Наш общий друг. Часть 1 - Чарльз Диккенс

— Я имѣю надежду на нѣкоторое улучшеніе моего матеріальнаго положенія, — говоритъ съ чувствомъ мистеръ Веггъ, — а потому не желалъ бы, откровенно признаться, не желалъ бы при такихъ обстоятельствахъ быть, такъ сказать, разбросаннымъ по свѣту — кусочекъ тамъ, кусочекъ тутъ. При такихъ обстоятельствахъ, повторяю, я желалъ бы собрать себя, какъ человѣкъ порядочный.

— Такъ у васъ пока однѣ лишь надежды, мистеръ Веггъ? Слѣдовательно, большихъ денегъ не водится. Въ такомъ случаѣ послушайте, что я съ вами сдѣлаю. Я попридержу васъ у себя. Я никогда не измѣняю своему слову: не опасайтесь, — я васъ не продамъ. Вотъ вамъ моя рука. Охъ-охъ-охъ, Боже мой!

Съ немалымъ облегченіемъ принимая обѣщаніе мистера Винаса и желая задобрить его, мистеръ Веггъ сначала молча смотритъ, какъ онъ вздыхаетъ и пьетъ чай, а потомъ говоритъ ему, стараясь придать своему голосу тонъ участія:

— Вы какъ будто о чемъ-то грустите, мистеръ Винасъ. Или дѣла идутъ плохо?

— Дѣла никогда такъ хорошо не шли, какъ теперь.

— Что жъ, можетъ, ловкости въ рукахъ поубавилось?

— Нѣтъ, руки дѣйствуютъ ловко. Я вамъ скажу, мистеръ Веггъ: я не только первый мастеръ въ нашемъ цехѣ, но я одинъ составляю весь цехъ. Вы можете, если пожелаете, купить себѣ скелетъ въ Вестъ-Эндѣ и заплатить за него вестъ-эндскую цѣну, а онъ будетъ все-таки моей работы. У меня такая уйма работы, что я насилу управляюсь при помощи подмастерья. Я горжусь своей работой, и для меня работа — удовольствіе.

Въ подкрѣпленіе этой тирады мистеръ Винасъ патетически вытягиваетъ правую руку, поддерживая лѣвою блюдечко, причемъ произноситъ слова такимъ тономъ, какъ будто онъ готовъ залиться горючими слезами.

— Изъ того, что вы сейчасъ сказали, мистеръ Винасъ, я долженъ заключить, что обстоятельства ваши не такого рода, чтобы можно было горевать, — вставляетъ мистеръ Веггъ.

— Мистеръ Веггъ! Знаю, что не такого рода. Мистеръ Веггъ! Не выдавая себя за несравненнаго мастера, я все-таки имѣю право сказать, что усовершенствовалъ себя изученіемъ анатоміи, такъ что для меня нѣтъ теперь тайнъ въ этой наукѣ и я всякую косточку умѣю назвать. Мистеръ Веггъ! Если бы васъ принесли сюда въ мѣшкѣ, разобраннаго по суставамъ, и попросили бы меня сдѣлать изъ васъ костякъ, я назвалъ бы съ завязанными глазами всѣ ваши кости — большія и маленькія, назвалъ бы безъ запинки, и разсортировалъ бы ихъ всѣ до послѣдняго позвонка, такъ что вы подивились бы и порадовались бы на мою работу.

— Ну что жъ? И это опять-таки не такія обстоятельства, чтобы можно было горевать, — повторяетъ мистеръ Веггъ.

— Мистеръ Веггъ! Самъ я знаю, что обстоятельства не такія, — самъ знаю! Меня сокрушаетъ сердце мое, сердце сокрушаетъ меня, мистеръ Веггъ! Будьте такъ добры, возьмите эту карточку и прочитайте вслухъ.

Сайлесъ принимаетъ карточку изъ рукъ Винаса, который достаетъ ее изъ ящика, и, надѣвъ очки, читаетъ:

— «Мистеръ Винасъ»…

— Такъ. Читайте дальше.

