Черные кипарисы - Анатолий Мошковский

Так он простоял несколько секунд, прислушиваясь ко всем звукам со двора, — там было до странного тихо. Потом оторвал лоб от шершавой, грубо оштукатуренной стены и стал подыматься наверх. Все было кончено. Все-все. Внутри было холодно и пусто. И ясно.

Он точно попал ключом в щель замка, открыл дверь, спрятал ключ в карман, прикрыл дверь — все это он делал медленно, даже размеренно. Даже спокойно…

А куда теперь спешить? Чего волноваться?

Дома никого не было. Он не хотел входить в комнаты, окна которых смотрели во двор. Прошел на кухню, сел за стол, подпер кулаками голову и стал думать.

А думать-то было не о чем. Поздно было думать.

Теперь он хотел одного — чтобы подольше не приходили мать с отцом. Самое лучшее — убраться сейчас из дому и допоздна, пока они не уснут, побродить по городу. Но как выскочить незамеченным? Увидят ведь! А он не хотел сейчас, чтоб его видели.

Через полчаса Феликс вошел в комнату и выглянул в окошко. Во дворе никого. Никого, кроме Семки, который быстро шел к выходу.

Феликс негромко позвал его, и тот поднял голову.

— Зайти ко мне на минутку, — попросил Феликс.

— Не могу сейчас… Я очень спешу! — Семка исчез.

Феликс сам не знал, зачем звал Семку, не придумал еще, но, конечно, пока тот поднимался бы к нему, что-нибудь придумал бы. Но Семка исчез, и ничего не нужно было придумывать.

Вот-вот могла прийти мать, и Феликс ушел из дому. Часа три бродил он по Центральной улице, подальше от дома, заходил в тир, но не стрелял, заглянул в парк у моря. Хотел зайти в летний кинотеатр, но не было билетов. Было уже совсем темно, когда он зашагал домой. Идти к себе было рановато — он не избавился бы от вопросов родителей, но к Адъютанту идти было в самый раз.

Феликс совсем забыл, упустил: не все еще потеряно! У него ведь остался Адъютант. Он вел себя не так, как другие. Не защищал его — это было бы так трудно, но в глазах его не было ненависти к нему…

Феликс скользнул во двор мимо темных кустов, мимо стола с доминошниками и стал подниматься по лестнице. Он не думал, о чем будет говорить с Захаркой: здесь думать нечего.

Постучал. Открыла его мать.

— Захар дома?

— На этот раз дома, и не один.

Феликс почему-то сразу испугался.

— С кем он?

— Витя пришел… Два часа говорят о чем-то.

Первое желание у Феликса было рвануть по лестнице вниз, и он бы рванул, если бы рядом не стояла Захаркина мать.

— Ты что? — удивилась она. — Входи…

И Феликс вошел. К нему из меньшей комнатушки выскочил его Адъютант в синей майке и тапках.

— Добрый вечер, — проговорил Феликс и даже улыбнулся. — У тебя, я слышал, гости?

— Да Витька тут забрел, — сказал Адъютант, так сказал, будто и не было у них ссоры из-за той рыбы и Витька не орал на весь двор, что он, Захарка, и его Тихон отъявленные спекулянты и жулики.

Адъютант в нерешительности смотрел на Феликса, точно не знал, стоит приглашать его в комнату, где сидит Витька, или не стоит. И Феликс не стал дожидаться, он сам вошел и увидел Витьку в своей щеголеватой красной ковбойке.

— А, и ты здесь! — сказал он. — Добрый вечер! Давно пора было!

Витька исподлобья посмотрел на него, куснул губу и спросил:

— Зачем ты хаял перед Захаркой наши шкатулки и говорил всякое про меня и деда?

— Я? Да ты за кого меня считаешь? Первый раз слышу!

— Не ври! — раздалось за спиной, и Феликс увидел блестящие черные глазки своего Адъютанта. — Ты насмехался над ним…

— А при мне — над ним! — брякнул Витька.

— Вы что, ошалели?! — вскричал Феликс. — Зачем мне это!

— Это тебе видней, — сказал Захарка. — Это один ты знаешь зачем…

Феликс провел рукой по лицу. Оно внезапно покрылось испариной.

— Ребята, ну что вы! — Голос Феликса дрогнул, — Ведь то была игра… Разве я желал вам когда-нибудь зла?

— Ты совесть сегодня потерял, — сказал Адъютант.

— А у тебя и не было ее! — обрубил Захарку Феликс, и его захлестнула горечь. — Вы все охамели с приездом Ваньки! Ну что вы нашли в нем? Он вас за нос водит, а вы… вы… Вы ничего не видите!

— Мы все прекрасно видим, — сказал Витька, — и его и, между прочим, тебя…

— Я вас презираю! — Феликс ударил ногой по стулу и пошел к выходу.

Щеки его пылали. Что он будет делать завтра без них? Куда пойдет? Найдет куда. Мало ли других ребят в Скалистом!

Феликс быстро шел по двору. Шел не домой. Шел к Ане… Она же умная, она все сразу поймет…

Не надо было, конечно, нападать на Ваню и говорить, что он неродной… Но ведь родители сами же собирались сказать ему… Да, а как быть с шифрограммой? Надо обязательно написать и передать ей.

