Записки полярника - Михаил Муров

Излишне говорить, как мы были счастливы и рады неожиданной находке. В сущности, это было наше спасение. Видимо, льды выпихнули ее из воды, и она оказалась целой. Правда, один борт был немного помят и протекал, но течь удалось быстро заделать носовыми платками.

Теперь предстояла нелегкая задача выбраться из плавучих льдов. Они шли порой так сплоченно, что приходилось вытаскивать лодку на лед, искать разводья, снова опускать лодку и опять вытаскивать ее из воды. Иногда лодку нужно было перетаскивать через торосистые громадные льдины, и тут, казалось, нужны были нечеловеческие силы. Наконец выбрались на чистую воду.

Мороз крепчал. Чтобы не замерзнуть, мы оба сели за весла и стали грести к видневшемуся вдали острову. На море плавало «сало», и наша посудина двигалась со скоростью мухи, попавшей в мед. Остров становился все виднее. По очертаниям мы узнали Котлиц. Приблизившись, круто повернули на юг: по нашим, весьма грубым, подсчетам, льды отнесли нас на север не меньше чем на 15 километров.

Наконец подошли к высокому и мрачному мысу Маркама на острове Гукера, в бухте. Тихой которого и. находилась наша станция. От усталости мы едва поднимали весла и намерены были, оставив на берегу лодку, добираться до станции пешком. Но мыс был так крут и высок, что подняться на плато мы не смогли бы. Пришлось плыть дальше, к Долине Молчания. Эти последние 7 километров, казалось, мы двигались целую вечность.

В пути разыгралось северное сияние. Но нам было не до красот. По-видимому, была уже полночь, когда мы подгребли к Долине Молчания. Перетащили лодку в безопасное место и тут же свалились в снег, усталые и голодные. Хотелось курить, но табаку не осталось.

Между тем нас ждала новая, совершенно невероятная трагикомическая ситуация.

Отдохнув немного, мы поднялись и пошли искать путь, которым можно было бы безопасно выбраться из долины на плато. Шашковский шел впереди по гребню сугроба, а я следовал за ним и вдруг увидел, что он по пояс провалился в снег. Барахтаясь и пытаясь вытащить свои длинные ноги, он в ужасе кричал: «Медведь!»

Поняв, что он провалился в берлогу, я бросился ему на помощь и с боку сугроба увидел в удивительно правильном треугольнике раздраженную морду зверя. Сорвал винтовку с плеча и выстрелом в голову прикончил медведя. Георгий Александрович наконец выбрался из снега. Нам следовало бы отрыть берлогу и освежевать тушу, но на этот «подвиг» мы были уже неспособны.

Минут через сорок кое-как доволоклись до станции. Товарищи были в подавленном настроении. Она видели, что мы оказались оторванными от берега, пытались оказать нам помощь, но их попытки не увенчались успехом. Спустя несколько часов они вернулись домой.

И вдруг на пороге кают-компании появились мы. Конечно, все были рады нашему благополучному возвращению, а также и тому, что найдена лодка. После того как мы отдохнули, выпили кофе, Шашковский рассказал о наших злоключениях. Веселый хохот потряс кают-компанию, когда Жорж описывал, как он провалился в берлогу и почувствовал под ногами, живого зверя.

— Такого, кажется, еще не случалось в Арктике, — пробасил Эрнст, посасывая трубку.

— Ты, наверно, уже концы отдал? — спросил доктор у Шашковского.

— Тут не до концов было. Я думал — медведь ноги отхватит...

— А душа в это время как раз была в пятках! — заметил Алексин.

— Теперь нам не нужно заниматься гидрологическими работами: Шашковский и Муров по собственному опыту знают, какие течения в Британском канале, — смеялся Илляшевич.

Долго еще изощрялись товарищи в остротах и только под утро разошлись спать.

На другой день общими усилиями привезли убитого зверя на нартах к зимовке. Доктор сразу же занялся анатомическим исследованием. Позже он сообщил, что это была медведица, что в желудке у нее было совсем пусто. Во время зимовки мы убедились, что медведи-самцы не ложатся в берлогу. Это является привилегией «слабого пола». В берлогах мы находили или только медведиц или медведиц с потомством. Очевидно, берлоги служили им и «родильным домом».

Между тем со стороны полюса все чаще и чаще приносило студеные ветры и сухие метели.

Умолкла скала Рубини, на которой еще совсем недавно жил веселой жизнью птичий базар, наполнявший бухту неумолчным криком. Во второй половине сентября улетели гаги и гагары, гнездившиеся на низких островах. Наконец холод изгнал и последних чаек, которые особенно часто напоминали своим скрипучим и тревожным криком о приближении полярной ночи.

Теперь солнце, едва поднявшись из-за горизонта, висело в небе часа три-четыре и снова уходило.

Приближение полярной ночи никак не отражалось на спокойном течении нашей зимовки.

В октябре получили радиограмму с ледокола «Седов». В ней было написано: «Земля Франца-Иосифа. Улица Чудной женщины, № 1, зимовщикам. Дорогим друзьям шлем привет со Зверобойки. Воронин. Экслер». Тут надо пояснить, что улица Чудной женщины была в проекте, а пока так называлась тропинка от дома до бани, по которой мы ежедневно ходили.

Судя по радиограмме, ледокол не только залечил раны, но и снова промышлял тюленя в Белом море. В свою очередь мы послали дорогим друзьям наши горячие приветы и пожелали успеха в промысле.

Несмотря на большую загруженность, мы находили время совершать всевозможные экскурсии, тем более что после морозов снова установилась сравнительно теплая погода. Каждому хотелось поближе познакомиться с окружающими нас местами, побывать там, где еще ни разу не ступала нога человека. Меня, как новичка в Арктике, интересовало все, но самым сильным искушением была ледяная пещера, о которой рассказывал Отто Юльевич.

Однажды, выполнив утреннюю работу, я отправился на тузике к таинственному леднику Юрия, где находилась пещера.

До нее было километра три. Издали ледник казался скучным и неинтересным.

Заря еще только занималась. Но когда мое суденышко приблизилось к откосу, который обрывался к морю отвесной стеной, первые лучи солнца осветили ледник, и он засверкал.

Громадная часть ледника Юрия, та, где находилась пещера, была еще не оторвавшимся айсбергом и, как заметил Визе, держалась на честном слове.

Лезть одному в отверстие, придавленное глыбами нависающего льда, было страшно. Однако соблазн увидеть воплощение поэтической грезы, как назвал пещеру Шмидт, был слишком велик. Я решительно направил свою утлую посудину в пещеру, где сразу же погрузился в застоявшийся холод и мрак. Подледный канал манил меня все дальше и дальше.

Наконец тузик вошел в обширный и глубокий грот. В пещере царило безмолвие. Откуда-то сверху, изнутри ледяного свода, струился зеленовато-голубоватый свет. Позже я понял, что это лучи солнца, пробиваясь сквозь толщу глетчера, проникали в пещеру и чуть освещали ее. Свод был украшен ледяными сталактитами-сосульками, между которыми вились всевозможные белоснежные гирлянды, висели бахрома и хвосты инея. На стенах темнели ниши, выступали натечные образования, которые отдаленно напоминали скульптуры неведомых чудовищ и химер. Зеркальная поверхность воды отражала задумчивую неподвижность и великолепие грота.