— «Изготовитель чучелъ, звѣрей и птицъ».

— Такъ. Дальше!

— «Препараторъ человѣческихъ костей».

— Вотъ оно, вотъ! Въ этомъ все дѣло! — стонетъ мистеръ Винасъ. — Въ этомъ все дѣло! Мистеръ Веггъ, мнѣ тридцать два года, а я все еще холостякъ. Мистеръ Вегтъ! Я люблю ее. Мистеръ Веггъ! Она достойна любви монарха. — Тутъ Сайлесъ вздрогнулъ, потому что мистеръ Винасъ въ порывѣ чувствъ вскочилъ на ноги и, ставъ передъ нимъ въ самую рѣшительную позу, схватилъ его за шиворотъ. Но онъ тутъ же извинился и, опускаясь на свое мѣсто, проговорилъ съ покойствіемъ отчаянія: — Ей противно мое ремесло!

— А извѣстны ли ей выгоды вашего ремесла!

— Выгоды извѣстны, но она не цѣнитъ искусства. «Не хочу», пишетъ она собственноручно, «не хочу видѣть себя, не хочу, чтобъ и другіе меня видѣли между костяками».

Мистеръ Винасъ наливаетъ себѣ еще чаю въ глубочайшей тоскѣ, судя по его взгляду и по положенію тѣла.

— Такъ-то, мистеръ Веггъ! Вотъ она, судьба человѣческая! Взлѣзетъ человѣкъ на верхушку высокаго дерева, думаетъ — видъ посмотрю, а вида-то и нѣтъ никакого. Цѣлыя ночи просиживаю я здѣсь, окруженный прекрасными трофеями моего искусства, а какой мнѣ отъ нихъ прокъ? Они погубили меня. Она не хочетъ видѣть себя, не хочетъ, чтобъ и другіе ее видѣли между костяками.

Повторивъ это зловѣщее изречеціе, мистеръ Винасъ снова принимается за чай. Онъ пьетъ большими глотками и слѣдующимъ образомъ объясняетъ, почему онъ это дѣлаетъ:

— Чай разслабляетъ меня. А когда я совсѣмъ ослабѣю, наступаетъ летаргія. Просидѣвъ за чайникомъ до часу или до двухъ ночи, я впадаю въ забытье… Позвольте мнѣ не задерживать васъ болѣе, мистеръ Веггъ. Я теперь никому не товарищъ.

— Да мнѣ и безъ того пора идти, — говоритъ Сайлесъ, вставая. — У меня есть дѣло: мнѣ давно слѣдовало бы быть на мѣстѣ — въ домѣ Гармона.

— Что? — съ удивленіемъ переспрашиваетъ мистеръ Винасъ. — Въ домѣ Гармона по дорогѣ къ Баттлъ-Бриджу?

Мистеръ Веггъ подтверждаетъ, сказавъ, что онъ отправляется именно туда.

— Вамъ, должно быть, повалило счастье, что вы ухитрились пробраться туда. Тамъ пропасть денегъ водится.

— Подумаешь, какъ вы проворно это смекнули и какъ вы все знаете, — замѣчаетъ не безъ колкости мистеръ Веггъ. — Удивительно!

— Удивительнаго тутъ ничего нѣтъ, мистеръ Веггъ. Старикъ Гармонъ любилъ доходить до самой сути вещей и непремѣнно хотѣлъ знать свойства и цѣнность всякой всячины, какая попадалась ему въ мусорѣ. Много перьевъ и всякихъ костей перетаскалъ онъ ко мнѣ, желая знать мое о нихъ мнѣніе.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Ну да. Охъ-охъ-охъ-охъ!.. Онъ, знаете, даже похороненъ здѣсь неподалеку, — вонъ тамъ.

Мистеръ Веггъ не знаетъ этого, но киваетъ головой, дѣлая видъ, что знаетъ. Однако въ то же время онъ переводитъ взглядъ въ ту сторону, куда показалъ мистеръ Винасъ, и какъ будто бы отыскиваетъ, гдѣ это можетъ быть.

