Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Данилка мог бы забежать сзади и повиснуть у Гвоздя на плечах, но это просто не пришло ему в голову. Зато он выхватил из сугроба ком снега, в два шлепка слепил снежок и запустил прямо в рожу Настасьиному врагу. Тут бы девке и угостить его тем тяжеленьким, что было увязано в рукаве, но она услышала за спиной хрип.

Видно, драка Юрашки с огромным мужиком кончилась, и кончилась плохо — Юрашка остался лежать, а огромный уже приподнялся на одно колено.

Настасья резко развернулась, сделала два стремительных шага и не дала мужику встать.

Длинный рукав пролетел выпрямляющейся в броске черной змеей и угодил огромному в висок. Тот и повалился…

А Настасья, словно напрочь позабыв про Гвоздя, кинулась к Юрашке.

Он лежал, вольно раскинувшись, и вставать не собирался. Настасья опустилась на колени в снег, качнулась было вперед — да и выпрямилась, да и окаменела.

В горле у Юрашки торчала рукоять ножа.

Данилка еще не понял умом, что стряслось, но его оцепенение прошло. Он левой рукой подхватил свою шубу — другого оружия не случилось, но ведь и тяжелая шуба, вовремя брошенная куда надо, может остановить врага! И встал между Настасьей и Гвоздем.

— А-а-а!.. — взвыла вдруг девка.

Данилка не знал, как ревет медведица, потерявшая медвежат, но крик Настасьин был не менее страшен и грозен. Выхватив из Юрашкиного горла нож, она отпихнула Данилку и пошла с тем ножом на изумленного Гвоздя.

Гвоздь попятился, и тут в доме что-то застучало, затрещало!

Видать, дело, по которому Гвоздь и его огромный товарищ явились к свахе Федоре Тимофеевне, было для него сейчас важнее схватки с бешеной девкой и даже важнее жизни товарища. Он, размахивая руками, побежал за подклет, на котором возвышалась горница.

— Имай его, куманек! — крикнула Настасья.

Данилка, плохо соображая, кинулся следом за Гвоздем и ухватил его за левую руку. Гвоздь, вместо того, чтобы развернуться и свободной рукой, той, что с персидским ножом, полоснуть противника, сделал ловкое движение, словно бы обвел левым кулаком в воздухе круг. И Данилка вынужден был выпустить его рукав.

Гвоздь заскочил за угол подклета и побежал дальше. Данилка приотстал, не понимая, куда несет разъяренного верзилу. И тут же его нагнала Настасья с окровавленным ножом в руке.

— Что стал? Ну?!?

И тут раздался властный мужской голос:

— Кого там черти дерут?!

Замер Гвоздь, замерла и Настасья, один Данилка резко обернулся.

В переулке у ворот стояли трое — стрелецкий караул! Из-за почерневшего забора, который и так был невысок, а сейчас из-за навалившего снега сделался человеку по грудь, видны были и плечи, и головы в особых стрелецких колпаках, и даже уложенная на одно плечо пищаль.

— Да полно, здесь ли голосили? — спросил другой стрелец.

— Бык ревет, корова ревет, а кто кого дерет, сам черт не разберет, — заметил третий.

— Кому тут орать-то? Видишь, Алеша, двор малый, тихий. Это, видать, оттуда крик был…

— Нет, надо поглядеть.

Стрелец со звучным голосом, не иначе — десятник, вдоль забора пошел к калитке и тут издали увидел, что на снегу лежат двое и уже не шевелятся.

— Ого! Тут и орали! — С тем стрелец ворвался во двор с бердышом наперевес.

Настасья, схватив Данилку за руку, втащила его в щель между подклетом и сараем, а может, и хлевом на одну коровку. Гвоздь же кинулся бежать туда, куда и собирался, но делать этого ему не следовало — те стрельцы, что еще оставались за оградой, сбоку его заметили.

— Алеша! Вон он, вон, гляди!

Ох, не рассчитал Гвоздь! Вздумалось ему, что все трое пошли к калитке, ан нет — лишь один. Но этот один был обучен владеть бердышом так, что не приведи Господь!

Он держал свое оружие, как баба держит ухват, острием книзу, и рубил перед собой воздух, словно косарь — траву. Это было надежно и при схватке с конным, и чтобы обезножить пешего.

Раз, другой и третий увернулся Гвоздь от размашистого удара такой силы, что запросто можно бы подрубить конские сухожилия. Но и он был бойцом испытанным, и он кое-что умел. Сделав обманное движение и заставив стрельца сделать четвертый низовой взмах, Гвоздь уловил миг, когда лезвие бердыша ушло слишком далеко в сторону, а стрелец нагнулся, и тогда он кинулся на стрельца и повалил.

В рукопашной же от длинного бердыша было мало толку.

