Тайны Смутного времени - Александр Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При Алексее Михайловиче количество деяний, за которые по закону полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти. При Петре — возросло до девяноста. Любопытно высказывание Петра о полиции: «Полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности». Разумеется, в первую очередь подразумеваются «безопасность и удобность» самого Петра… Вряд ли под этой сентенцией подписались бы те, из кого «душа государства» выбивала душу, частенько без всякой вины.
Милый человек Роберт Мэсси, автор классического трехтомного труда «Пётр I», к его чести, вовсе не пытается объявить петровские зверства «исконно русской привычкой». Наоборот. Американец, со всем обожанием относящийся к Петру, долго перечисляет сходные по времени западноевропейские примеры — виды пыток и казней, сверхсуровые законы. С одной-единственной целью: доказать, что подобная практика во всей Европе была обыденной. И дальше пишет еще более определенно: «И всё-таки Пётр не был садистом. Он вовсе не наслаждался зрелищем человеческих страданий — не травил же он, к примеру, людей медведями просто для потехи, как делал Иван Грозный. Он пытал РАДИ ПРАКТИЧЕСКИХ НУЖД ГОСУДАРСТВА (выделено мною — А. Б.), с целью получения необходимой информации и казнил в наказание за предательство. И немногие из его русских и европейских современников в XVII веке взялись бы оспаривать подобные выводы».
Честно говоря, порой мне трудно бывает понимать гуманных американцев… С одной стороны, Мэсси в чём-то прав — по всей Европе свистал кнут и шипело раскаленное железо. С другой…
Тирания Петра для России в чем-то была качественно новым явлением. Иван Грозный был сатрапом. Он мог, не чинясь, снести дюжину голов — но многие тысячи людей благополучно поживали себе в отдалении, поскольку не попадались сатрапу на глаза. Петр же создал систему, по которой всякий без исключения был признан винтиком. Жуткий механизм, обрекавший при определенном повороте дел всякого, правого или виноватого, на самую страшную участь. Есть разница меж спущенным на людей ради развлечения медведем и писаным руководством для пыток.
Система Петра в чем-то — предвосхищение нацистской. Простая аналогия: теоретически любой антисемит в свое время, возникни у него желание, имел возможность ударить, оскорбить еврея, устроить погром — однако всегда и везде рисковал получить по загривку дубинкой шуцмана или ножнами шашки городового. Но нацистские законы как раз официально поставили евреев вне закона. Нечто подобное случилось и при Петре — если раньше для того, чтобы угодить на дыбу, требовались веские основания, отныне под пытошную практику была подведена теория. А теория, общеизвестно, в тысячу раз превосходит жестокость любых сатрапов — поскольку для теории всякий становится не личностью, а «подлежащим биологическим объектом».
И ещё. Если пытки, как пытается нас уверить Мэсси, были общеевропейской практикой, трудно с этой точки зрения понять поведение Петра во время кровавой расправы со взбунтовавшимися стрельцами. Противореча себе, тот же Мэсси пишет, что Петр «пытался спрятать свои пыточные камеры от глаз и ушей европейцев». Отчего же, если это была «общая практика»? Выходит, чуял, что поступает неправильно?
Пытали от Урала до Бискайского залива. И все же… Я не могу представить себе английского короля, который шпагой рубит посуду перед своим маршалом и кричит ему: «Ты, бляжий сын!» Не могу представить французского короля, палкой в кровь колошматящего своего министра. Австрийского императора, который заставляет придворных собственноручно отрубать головы схваченным бунтовщикам. Да и русские цари, включая Ивана Грозного, избегали эксцессов, характерных для Петра…
«Он пытал ради практических нужд государства…»
Когда в пытошные явился патриарх, чтобы просить пощады для стрельцов, Петр его буквально вышвырнул. Были казнены несколько священников, только за то, что они молились за несчастных. Жена какого-то мелкого подьячего, проходя мимо повешенных, бросила сдуру: «Кто знает, виноваты вы или нет?» Пытали и выслали из Москвы и ее, и мужа.
