Костры амбиций - Том Вулф

— Отлично, — ответил Шерман холодно, но неловко.

Одно из неписаных правил поведения в стратифицированном обществе гласит, что на вопрос нижестоящего «как вы поживаете», следует воздержаться от ответа. Шерман повернулся и пошел к выходу.

— Шерм!

Он остановился. Дэн стоит возле «мерседеса», уперев руки в толстые бабьи бока.

— У тебя пиджак разорван, знаешь?

Шерман, ледяной монолит, вздернул йейльский подбородок и промолчал.

— Прямо через всю спину! — В голосе Дэна слышно злорадство. — Аж подкладка наружу. Надо же. Где это ты так?

Шерман отчетливо представил себе чпок! — задние колеса занесло, и нет долговязого, щуплого парнишки. Об этом ни слова! Но так и подмывает поделиться с этим неприятным толстяком. Когда пройдешь живой сквозь стену пламени, испытываешь одну из острейших и наименее изученных потребностей человека: информационное недержание. Так и тянет поведать миру о своих подвигах.

Но осторожность победила. Осторожность, помноженная на высокомерие. По-видимому, не надо вообще никому рассказывать, что с ним было. А уж этому субъекту — подавно.

— Понятия не имею, — отвечает он.

— Неужто сам не заметил?

Снежный человек Шерман Мак-Кой указывает своим йейльским подбородком на «мерседес» и говорит:

— Он теперь мне не понадобится до конца недели.

И, сделав поворот налево кругом, торжественно удаляется.

На улице его прохватило ветерком, и он сразу почувствовал, как промокла на нем рубашка. Влажны и брюки на сгибе под коленом. Полы разодранного пиджака перекинуты через локти. Волосы взлохмачены. Выглядит черт знает как. И сердце все еще частит. У меня есть тайна. Но чего ему беспокоиться? Ведь машину вел не он, когда это случилось — если случилось. Вот именно если. Он же не видел своими глазами, как был сбит тот парень, и она тоже не видела, и потом, это произошло в разгаре сражения, которое они вели не на жизнь, а на смерть, — и вообще за рулем была она, и раз она не хочет заявлять, ее дело.

Шерман остановился, вздохнул полной грудью и огляделся. Да, вот он, белый Манхэттен, заказник Восточных семидесятых улиц. На той стороне в подъезде кооперативного дома стоит швейцар и курит сигарету. По тротуару навстречу Шерману идут молодой человек в костюме служащего и симпатичная девушка в белом. Он что-то толкует ей взахлеб. Совсем юнец, а одет в деловой, можно сказать, стариковский костюм от «Братьев Брукс», или от «Чиппа», или от «Дж. Пресса», так и Шерман одевался в свое время, когда только поступил на работу в «Пирс-и-Пирс».

Внезапно на сердце у Шермана становится легко-легко. Чего это он переполошился? Он стоит посредине тротуара и улыбается во весь рот. Молодой человек и девушка, наверно, приняли его за сумасшедшего. А он просто настоящий мужчина, который сегодня сразился со своим природным врагом, плотоядным хищником, и голыми руками, силой духа победил. Он пробился с боем из темной дикой чащи, где на него была устроена засада, он одержал верх. И спас женщину.

Когда потребовалось выказать себя мужчиной, он повел себя как мужчина. И одержал победу. Мало того что он — Властитель Вселенной, он еще — мужчина, воплощенное мужество. Улыбаясь и напевая: «Покажите мне хотя бы дюжину бесстрашных храбрецов!» — бесстрашный храбрец, еще в поту после битвы, прошагал два квартала и поднялся на лифте в свою двухэтажную квартиру окнами на улицу Всеобщей Мечты.

5

Девушка, которая красит губы коричневой помадой

Если с шестого этажа в здании Окружного суда Бронкса подняться по лестнице еще на один марш, там рядом с лифтами имеется широкая арка, на которую не пожалели мрамора и красного дерева, поперек арки — низкая перегородка и в ней проход, За перегородкой сидит охранник с револьвером 38-го калибра в кобуре на боку. Он одновременно и сторожит помещение, и пропускает входящих. Револьвер выглядит весьма внушительно, с одного выстрела, похоже, уложит лошадь, и предназначен он для усмирения арестантов, которые в Бронксе иногда бывают буйными и жаждут крови.

Вверху над аркой — надпись огромными квадратными буквами, отлитыми из меди, что влетело налогоплательщикам Нью-Йорка в копеечку, и приклеенными к мрамору эпоксидной смолой. Раз в неделю уборщик, взгромоздившись на лестницу, надраивает буквы порошком «Семихром» и доводит надпись РИЧАРД Э. ВЕЙСС, ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР БРОНКСА до такого ослепительного блеска, на какой архитекторы Джозеф X. Фридлендер и Макс Хозл не размахнулись даже на фасаде и в золотую пору расцвета этого учреждения полстолетия назад.

