Выстрелы в замке Маласпига - Эвелин Энтони

– Говорят, что он очень похож на меня, – сказал герцог. – Но не это важно. Важно великолепное мастерство скульптора.

Просто позор, что так мало людей видят это творение Бернини; заказать себе такую статую и спрятать ее подальше от людских глаз – это, вероятно, единственный скромный поступок в его жизни. Последний иронический жест человека, который жил, ни в чем себе не отказывая.

– У меня такое впечатление, что он был дурным человеком, – заметила Катарина. Вокруг них стояла тишина, воздух стал еще холоднее, чем был.

– Все зависит от того, что вы вкладываете в слова «дурной человек». Разумеется, эти четыре аллегорических статуи не имеют ничего общего с реальным человеком. Он отнюдь не был благоразумен, предпочитал брать, а не давать; если он на кого-нибудь и надеялся, то только на самого себя, сам был хозяином своей судьбы, и конечно же, он был бы глубоко оскорблен, если бы его назвали целомудренным. Он был сыном своего времени. Настоящим аристократом эпохи Возрождения, любящим женщин и искусство, воином и государственным мужем – что может предложить современный человек вместо всего этого?

– И таким человеком вы восхищаетесь?

Он посмотрел на нее с ласковой улыбкой.

– Дорогая кузина, – сказал он, – я представляю себе, что он – это я. Только в другую эпоху... А сейчас мы поедем обедать во Фьезоле. Это чудесный окраинный район; там есть церковь с интересными фресками тринадцатого века.

Она поднялась следом за ним по лестнице. Наверху он дал деньги ризничему и сказал ему что-то такое, отчего тот улыбнулся и поглядел на нее. Говорил он так тихо, что она ничего не расслышала. Когда они вновь оказались под солнечным небом, она почувствовала, что вся дрожит.

Заметив, что она не только дрожит, но и испугана, он обнял ее одной рукой за плечи, посадил в свой «феррари» и повез в роскошный ресторан около Пьяцца-ле-Микеланджело, где им поставили столик в саду. И тут он весело разговорился. Никаких историй о предках, никаких упоминаний о прошлом. Статуя шестнадцатого века с красивым знакомым лицом, казалось, не имела ничего общего с общительным человеком, который говорил о своей торговле антикварными товарами, итальянской политике и приближающихся американских выборах – и обо всем очень увлекательно. Она попробовала подыскать какое-нибудь подходящее для него сравнение, но не смогла. Никогда в жизни не встречала она человека, столь многообразно одаренного: культурного, остроумного, обаятельного, необыкновенно красивого и умного... А ведь в этом мрачном подземелье, среди мертвецов, он изложил ей свою холодную жизненную философию. Гордость, честолюбие, высокомерие, могущество. Любой ценой. Тут она вспомнила, во что обошлась эта философия ее брату, и испугалась, как бы он не заметил на ее лице ненависти. Он же сказал, что оно у нее очень выразительное.

– Вы очень мало едите, – сказал он. – По-видимому, подземелье произвело на вас угнетающее впечатление? Почему вы не предупредили меня, что не любите гробниц?

– Сегодня очень жарко, – попробовала она оправдаться. – Мне было очень интересно побывать в подземелье. И все же я думаю: не могли бы мы поехать во Фьезоле в другой раз? Я в самом деле хотела бы проглядеть письма моей бабушки еще раз.

– Ну что ж, если вы так хотите, мы можем вернуться и посмотреть их вдвоем. – Он понимающе улыбнулся, как если бы знал, что для нее это только предлог вернуться на Виллу, в библиотеку, и убрать маленькое записывающее устройство, спрятанное за решеткой. Она вдруг подумала, что, если бы он знал совершенно точно, что именно она делает во Флоренции, он улыбался бы такой же улыбкой.

– Вы довольны своим пребыванием здесь, Катарина? – Этот вопрос захватил ее врасплох, она запнулась, не зная, что ответить. А когда ответила, то ее ответ прозвучал неубедительно и лживо.

– Конечно, довольна. Даже очень. Почему вы спрашиваете?

– Потому что у вас несчастный вид, – спокойно произнес Алессандро. – Я человек импульсивный – возможно, я увез вас с собой против вашей воли. Может, вы предпочли бы провести этот день в одиночестве?

– Нет. – Она уже оправилась от смятения и даже смогла улыбнуться. – Одной мне было скучно. Вы и впрямь импульсивный человек, действуете с непривычной для меня стремительностью. Но наша прогулка доставила мне большое удовольствие. В противном случае я бы не поехала с вами.

– Так я и думал, – сказал он. – Вся моя импульсивность не помешала бы вам при желании сказать твердое «нет». Но у меня такое впечатление, будто вы несчастливы? Верно ли это?

Она не хотела отвечать, не хотела обсуждать свою жизнь, а тем более говорить о том, какое горе он ей причинил, хотя и не сам лично. Она ненавидела его – и особенно сильно тогда, когда он обращался к ней ласково. Он взял ее за руку. Все ее тело напряглось от этого прикосновения.

– Вы все еще переживаете смерть брата?

– Да, – медленно протянула она. – Он очень тяжело болел, и его болезнь была неизлечима. Я никогда не смогу этого забыть. Мы были с ним так близки.

– Это большая потеря, – сказал он. – Я тоже пережил большую потерю. У меня была младшая сестра. Мы с ней очень дружили, никогда не дрались, никогда не завидовали друг другу, делали все вместе. После войны она заболела менингитом и умерла. Я был просто убит; поэтому я могу хорошо понять ваши чувства. Вероятно, она была единственным человеком, которого я по-настоящему любил. – Он предложил ей сигарету.

– Вы меня очень удивляете этими словами, – сказала Катарина. – Вы ведь наверняка любите свою мать; у вас был отец – неужели вы его не любили?

– Мой отец тоже умер после войны. Я был еще очень молод, и он никогда не старался заслужить мою любовь. Зато умел внушать всем нам страх. Даже моя мать боялась его, а уж она-то как никто другой умела избегать всяческих неприятностей. Мой отец был автократом, который в моих глазах заслуживал наказания. И его смерть я принял с облегчением. Моя мать была просто красивой женщиной. Она заходила в детскую, когда я был маленьким ребенком, целовала меня и уходила; красивая посетительница – и только. Хотя она отнюдь не была молода: обоих своих детей она родила уже на пятом десятке, после многих выкидышей. Она жила ради своей красоты, ради своих романов. Любить легенду, принадлежавшую другим мужчинам, было просто невозможно. Нет, я любил только сестру.

– А я-то думала, что итальянские семьи тесно сплочены. Наша мать обожала нас всех – мы были очень дружны.

– Маласпига – не типичные итальянцы. Мы все слывем людьми бессердечными Вы сами это поймете, когда прочитаете некоторые письма сегодня. Я сам просмотрел их, подбирая для вас. Ваша бабушка была очень смелой женщиной. Мне кажется, вы унаследовали это качество от нее.