Заговор - Джонатан Рабб

Он кивнул.

— Точно.

— Плюс я дам вам возможность сообщить мне, что вы думаете про те папки, до того, как завтра мы отправимся к Пескаторе. — Говоря это, Сара не отрывала глаз от меню, хотя слова ее, видимо, вывели Ксандра из замешательства.

— К Карло! — воскликнул он. — А знаете, его в Милане не было.

Сара вскинула голову, с ее лица исчезла улыбка.

— Вас это удивляет?

— Тогда — нет. — Ксандр уселся с ней рядом.

— Зато теперь удивляет.

— Да, — он кивнул, больше отвечая своим мыслям, чем ее словам, — пожалуй, удивляет.

Чикаго. 2 марта, 12.47

Мартин Чэпманн, глубоко увлеченный разговором с молодым коллегой (обсуждалась финансовая устойчивость рынка зерна), время от времени покусывал бутерброд с чили. Тим Гиллеспи на ходу утирал салфеткой подбородок.

— Стало быть, компьютеры выдают ерунду, Марти. Говорю тебе, всплеск последних двух недель мог быть вызван множеством крайне рискованных ставок: фермеры распродают резервные запасы по бросовым ценам… Слушай, не тебе втолковывать финансовые азы… если зерно и дальше будет…

— По-твоему, нам грозит паника. Тим, помилуй!

— Ну, тогда утешь меня, Марти. Дай я прослежу эти цифры, погляжу, откуда берутся срочные позиции. Наихудший сценарий: я теряю день.

— Ты в самом деле считаешь…

— У меня уже компьютер налажен на базовый поиск. Пара часов максимум…

Какая-то женщина, слегка задетая двумя мужчинами, нечаянно царапнула молодого аналитика браслетом по руке. Гиллеспи едва почувствовал укол, женщина же, повернув голову (она показалась Чэпманну знакомой), извинилась и пошла дальше по улице.

— Опять же, — хохотнул Гиллеспи, — вот с такой я всегда готов провести пару часов. — Смеясь, он снова пристроился к Чэпманну.

Не прошли они и десяти шагов, как молодой человек остановился. Чэпманн видел, что улыбка исчезла с лица Гиллеспи и появилось выражение растерянности — он будто забыл, где находится и куда шел. Какое-то время он пытался отогнать это ощущение. Навалился на Чэпманна, который не сводил глаз с лица спутника. Дикая гримаса перекосила его, и через несколько секунд тело Гиллеспи рухнуло на землю. Чэпманн, истошно вопя, звал доктора, опускаясь на колени возле своего приятеля.

Однако он знал, что это ничего уже не изменит. Аневризма для мозга гибельна: внезапная, необъяснимая, хотя и совершенно благовидная причина смерти.

Перевалившее за полдень солнце блистало в накатывающихся волнах, наделяя странным согревающим сиянием жесткий воздух пляжа Кейп-Код. Песок, присыпанный утренним снежком, легко расползался под ногами Антона Вотапека. Длинное кожаное пальто укутывало его гибкое жилистое тело ростом в пять футов семь дюймов. Руки он держал за спиной, плечи были опущены. Шел он не спеша, не столько из-за песка или снега, сколько из-за своего пожилого спутника, который изо всех сил старался удержаться на столь зыбкой почве. Тот, что постарше, несколько наклонялся на ходу, отчего казалось, что эта пара бредущих по пляжу сложена почти одинаково: оба плотно сбитые, в русских шапках-ушанках и сапогах. Им не мешали: было кому проследить, чтобы на эту протяженную часть пляжа не проник никто посторонний. Еще трое мужчин стояли примерно в полумиле возле машины, одни на стоянке, давно покинутой летними толпами. Двигатель машины работал.

— Как обычно, они не были уведомлены о моей встрече с вами, — ворчливо выговаривал тот, что постарше, слегка задыхаясь от прогулки по песку.

— Так, наверное, лучше, — откликнулся, кивая, Вотапек. — Йонас и Лэрри по горло заняты первой попыткой. Экономическая фаза должна начаться…

— Не забивайте голову подобными вещами, Антон. — В голосе звучала нотка упрека. — Мужчины должны решать собственные задачи. — Эту фразу Вотапек слышал часто. — Ваша задача — дети. Помните об этом. Вовсе не первая попытка. — Улыбка чуть тронула старческие губы: урок закончен. — А в общем, вы правы. Вашингтон получился замечательно. Он идеально подготовил сцену.

В последних словах послышался легкий акцент, особенно заметный на фоне безупречного выговора, и он напомнил Вотапеку о самых первых днях знакомства с этим человеком. Днях, потраченных на искоренение всех следов его собственного акцента, с тем чтобы он занял свое место в новом мире, новом обществе, освободившись от клейма своего прошлого. Америка. Он раскрывал ей свои объятия тогда и ничуть не утратил пылкости чувств в последующие годы.

