В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1 - Петр Якубович

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

"Звезда", 1911, № 15, 25 марта; 1912, № 19, 18 марта.

2

"Из истории нелегальных библиотек революционных организаций в царской России", Сборник материалов, М., 1955, стр. 16.

3

Письмо от 29 октября 1896 (Рукописный отдел Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина).

4

В. И. Дмитриева. Так было (Путь моей жизни). М.-Л" 1930, стр. 205, 216–217.

5

"Русское богатство", 1912, № 5, стр. 45.

6

М. Горький. Собрание сочинений, т. 29, М., Гослитиздат, 1955, стр. 190.

7

М. Горький. Материалы и исследования, II. М., Изд. Акад. Наук СССР, 1936, стр. 370. Здесь опубликовано шесть писем Якубовича к М. Горькому.

8

Л. Мельшин (П. Ф. Гриневич). Очерки русской поэзии. СПб., 1904, стр. 380.

9

"Бюллетени рукописного отдела Пушкинского дома" № 8,V. – Л., 1959, стр. 152.

10

П. И. Ковалевский. Психология преступника по русской литературе о каторге. СПб., 1900, стр. 111.

11

"Русская мысль", 1897, № 12, стр. 556; письмо Якубовича к Горькому от 14 февраля 1900 года.

12

В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4-е, т 16, стр. 301.

13

М. Горький. Собрание сочинений, т. 28, М., Гослитиздат, 1954, стр. 162.

14

Письмо А. И. Иванчину-Писареву от 25 февраля 1896 года (Институт русской литературы Академии наук СССР).

15

"Русское богатство", 1898, № 8, стр. 112.

16

Там же, стр. 107.

17

Ни чести, ни совести (франц.).

18

Вот почему мечта всякого, беглого каторжника – арестоваться не ближе как в Шадринске (Пермской губ.). (Прим. автора.)

19

Не потому, конечно, что уголовные арестанты "подкупили" кого следует, как высказал предположение один из моих критиков, а просто потому, что они практичнее, проворнее и их больше. Вообще нужно заметить, что под влиянием устаревших данных сочинения г. Максимова "Сибирь и каторга" (Максимов Сергей Васильевич (1831–1901) – этнограф-беллетрист. Его- книга "Сибирь и каторга" вышла в Петербурге в 1871 году.) в публике существует совершенно ложное мнение о богатстве уголовных арестантских партий. Не знаю, получают ли они в настоящее время те огромные денежные подаяния, какими наделяла их когда-то прежде Москва и вообще Россия (быть может, эти деньги в России же и растрачиваются, переходя очень скоро в руки начальства или отдельных лиц из своей же братьи, майданщиков и картежных шулеров); но факт тот, что в пределах Сибири большинство арестантов является уже буквально нищими. В Западной Сибири подаяния еще делаются, и даже довольно щедрые, но почти исключительно съестными припасами. (Прим. автора.)

20

Например, в некоторых местностях Забайкалья, где цены не выше иркутских, выдавалось по 20 копеек кормовых. (Прим. автора.)

21

Если это и неправда, то все же хорошо придумано (итал.).

22

В июне 1893 года уничтожена на Каре последняя тюрьма; в Карийском районе нет больше ни одного арестанта. Золотые прииски отданы в частные руки. (Прим. автора.)

23

Автору напоминали о подобном же прозвище тюремного смотрителя в "Записках" Достоевского, но ему кажется, что эта мелкая подробность доказывает только живучесть преданий, нравов и даже острот описываемой среды, и потому он сохраняет ее, не опасаясь упреков в подражании великому художнику.{48} (Прим. автора.)

24

По поводу враждебного, почти ненавистного отношения арестантов к врачам, о котором не раз упоминается в настоящих очерках, считаю нелишним оговориться, что известная доля этого наблюдения, быть может, должна быть приписана и чисто местным, случайным причинам, вроде личного характера врачебного персонала в некоторых тюрьмах описываемого времени. Мне самому, например, прекрасно известно, какой теплой и единодушной любовью пользовался в 80-х годах старший врач красноярского тюремного замка, покойный ныне Мажаров, "Отец родной", "заступник" – иначе его и не звали. Даже наиболее озлобленные из арестантов с удивительною нежностью рассказывали многочисленные анекдоты, ходившие по тюремному миру, об этом необыкновенно добром и мягком человеке, по-видимому глубоко понимавшем и любившем несчастных питомцев каторги, несмотря на то, что был он уже не молод, в больших чинах и, конечно, немало видел на своем веку всяких художеств кобылки… Но за всем тем мне думается, что неприязнь к медицине и ее представителям, по-видимому, вообще коренится в нашем темном народе – достаточно вспомнить о недавних холерных бунтах. В виденных мною тюрьмах бывали, конечно, и хорошие врачи, фельдшера, а принципиально их все-таки ругали и не любили. (Прим. автора.)

25

Сольштейн. (Прим, автора.)

26

Отвалом зовется место, куда сваливаются глыбы вывезенного из штольни или шахты камня. (Прим. автора.)

27

Так выговаривают арестанты слово "колчедан"; "кварц" на их языке "шкварец", а то и прямо – "скворец", (Прим. автора.)