— Я очень заинтересовался, — продолжаетъ между тѣмъ мистеръ Винасъ, — очень заинтересовался, когда узналъ объ этомъ тѣлѣ, найденномъ въ рѣкѣ (въ то время она еще не отказала мнѣ наотрѣзъ, понимаете). У меня здѣсь есть… Впрочемъ, все равно, — не стоитъ объ этомъ толковать.

Онъ взялъ было свѣчу и придвинулъ ее на всю длину своей руки къ одному изъ темныхъ шкаповъ, но прервалъ свою рѣчь какъ разъ въ ту минуту, когда мистеръ Веггъ обернулся, чтобы взглянуть туда.

— Старикъ былъ хорошо извѣстенъ въ здѣшнемъ околоткѣ. Разсказывали даже будто онъ скрылъ несмѣтныя богатства подъ своими сорными насыпями. Я лично думаю, что тамъ нѣтъ ничего. Вы, можетъ быть, знаете, мистеръ Веггъ?

— Ничего нѣтъ, — говоритъ Веггъ, ни слова до тѣхъ поръ не слыхавшій ни о какихъ насыпяхъ.

— Ну, я васъ не задерживаю. Покойной ночи.

Горемычный Винасъ киваетъ головой, пожимаетъ ему руку и, въ изнеможеніи упавъ на свой стулъ, наливаетъ себѣ еще чаю. И мистеръ Веггъ, который уже взялся за ремень, чтобъ отворить наружную дверь, взглянувъ черезъ плечо назадъ, видитъ, что паденіе хозяина до такой степени потрясло всю покривившуюся лавченку и такъ сильно всколыхнуло пламя свѣчи, что всѣ младенцы — индѣйскій, африканскій, и британскій, а равно «человѣческія кости разныя», французскій джентльменъ, зеленоглазыя кошки, собаки, утки и все остальное собраніе вдругъ выдвинулись изъ тьмы, какъ будто оживши на секунду. Даже бѣдный мертвый реполовъ у локтя мистера Винаса повернулся на бокъ. Въ слѣдующую минуту мистеръ Веггъ уже ковыляетъ по грязи подъ свѣтомъ газовыхъ фонарей.

VIII

Мистеръ Боффинъ на консультаціи

Кому случалось въ дни, когда пишется эта повѣсть, входить изъ Флита-Стрита въ Темпль и, безутѣшно блуждая по немъ, наткнуться на унылое кладбище и взглянуть на господствующія надъ этимъ кладбищемъ унылыя окна, и замѣтить въ самомъ уныломъ изъ всѣхъ оконъ унылаго мальчика, — тотъ можетъ сказать, что онъ заразъ, однимъ широкимъ взглядомъ окинулъ всю контору и узрѣлъ засѣдающаго тамъ старшаго письмоводителя, младшаго письмоводителя, письмоводителя по гражданскимъ дѣламъ, письмоводителя по уголовнымъ дѣламъ и письмоводителя по всевозможнымъ судебнымъ дѣламъ, — правую руку мистера Мортимера Ляйтвуда, о которомъ не такъ давно было пропечатано въ газетахъ, какъ о «замѣчательномъ адвокатѣ».

Мистеръ Боффинъ, уже не разъ входившій въ сношенія съ этою живою эссенціей письмоводства, какъ на мѣстѣ ея постояннаго пребыванія, такъ и у себя въ павильонѣ, не затруднялся узнать ее теперь, какъ только увидѣлъ ее сидящею въ ея пыльномъ грачиномъ гнѣздѣ. Онъ поднялся во второй этажъ унылаго дома, гдѣ находилось самое унылое изъ всѣхъ его оконъ, поглощенный размышленіями о превратности судебъ Римской имперіи и горько жалѣя о кончинѣ симпатичнаго Пертинакса, который не далѣе, какъ въ прошлый вечеръ, оставилъ дѣла имперіи въ страшнѣйшемъ безпорядкѣ, павъ жертвою неистовства преторіанской гвардіи.