Феликс глянул на свои окна — они были темны, выбежал на улицу и глянул на кухонное окно — и в нем не горел свет. Тогда он помчался к себе, достал шифровку, наложил ее на листик бумаги и стал писать: «аня салют прости дернул же меня черт какой я дурак завтра в три жду в скверике очень жду очень ф». Затем Феликс сунул в стол шифровку и вылетел из дому.

Аня поймет, все поймет… Должна понять. Не нужны ему эти глупые, самонадеянные, крикливые мальчишки, и даже Витька с Адъютантом — все они предатели, все до одного! И Аркашка, глиста и макаронина, не лучше всех! Дождется теперь, чтобы он защищал его от чужих кулаков…

Уже у самой Аниной калитки Феликс подумал о том, что хорошо бы завтра повозиться в ее саду — ничего в этом зазорного нет. Плевать, что о нем подумают другие…

Феликс отворил калитку и шагнул в настороженную темноту притихшего сада.

Глава 27

ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!

С утра Аня была не в духе. Опять ей пришлось убирать кровати сестер. Прозвонил будильник, но они, вместо того чтобы сразу вскочить, несколько минут валялись, зевали, да еще над ней, Аней, подтрунивали. Особенно изощрялась Валя: что это она вчера отшила своего прекрасного ухажера? Обидеться ведь может, бросить ее — она так и сказала — «бросить»… Ей и Кате Феликс очень нравился.

Потом, когда времени уже не оставалось, сестры как полоумные в панике повскакивали с постелей и, неумытые, полуодетые, наспех позавтракали и, причесываясь на ходу, унеслись на работу, и Ане пришлось наводить порядок в спаленке.

Простыни так и трещали в ее сердитых руках, веник ломался, и Аня вместе с пылью выметала и кусочки его желтых стеблей. Убрали сестры когда-нибудь ее кровать? Подмели спальню? Черта с два! Она ведь младшая и должна терпеть и подчиняться…

Актеры и актрисы, развешанные по стенам, выводили ее из себя: только и знают, что скалить свои белые зубы, демонстрировать купальники и драгоценные сережки, и ни капли сочувствия, желания понять ее. Даже дельфин на монетке не принес ей счастья.

Кончив с уборкой, Аня взяла цапку, обросшую, как коростой, засохшей землей, и пошла в сад в своем страшном, выгоревшем купальнике, заштопанном на животе и на боках. Встретила у летней кухоньки мать и накричала на нее:

— Мама, я тебя очень прошу: не называй его на «вы» и не приглашай домой, если я этого не хочу!

— Аня, как же так можно? Человек пришел к тебе, а ты…

— А я не хочу видеть этого человека! — крикнула Аня.

— Доченька, это же невежливо, малокультурно…

Услышав это, Аня совсем вышла из себя:

— Можешь звать к себе кого хочешь, а я не хочу! И не вмешивайся в мою жизнь!

На лице матери как-то устало, как-то очень горестно собрались у глаз и на щеках морщины. Но сейчас Аня не чувствовала жалости ни к ней, ни к себе, а может, наоборот, у нее была такая сильная жалость и к ее и к своей нескладной жизни, что душа прямо-таки занемела и ничего уже не ощущала, кроме боли и горечи.

— Анечка, доченька, но ты ведь учишься в школе его отца…

— Плевать мне на него с отцом и с их школой, вместе взятыми! — прокричала Аня и сорвалась — вот-вот хлынут слезы! — и побежала от матери в дальний угол сада.

В спину и в затылок ее сильно припекало солнце, и надо б было прикрыться косынкой, чтобы совсем не сгореть. Но пусть она совсем сгорит, испепелится, пусть ее прикончит, и поскорее — солнечный удар! Жизнь сделалась невыносимой. На кого стал похож Феликс? Докатился! Прибежал уже в потемках и не вошел к ним, а принялся криками вызывать ее из дому. Они ужинали, Валя понимающе улыбнулась, и Аня вышла к нему с деревянным лицом и закушенными губами. Он, конечно, видел, в каком она настроении. Но вел себя так, будто ничего не произошло. Еще под вечер, когда он выкинул все это и потом гордо удалился в подъезд, показав всем свою стройную спортивную спину, он был презрителен и высокомерен, а какой он был сейчас! Сейчас его голос звучал прерывисто, губы прыгали, и он, захлебываясь, что-то нес о том, что никого не хотел обидеть, а так, само собой получилось; что он должен сказать ей что-то очень важное, но не сейчас, а завтра; и тут появилась на крыльце мать и, рассыпаясь перед ним, стала приглашать его в дом и обращаться к нему на «вы», и Аня быстрым жестом попросила ее убраться, что мать и сделала, и не успела Аня опомниться и сообразить, что ответить Феликсу, как почувствовала в своей руке листок и взяла его, хотя его не надо было брать; и ничего не ответила ему, когда он сказал, что пусть она не стесняется и скажет, если надо помочь в саду, он с большим удовольствием поможет… И, выпалив все это, он пропал во тьме.