Чтобы проверить подозрения (кто-то донёс, что мятежные стрельцы переписывались с Софьей), сенных девушек царевны били кнутом. Одну из них Петр, случайно вошедший в застенок, освободил от дальнейших истязаний, заметив, что девушка беременна, — но это ему не помешало приказать повесить обоих. Для полковых священников мятежных войск соорудили особую виселицу в виде креста, их вешал придворный шут, наряженный православным иерархом. Троих стрельцов повесили у самых окон Софьиной кельи. Какие во всем этом были «практические нужды»?
Иногда бывали случаи прямо-таки сюрреалистического юмора. В одной из тюрем обнаружилось «пыточное общество», куда принимали лишь заключенных, перенесших хотя бы одну пытку. Продвижение на более высокие ступени в обществе зависело от способности мужественно переносить все более жуткие пытки. Выше всех стояли те, кто вытерпел пытки падающей по капле водой или засунутым в ухо раскаленным угольком.
Когда майор Глебов стал любовником заточенной в монастырь Евдокии Лопухиной, Петр приказал посадить его на кол — и надеть тулуп с шапкой, чтобы не замерз (дело происходило зимой). Майор мучился на колу восемнадцать часов. Ни тени чувств Петр, конечно, к бывшей супруге не испытывал — надо полагать, попросту не потерпел посягательств на свою, пусть и бывшую, но собственность.
В своей последней книге И. Бунич утверждает, что существуют резолюции Петра на следственных делах: «Смертью не казнить. Передать докторам для опытов».
Конкретных источников Бунич не приводит — а его гипотезы не всегда стопроцентно подтверждены документами. Однако это чрезвычайно похоже на Петра. Я бы не удивился, окажись вдруг, что Петр первым ввел в практику медицинские эксперименты на живых людях — его стиль, его нравы, его патологическое пренебрежение к людским жизням…
Даже Николай II, отнюдь не похожий на кроткого голубка (известны десятки его кровожадных резолюций об усмирении и казни «бунтовщиков»), высказался о Петре I весьма нелицеприятно: «Я не могу не признать больших достоинств моего предка… но именно он привлекает меня менее всех. Он слишком сильно восхищался европейской культурой… Он уничтожил русские привычки, добрые обычаи, взаимоотношения, завещанные предками».
В конце концов, во все времена у государственного руля не единожды оказывались пьяницы, полубезумцы, развратники, гомосеки, сатрапы, проливавшие кровь, сносившие головы женам, сыновьям и дочерям, тиранившие подданных так, что это превосходило всякое воображение. Быть может, цель и в самом деле оправдывает средства, и свершения Петра искупают всю пролитую им кровь? В самом деле, кто нынче помнит, чем (точнее, каким количеством трупов и разбитых судеб) оплачены промышленные успехи Англии и США), на чьих костях стоят великолепные здания и современные фабрики?
Но в том-то и дело, что не было никаких «свершений» Петра. Было шараханье из крайности в крайность, обезьянничанье, самодурство, кровь, крайне завлекательные, но оказавшиеся пустышками прожекты… И только. По большому, глобальному, стратегическому счету результат оказался во сто раз ниже затраченных усилий.
Рассмотрим реформы и их последствия подробно…
Экономика
Наша интеллигенция-образованщина (проверено на личном опыте в многочисленных беседах-тестах) до сих пор считает главным признаком отставания допетровской России чисто внешний: долгополые охабни, рукава до пят, окладистые бороды, незнание иностранных языков. Дело даже не в том, что бороды начали брить еще до Петра, а языки многие знали неплохо…
Совдеповская интеллигенция (которая и правила бал в первые годы «перестройки», пока не была вышвырнута на обочину) не учена по-настоящему ни рынку, ни цивилизованной экономике, в простоте душевной полагая, что «есть вещи поважнее рынка», как недавно выразился кто-то на страницах центральной газеты; что рынок — для других. А ей, демократической интеллигенции, правительство как раз и должно платить за героическое и перманентное отстаивание идей рыночной демократии…
Все вопли об «упадке культуры» как раз и объясняются тем, что интеллигентным бездельникам перестали платить. Невероятно на первый взгляд, но есть одна-единственная область, где «радикал-демократы» и «национал-патриоты» начинают употреблять практически одинаковые обороты, и осуждающие фразы совпадают даже текстуально: когда речь заходит о частном книгоиздании. И тот, и другой лагерь громогласно сокрушается о «мутном потоке» «недолитературы», захлестнувшем прилавки…