Я хочу твоего мужа - Маргарита Дюжева

А я мешаю. Путаюсь под ногами, выношу мозг, как он любит выражаться, треплю нервы. А с той стороны его неизменно встречает ласковая понимающая улыбка, накаченная задница и сочное декольте.

Только теперь до меня доходит гениальность Марининой задумки. Бросить мне для затравки, как кость собаке, колючие слова, а дальше я все буду делать сама. Ей остается лишь крутить булками и улыбаться, помогая раскидывать сапера.

Возможно с Лешиной стороны нет ничего серьезного. Я даже уверена в этом. Мимолетный интерес, вспышка, азарт, желание урвать кусок запретного плода, и все это очень быстро сойдет на нет, но мне от этого не легче.

Этой ночью мы спим на разных краях кровати, повернувшись друг к другу спиной.

И почему-то в этот момент я больше всего радуюсь тому, что у меня не случилась беременность, что у нас нет совместно нажитого жилья, что мой бизнес — только мой.

А еще мне кажется, что я стремительно теряю веру в наш брак и готовлю пути к отступлению.

Глава 12

Утро для нас начинается с молчания, словно мы чужие люди. Я привычно поднимаюсь на пятнадцать минут раньше, иду в душ, потом на кухню.

Ставлю разогреваться чайник и по инерции достаю хлеб, чтобы сделать горячие бутерброды. Леша ест по утрам только их…

Какого хрена?

Запихиваю хлеб обратно, сыр и колбасу отправляю в холодильник. Большой мальчик, пусть сам о себе позаботится, или попросит Марину привезти ему завтрак в баночке. Уверена, она не откажет. А с меня хватит. Он и так в последние дни ведет себя со мной не как с женой, а как с мамочкой, которая несмотря на все капризы должна принимать любимого деточку таким как есть, подтягивает ему сползшие штанишки и гладить по голове.

Все капризы я буду прощать своему ребенку. Которого выношу и рожу сама. Так что…

На ходу заглатываю йогурт и выхожу с кухни, столкнувшись в дверях с Березиным. Он трет волосы полотенцем и снова демонстративно на меня не смотрит. Весь из себя такой крутой. Правда, крутость трескается, когда не видит на столе привычного завтрака. Девственно чистый стол. Даже кружку ему не поставила.

Пока муж возмущенно шевелит ноздрями, я ухожу в комнату, одеваюсь и так же молча иду к двери. Мне просто хочется тишины. Я даже ухожу так, чтобы дверью не хлопать, ни слова ни сказав на прощанье.

С виду спокойная, но внутри творится фиг знает что. Больно. Каждый удар сердца наполнен иглами и изматывающей тоской. Мне все еще хочется верить, что у нас наладится, но рациональный мозг шепчет: очнись, Кира, очнись. Если бы хотел, если бы ценил, то уже понял бы как тебе плохо и принял меры, чтобы оградить семью от чужого внимания.

Леша, по-моему, принял только озверина, и теперь с пеной у рта готов отстаивать свою подростковую независимость.

У меня на это больше нет сил.

Знаю, что сдаваться нельзя, что надо бороться. Но с кем? Если мы с ним теперь по разные стороны баррикад? Получается бессмысленная борьба, за заведомо бесполезный приз.

Эта боль выматывает. Мне кажется, что кровоточит каждая пора, а любое шевеление отзывается диким жжением в груди.

За что он так со мной? С нами? Неужели пасьянсы с Мариной того стоят?

Мне нужно отвлечься. И я не знаю лучше способа, чем работа.

Нужно сделать так много! Теперь, когда проверки прошли, можно вызывать клининг, дизайнера, ремонтников. Присматривать новую мебель. Обновить меню. Есть чем заняться. Есть в чем утонуть с головой и ни о чем больше не думать.

Погорелое кафе привычно встречает меня запахом паленого и черными потолками. Сегодня тут непривычно тихо — сотрудники в мини-отпуске. Я сама их туда отправила, и теперь не знаю, радоваться или грустить. Радоваться — потому что я тут совсем одна, грустить — по той же причине.

Не торопясь, обхожу свои покореженные владения, задерживаясь у места возгорания, вздыхаю и, вернувшись в кабинет, открываю ноутбук.

Сначала приходится насильно заставлять себя сосредотачиваться на рабочих вопросах, но постепенно втягиваюсь. И у меня начинает получаться.

Мне удается договориться о встрече с дизайнером, у которого обычно очередь на несколько недель вперед. На этом везение не заканчивается — строительная бригада тоже находится быстро и готова приступить к работе уже в выходные.

Вселенная благоволит мне, будто нашептывая: вот видишь, все не так и плохо. А будет еще лучше, надо только немного потерпеть.

Потом меня заносит на сайт, специализирующий на оборудовании для кофейни, и все, я пропадаю. Так увлекаюсь подбором всяких мелочей, что выпадаю из реальности, и пропускаю тот момент, когда в кафе кроме меня появляется кто-то еще.

Только когда раздается тихий стук по косяку, я вздрагиваю, чуть не завопив от страха, и подскакиваю на стуле.

На пороге стоит Леночка, прижимая к груди сумочку. Вид у моей помощницы, такой, что у меня екает где-то под коленками. Она несчастная, волосы собраны в неопрятный хвост, на лице огромные солнцезащитные очки, но даже с ними видно, что она плакала.

— Что случилось? — спрашиваю, встревоженно поднимаясь.

Может, я не слишком правильный начальник и не умею держать рабочую дистанцию, но проблемы сотрудников всегда воспринимаю очень остро.

— Лена?

Она качает головой и судорожно втягивает воздух. Кажется, снова собирается реветь.

— Лен, не пугай меня, — подхожу ближе, обнимаю за плечи и тяну в кабинет.

Она неподатливая, жесткая, как палка, но дрожит.

— Садись. Выпей водички, — отдаю ей свою нераскрытую бутылку минералки.

Она позволяет себя усадить. К воде не притрагивается и долго гладит свой подол, прежде чем поднять на меня взгляд.

Я не тороплю. Просто мысленно отправляю ей лучики добра, и жду, когда сама решится на первый шаг.

— Кира Андреевна, — наконец, произносит она. Голос сиплый, надломленный, — я вот…принесла.

Лезет в сумку, достает оттуда свернутый в четыре раза лист бумаги и протягивает мне.

Беру, разворачиваю, хмурюсь.

— Это что?

— Вы же видите, — стонет она, — заявление об уходе.

Я вижу, что это заявление, но не могу понять, с чего она вдруг решилась на такой шаг. Ей же нравилось у меня, и сработались мы здорово. И если честно, я была уверена, что уж кто-кто, а она меня точно не бросит.

Еще раз пробегаюсь по абсурдным строчкам, аккуратно сворачиваю лист по старым линиям загиба, и возвращаю ей.

— Извини, я не могу это принять.

Леночка вздрагивает так, будто