28

Есть два только бранных слова в арестантском словаре, нередко бывающие причиной драк и даже убийств в тюрьмах: одно из них (сука) обозначает шпиона, другое, неудобно произносимое – мужчину, который берет на себя роль женщины (Прим, автора.)

29

Один из критиков настоящей книги{49} нашел, что в этом именно отказе и заключалась наиболее крупная ошибка Ивана Николаевича. Не будь этой ошибки и не будь выбран в старосты Юхорев, не было бы, по его мнению, и тех неприятностей, какие описаны автором во втором томе. Но мнение это показывает только, что почтенный критик не вник в сущность положения и не уяснил себе мотивов отказа Ивана Николаевича, отнюдь не бывших капризом или желанием покоя: Ивану Николаевичу нравственно невозможно было взять на себя права и обязанности старосты уголовной тюрьмы – звания, неизбежно сопряженного со всякого рода столкновениями с начальством, унижениями, компромиссами и пр. Не говоря уже о том, что начальство и не утвердило, бы, конечно, подобного избрания… Но даже случись невозможное – будь Иван Николаевич выбран и утвержден, что бы из этого могло выйти? Только то, что недоразумения между ним и кобылкой начались бы значительно раньше и ему все равно пришлось бы очень скоро отказаться от неподходящей к его положению должности. Автору казалось раньше, что все это понятно само собою, но теперь он счел нелишним высказаться яснее, (Прим, автора.)

Комментарии

1

Эпиграф из стихотворения Н. А. Некрасова "Благодарение господу богу…". В стихотворении изображена знаменитая Владимирская дорога, по которой гнали арестантов в Сибирь.

2

Глава первоначально называлась: "Дорога". П. Ф. Якубович, приговоренный к каторжным работам, был отправлен этапом в Карийскую каторжную тюрьму (Читинской области). Начало "арестантской жизни", этапный путь и все, что ему предшествовало, описаны в первой главе.

Этой главе в журнальном тексте предпослано рассчитанное на цензуру вступление "Вместо предисловия", в котором читателю представляется "доктор Мельшин", якобы издающий записки убийцы Д. Отвечая украинскому поэту П. А. Грабовскому на его недоумения по поводу "необходимости переодевания", Якубович писал: "Вы сами можете понять, что не от воли автора зависело обойтись без него… Что сделано оно, быть может, неудачно – это другой вопрос, но автор и не заботился сделать переодевание удачнее: напротив, он хотел употребить явный и избитый шаблон" ("Из переписки П. Ф. Якубовича". – Журнал "Русское богатство", 1912, № 5, стр. 50, 56). В отдельных изданиях это вступление сначала подверглось авторскому сокращению, а затем и совершенно им отброшено. Приводим текст "Вместо предисловия" полностью:

"Прежде всего спешу предупредить читателя, что предлагаемые его вниманию записки отнюдь не принадлежат нижеподписавшемуся, который является не больше как издателем их. Они попали мне в руки совершенно случайно. Находясь в постоянных разъездах по делам службы, сам я редко бываю дома – в том небольшом городке Забайкалья, который служит местом жительства моей семьи; по этой причине я очень туго сближаюсь и с своими соседями. Да мало, признаться, и интересуюсь ими. В редкие выпадающие мне досуги я предпочитаю заглянуть в газету или в новую книжку журнала, чем сидеть за винтом и неизбежно сопровождающим его в Сибири графином очищенной. Такое поведение не совсем, правда, благоприятно отзывается на – моей репутации среди обывателей, прозвавших меня медведем и гордецом; но я не претендую на это и ничуть не был удивлен или огорчен, когда приехавший в одну из моих отлучек новый обыватель, поселившийся совсем рядом с моей квартирой, странностью своего поведения заткнул даже и меня за пояс. Это был господин средних лет, довольно красивый, с сильной проседью в голове и бороде, поселенец из дворян с небезызвестной фамилией. Стоустая молва в весьма трогательных чертах передавала историю совершенного им из ревности убийства и находила его невинно пострадавшим. Хорошее, по-видимому, состояние, благовоспитанные манеры, тихий нрав, представительная наружность – все невольно располагало к Д.; но сам он с первого же шага на новом месте показал, что не только сближаться, но и знакомиться ни с кем не намерен. Незадолго до прибытия в наш город он получил право разъезда по Сибири, но желания куда-нибудь уехать не обнаруживал. Посетовали, посудачили, почесали обыватели язычки насчет образа жизни новоприбывшего – и махнули рукой. Я тоже заинтересовался было тем фактом, что Д. выписал на новый год массу газет и журналов, не только русских, но и иностранных (до тех пор не было у меня в этом отношении соперников); но любопытство мое было чисто пассивного характера: ни малейшего шага к сближению я не сделал, и, живя в нескольких всего саженях друг от друга, мы так и остались один для другого прекрасными незнакомцами. Одно еще знал я о жизни Д.: что он очень много пишет, что целые груды рукописей хранятся у него в корзинке и в ящиках стола. Сведения эти исходили от его квартирной хозяйки, и потому, само собой понятно, содержание рукописей оставалось для меня terra incognita.(Неизвестным (лат.).)