтон Холл, и с мыслью о том, чего он сам себя лишает. Ей и не думалось, что оно так глубоко заденет его. Ведь он так искусно изображал неуязвимость, что она забыла о боли, временами мелькавшей в его глазах, о чувстве отверженности, не уходившем из его сердца. Она упустила из вида, что он тоже человек и, значит, способен страдать. Да, она бросила ему вызов, но ей не приходило на ум, что ответить на вызов будет для него вопросом чести!

— Я приехал сюда, сеньорита, прежде всего из-за вас, — голос был ледяной и сердитый. — И позвольте сказать вам: я не люблю, когда мной вертят. Так что не повторяйте подобной ошибки, ясно?

Только теперь до нее дошло, почему он чуть вызывающе вел себя с ней на ужине в Морнингтон Холле, почему он выставил ее в смешном свете, уверив всех, что она либо перепутала все на свете, либо сознательно оболгала его. Недаром говорят, что месть — это блюдо, которое едят в холодном виде, подумала она с тоской. Гиль наверняка заранее рассчитал, как он будет мстить с присущим ему бесстрастием.

— И… что же теперь? — спросила она слабым голосом, настолько потрясенная, что всякое желание длить пикировку оставило ее. — Что же вы будете делать? Останетесь здесь, став лордом Морнингтоном, или… возвратитесь в Испанию?

Он покачал головой, и вдруг она усмотрела в его глазах выражение потерянности, неуверенности.

— Сам не знаю, — сказал он беспомощно. — Черт бы вас побрал! Не знаю, и все. Вы заманили меня сюда, но теперь столько легло на мои плечи, и от вас уже ничто не зависит. Я сам должен найти ответ, понимаете? Так что держитесь от моих проблем подальше и не суйтесь в дела, в которых вы не смыслите.

Он глубоко вздохнул и затем вновь обрел ироническое выражение. Протянув руку над головой Корделии, он снял со стены одну из миниатюр. Заверните-ка это для меня, — распорядился он, — думаю, что эта изящная безделица позабавит Алису.

Как только он исчез за стеной дождя, Корделия замкнула магазин на все замки, даже не взглянув на часы, и чуть не бегом поднялась в свою квартиру, дверь которой тоже заперла.

Она и сама не понимала, почему ей захотелось отгородиться от мира. Просто Гиль был, а теперь его нет. Он ворвался в ее жизнь, как буря, и вряд ли появится снова. Но следы его пребывания останутся с ней — нервное потрясение, поколебленная вера в себя. И она пыталась сейчас обрести ощущение безопасности, даже понимая, что от нависшей угрозы не спрячешься за дверью, как нельзя спрятаться от самой себя.

Я ненавижу его! — ожесточенно твердила она, дрожа всем телом, хотя по комнате разливалось тепло от только что зажженного ею камина. Но в глубине души она понимала, что относится к нему куда сложнее. Ненависть — это прямолинейное чувство, и оно не создает стольких неразрешимых проблем.