Молочные реки - Наташа Колесникова

— Проблемы, Лена? — спросил Черевикин.

— Скорее — избытки нашего, российского, бизнеса. Да ничего, все в общем-то нормально, завод работает.

— Мне даже трудно себе представить, как такая красивая женщина может руководить целым заводом, да еще таким, который снабжает стотысячный город молочной продукцией, и не только город, но и другие города.

— Зачем вам это представлять, Вася? Придет время, мы и на Москву выйдем. У нас-то себестоимость значительно ниже, чем у них, и даже с учетом перевозки можем продавать свой товар дешевле.

— Вы фантастическая женщина, Лена.

— Спасибо, но не нужно комплиментов. Я в них не нуждаюсь, — ответила она.

Врала, конечно же, врала. Сейчас ей, как никогда прежде, хотелось слышать комплименты, слышать, чтобы чувствовать себя женщиной, настоящей женщиной после того, как любимый человек опоганил все ее чувства. Черевикин не скупился на комплименты, поэтому рядом с ним ей было хорошо.

— Хотите, чтобы я продолжил рассказ о том курьезном случае, или настроение изменилось?

— Нет, почему же… расскажите.

Две девушки в коротеньких шортах остановились, изумленно глядя на них, а потом метнулись навстречу:

— Вася! Можно попросить у вас автограф? А сфотографироваться с вами можно? Ой, какой кайф, что мы встретили вас!

Долдонили наперебой. Черевикин автографы дал обеим, от фотографирования отказался и, взяв Елену под руку, решительно двинулся вперед, всем своим видом показывая, что не намерен общаться со своими почитателями. Елена с раздражением наблюдала за этой сценой, но поведение Черевикина ее удовлетворило. Он все сделал правильно.

— Так вот, мы снимали сериал на «Мосфильме», — сказал Черевикин спокойно, будто ничего не произошло. — И там была сцена, где одна известная актриса должна была показаться в обнаженном виде. Сзади только, разумеется. Эта сцена была обставлена многими условиями — чтобы никаких посторонних, чтобы все было ограждено и никто, кроме оператора и ее партнера, а им был ваш покорный слуга, ничего не видел. Все условия выполнили. Я лежу на кровати, она входит, сбрасывает шелковый пеньюар, под которым никакого белья, разумеется, нет, отшвыривает его в сторону… прямо на софит. А тот уже раскалился добела. И пеньюар вспыхивает!

— Очень интересная ситуация, — усмехнулась Елена.

— Да. Возникает паника, наша народная выскакивает голышом из-за ограждений, которые соорудили по ее же требованию, мечется и кричит, что мы все горим. А оператор, не будь дурак, все это снимает.

— И во всех ракурсах?

— Именно. Естественно, она потребовала потом, чтобы всю пленку уничтожили, так и было сделано. Но самое интересное в том, что на «черном» рынке вскоре появились в продаже кассеты с этим материалом. И продавались они раз в десять лучше, чем с нашим сериалом.

— А что тут удивительного? — спросила Елена.

Подумала про себя: уж не считает ли он, что увидеть звезду голышом и ей интересно? Нет. В данный момент ее абсолютно не интересуют никакие сексуальные отношения. Просто не хочется, и все.

— Я тоже так подумал. Лена, позвольте пригласить вас в ресторан?

После недолгих колебаний Елена согласно кивнула:

— Вечером. А сейчас вернемся в отель, я что-то устала.

— Время сиесты. Хорошо, я вечером постучусь в ваш номер. Но если после отдыха пойдете на пляж, я буду ждать вас и там.

— Видно будет.

Елена и вправду хотела отдохнуть, а потом у нее было чем заняться после отдыха. Себя приводить в порядок, в пляжный, курортный порядок, который значительно отличался от семейного порядка. А она помчалась в Сочи, совсем забыв об этом серьезном различии.

Глава 15

— Ты что, Андрей, совсем сдурел? — говорил Пустовой. — Это же твое дело, ты все организовал, все построил как надо, людей нужных взял. Завод работает как часы. А ты хочешь его бросить?

— Иван Тимофеевич, плесните еще чуток.

Они сидели на просторной двенадцатиметровой кухне, пили водку и закусывали вареной колбасой. Сергиенко до этого уже изрядно выпил, и теперь Пустовой не знал, что делать. Хотел выпить, поговорить с Андреем, но какой разговор, если он уже серьезно пьян?

— Андрей, перестань дурака валять. Ничего хорошего от твоего, так сказать, демарша не выйдет. Ну чего ты добиваешься, можешь мне объяснить?

— Могу, Иван Тимофеевич. Я не хочу на нее работать, не хочу работать там, где она хозяйка. Это что, возбраняется?

— Дурацкое решение, абсолютно дурацкое. Ты пойми, что не на нее работаешь, а на себя. Ты все сделал, все организовал, это твое! А теперь хочешь бросить?

— А теперь хочу.

— Ну, Андрей!..

Сергиенко чокнулся с рюмкой Пустового, стоящей на столе, выпил, бросил в рот кусок колбасы.

— Иван Тимофеевич, вы много сделали для нас. Знаете, я вас не просто уважаю, а люблю, как третьего отца… вторым был Дмитрий Петрович, хороший человек… Вы правильно все сделали, поставили на нужного человека, и он полностью… оправдал. А я тут при чем? Ну, сделал, организовал. Но если бы наши йогурты и сырки всякие хреновы никто не покупал, кем бы мы были? Никем. И зачем все эти разговоры? Мы, технари, никто теперь. Они, менеджеры, все решают. А мы?

Так-то оно так, Пустовой понимал это, но не хотел мириться с тем, что они, технари, совсем уж ни при чем.

— Ты вспомни, сколько раз это хваленое немецкое оборудование давало сбои! — сердито сказал он. — И ты решал эти проблемы быстро и качественно. А если б не решил? Такие убытки случились бы, что кранты всем этим сыркам и йогуртам.

— Да плевать мне на них! — махнул рукой Сергиенко.

— Дурак ты, Андрей, ох, дурак. Ну поехала она в Сочи, ну… погуляет там. И что? Ты не гулял на сторону?

Сергиенко криво усмехнулся, по новой наполнил свою рюмку, поднял ее.

— Мы же казаки, Иван Тимофеевич. А кто такие казаки? Люди, которые никогда не знали крепостного права. Свободные люди, понимаете? Я хочу быть свободным, и все дела.

— Теперь другие времена, — пробурчал Пустовой.

Он тоже был казаком, но свободным себя никогда не чувствовал. Что при Советской власти, что теперь — всегда нужно было приспосабливаться, приноравливаться, учитывать настроения руководящих, так сказать, товарищей. Пустовой выпил свою рюмку, встал из-за стола.

— Андрей, мой тебе совет — выходи завтра на работу, хватит дурью маяться. Это все, что могу сказать тебе.

— Спасибо, Иван Тимофеевич, — еле слышно пробормотал Сергиенко.

Он тоже встал, обнял Пустового, поцеловал в щеку. Потом проводил до двери в прихожей и вернулся на кухню. Понимал, что Иван Тимофеевич все говорит правильно, чувствовал, как жалко будет ему расставаться с системой, которую сам же и создал. Но эта система была подчинена Елене, а с ней он не хотел иметь никаких дел, ни сейчас, ни в будущем. Эта женщина просто не существовала для него. Но как же больно было это сознавать! Очень больно!