Беда в том, что тогда — давно — все пошло кувырком. Да, победа в войне, да, чувство ожидания подлинной надежды — сильное и глубокое. Однако «страх сгубил деятельность, терпимость сбила целеустремленность, а сочувствие размыло все на свете» — вот еще слова из книги, которую он видел всего один раз. Еще молодым человеком Вотапек понимал, как порождения холодной войны лишают Америку присущего ей духа. В результате — экстравагантность, поклонение прихоти и чудачеству. Никаких планов, никаких обращений к будущему, потому что никому не хотелось марать руки, брать на себя риск пользоваться властью для пробуждения настоящей страсти и приверженности делу. Все сделалось достойным достижения, а оттого не достигалось ничего. Прекрасный и отважный новый мир, общество, которое вселило в него столько надежды, обратилось всего-навсего в племенной загон, где взращивалась любая прихоть, какую только были способны учудить люди. То не было использованием власти. То было оскорблением ее. А Антон Вотапек был взращен на том, чтобы относиться к власти с большим уважением. Людей следовало учить и наставлять. Им нужен нравственный ориентир. Вот чему все эти годы учил его человек, шагавший рядом с ним.

— Из Монтаны сообщили, что с детьми все вернулось к норме, — добавил Вотапек.

— Как мы и полагали. Тридцать лет, и всего шесть подобных эпизодов. Нам весьма везло. Это испытание для вашего умения руководить.

Вотапек кивнул, потом заговорил:

— И все же… Мне следовало бы предвидеть появление этой проблемы. — В голосе звучали явно нервические нотки. — Сталкивались же мы с таким ропотом на семи-восьми других площадках, но там нам удалось найти способы избежать… крайних мер.

— Вы сомневаетесь в системе?

— Нет. Разумеется, нет. Только вот… мне следовало бы получше подготовиться…

— Вы страшитесь повторить свои ошибки?

Тот, кто помоложе, кивнул.

— Сколько раз я должен повторять, что ошибки допущены не только вами. — Старец тепло взглянул на своего давнего ученика. — Такого и быть не могло. Эти ребята оказались плохо приспособлены, наша программа плохо подходила для воспитания необходимого вида страсти без поощрения определенного элемента насилия. Ненависть, Антон, инструмент могущественный. Могущественнее, чем любой из нас представляет. Требуется время, чтобы научиться владеть таким инструментом. Вы не можете винить себя за определенную степень… наивности в те далекие годы.

Вотапек по-прежнему молчал.

— Антон, ваше состояние — результат последнего случая. — Старец помолчал, прежде чем добавить: — Или оно вызвано воспоминаниями о девушке?

Вотапек смешался, а потом переспросил:

— Вы имеете в виду Элисон?

Старец остановился.

— Да, Элисон. — Тепло исчезло из его взгляда. — Тему эту мы обсуждали слишком часто, и выслушивать все снова я не намерен. И воспоминания о ней не должны тревожить ваше сознание. С тех пор минуло уже тридцать лет. Вы сделали для нее все возможное. — Он похлопал Вотапека по руке у сгиба локтя. — Пора возвращаться. Становится прохладно. — Старец цепко держался за протянутую ему руку, пока они брели обратно по песку и снегу. — Дети, Антон. Думайте только о детях.

Сара отдернула шторы и на мгновение замерла от солнечного света, хлынувшего с балкона. Глаза слипались. Прижавшись щекой к холодному как лед оконному стеклу, она пыталась одолеть сонливость. Во Флоренции ей довелось побывать всего один раз, еще студенткой, и тогда, признаться, ее больше всех красот города волновали юные итальянцы, щедро наделявшие гостью знаками своего радушия. Теперь же, посмотрев налево, она залюбовалась сиянием солнца на ребристом куполе собора, разглядывала туристов, которые стекались к просторной соборной площади.

С трудом оторвавшись от окна и дойдя до двери в спальню, Сара постучала, выясняя, пробудился ли Джасперс. Учитывая, как ему досталось, она решила, что будет справедливо уступить ему кровать. Понадобилось немало сил на то, чтобы убедить его (это в два-то часа ночи!), что ей будет вполне удобно на диване. В конце концов, закрыв глаза на этикет Ландсдорфа, Ксандр смирился: частично взяла свое усталость, но больше подействовало упоминание Сары о возможных нежданных гостях посреди ночи. Кто лучше ее удержит передовую линию обороны? Сара, само собой, дурачилась, однако ее предположения оказалось вполне достаточно, чтобы сломить рыцарское упорство Ксандра. С улыбкой вспомнилось ей мгновенное выражение испуга на его лице.