Ларри Крамер, выйдя из лифта, направился к этим бронзовосияющим вратам, чуть кривя рот в язвительной усмешке. Инициал "Э" тут означает «Эбрахам». Вейсс всегда был известен среди друзей, и близких, и политических соратников, и газетных репортеров, и телевизионщиков с Первого, Второго, Четвертого, Седьмого и Одиннадцатого каналов, и среди избирателей — главным образом, итальянцев и евреев в Ривердейле, Пелам-парке и Кооп-сити — как Эйб Вейсс. Это уменьшительное имя, которое тянулось за ним из бруклинского детства, он ужасно не любил. И несколько лет назад даже попытался было всем внушить, чтобы его именовали Диком. Попытка эта была воспринята с таким юмором, что он едва не вылетел из организации Демократической партии Бронкса под всеобщий хохот. И больше Эйб Вейсс о Дике Вейссе не поминал. Для него вылететь из партийной организации Бронкса, с хохотом или без, было все равно что очутиться за бортом парохода на рождественских катаниях по Карибскому морю. Так что Ричардом Э. Вейссом он остался только на страницах «Нью-Йорк таймс» и над этой аркой.

Охранник надавил кнопку и пропустил Крамера за перегородку. Мягкие подошвы крамеровских кроссовок, подвизгивая, зашлепали по мраморному полу. Охранник скептически посмотрел ему вслед. Опять Крамер принес свои кожаные туфли в пластиковом пакете.

Уровень роскоши убранства в Окружной прокуратуре — величина переменная. Офис самого Вейсса, где стены обшиты деревянными панелями, богаче и внушительнее, чем кабинет мэра Нью-Йорка. Начальникам отделов особо опасных преступлений, расследования, Верховного суда, Уголовного суда и апелляций тоже досталось понемногу и панелей, и кожаных или под кожу диванов, и псевдошератоновых кресел. Но когда доходит до прокурорских помощников вроде Ларри Крамера, то здесь в отделке интерьеров явно довольствовались критерием: для госслужащего сойдет.

Два других прокурорских помощника, занимающих одну с ним комнату, — Рэй Андриутти и Джимми Коуфи — сидели развалясь во вращающихся креслах. Здесь только-только хватает места для трех железных столов, трех вращающихся кресел, четырех шкафов картотеки, старой одежной вешалки с шестью топорщащимися крюками и деревянного стола, на котором стоит кофеварка, свалены в кучу пластиковые чашки и ложечки, и на буром подносе — липкая мозаика из бумажных салфеток, белых сахарных и розовых пластилиновых оберток на клею, смешанном из расплескавшегося кофе и проспанного молочного порошка «Кремора». Андриутти и Коуфи сидят, развалясь в одинаковых позах — левая лодыжка на правом колене, будто ближе сдвинуть ноги им, жеребцам, природа не позволяет. Так принято сидеть в Отделе особо опасных преступлений, самом мужественном из подразделений Окружной прокуратуры Бронкса.

Оба сидят сняв пиджаки, пиджаки болтаются на крюках вешалки. Воротнички рубашек у обоих расстегнуты, узлы галстуков ослаблены. Андриутти потирает правой ладонью левое плечо, словно почесывается, а на самом деле любовно поглаживает свой выпуклый трицепс, который он старательно накачивает трижды в неделю, работая с гирями в Нью-Йоркском атлетическом клубе. Андриутти-то может себе позволить занятия в Атлетическом клубе, а не на коврике в гостиной между кадкой с драценой душистой и диваном-кроватью, ему не надо содержать жену и ребенка в термитнике на Семидесятых улицах Вест-Сайда и выкладывать за это удовольствие по 888 долларов в месяц. Его трицепсам, дельтовидным и широким спинным не угрожает атрофия. Андриутти любит обхватить себя одной мускулистой рукой за плечо другой руки и чувствовать, как от этого напрягается самый большой мускул спины — широкая спинная мышца, latissima dorse, того и гляди рубашка лопнет по швам. Крамер и Андриутти принадлежат к тому поколению, которому такие термины, как «трицепс», «дельтовидная», «широкая спинная» или «большая грудная», уже стали ближе знакомы, чем имена планет. Андриутти растирает свои трицепсы в среднем по сто двадцать раз за день.

Не переставая тереть, он поглядел на вошедшего Крамера и сказал:

— Господи ты боже мой! Те же и нищенка с мешком. Что это у тебя в пакете, Ларри? Всю неделю таскаешь один вонючий пакет. — И повернувшись к Джимми:

— Ведь верно, вылитая нищенка с мешком?

Коуфи тоже атлет, но больше увлекается триатлоном. У него узкое лицо и длинный подбородок. Он только улыбнулся Крамеру, как бы подначивая: «Ну, как ты ему ответишь?»