Собственно, Гвоздю нужно было лишь выскочить за ворота и добежать до угла. А там уж бурая кобылка спасла бы. Схватив бердыш за древко обеими руками, он вмял стрельца древком поперек груди в снег, оперся на него и вскочил. При этом он так перехватил бердыш, что лезвие описало в воздухе круг, и стрелец был вынужден от него оторваться. Держа оружие как топор, Гвоздь побежал к калитке.

И тут оказалось, что стрельцы совершили ошибку.

Полагая, что их десятник скоро управится с татем, они вошли во двор.

Останься они по ту сторону забора — и Гвоздь был бы заперт во дворе, как в ловушке. Но они вошли и даже удалились от калитки настолько, что он имел возможность проскочить.

Слишком поздно двое стрельцов кинулись навпереймы…

Гвоздь, отмахиваясь бердышом, пробивался к калитке яростно, и он уже был к ней спиной, оставалось лишь выскочить. Настасья и Данилка, услышав шум схватки, прокрались к углу подклета, выглянули и увидели, что Гвоздь задом вываливается в переулок, а один из стрельцов падает на снег.

— Назад… — Настасья удержала Данилку, чтобы слишком далеко не высовывался.

Стрелецкий десятник поднялся, весь в снегу, и подошел к лежащему, над которым уже склонился его товарищ.

— Гляди ты, ранил… — прошептала Настасья. — Сейчас они его отсюда выведут…

Но рана, видать, была не опасная. Десятник приказал — и вместе с оставшимся невредимым стрельцом они побежали следом за Гвоздем. А раненый кое-как встал сам и, пошатываясь, побрел следом.

Брел он медленно, опираясь о бердыш, и, видать, было ему худо.

— Ну, коли они сейчас на помощь позовут, будет тут весело, — сказала Настасья. — Надо поскорее выбираться… Коли Гвоздь к сараям бежал, стало быть, знал, что делает. Не иначе там какой-то лаз имеется… Федора Тимофеевна к соседке прямой дорожкой бегает… И узко там, видать, Гвоздь боялся, что, пока пролезать станет, как раз в спину бердышом получит.

— Дай-ка я погляжу, — предложил Данилка. — Я глазастый.

Он думал, что сумеет высмотреть щель или что иное — то, на что рассчитывал Гвоздь. А для того, чтобы понять замысел Гвоздя, нужно было хотя бы посмотреть, куда ведут его следы до того мига, пока его не заметили стрельцы.

На белом снегу следов было предостаточно — Гвоздь все-таки пробежал и туда, и обратно. Лунная ночь очень даже способствовала тому, чтобы в этом месиве разобраться, да только Данилка еще не умел.

Он не мог высовываться из-за подклета и смотрел, вытягивая шею и пытаясь наметить направление бега. Тут-то и привлекли его внимание странноватые следки.

Сперва Данилка не придал этим следам никакого значения — мало ли такого добра на снегу? Но было в них нечто неправильное…

Он пригляделся.

Они были не человечьи.

В общей путанице выделялись круглые ямки, как бы оставленные палкой или древком от бердыша. Но ни того и ни другого у Гвоздя не имелось…

Тут Данилка понял, что это за ямки, а заодно догадался, кого так остервенело преследовал Гвоздь.

— Настасьица! — воскликнул он. — А девка-то та! Помнишь? Девка-то — цела! Ушла! Успела!

— Тихо ты! — прикрикнула Настасья. — Ночь же — шепот слышно!

— Да вот же, вот! — приговаривал Данилка. — Вот же! Оттуда она бежала! Через подклет ушла! И к лазу!..

Точно — следы от посоха уводили куда-то за сарай.

— Жива она. Слышишь? Цела!

— Жива — это хорошо… — проговорила Настасья. — Ее-то Господь спас…

Она замолчала.

— Что ты, Настасьица? — спросил обеспокоенный Данилка, ведь следовало скрываться поскорее, а не стоять столбом.

— Это — видишь? — Настасья показала нож. — Вот за это я так отплачу — небо с овчинку покажется!

И она перекрестилась окровавленным ножом.

— Будешь стоять столбом — ни за что ты не отплатишь! — решительно заявил Данилка, видя, что девка сейчас малость не в своем уме. — Бежим, у нас же еще лошадь с санками есть! Удерем!

— Точно! — словно опомнившись, негромко воскликнула Настасья. — Держи-ка. Мне есть чем отбиться.

И тот самый нож, которым погубили ее жениха, вложила в руку Данилке.

— Пошли, — Данилка устремился было туда, куда скрылась спасенная девка.

— Не-ет, куманек, калиточкой вошли — калиточкой и выйдем. Да и шубу мою прихватить надо. Не бойся, отсюда мы хоть лошадь сразу найдем. А там еще плутать и плутать.

— На кой тебе лошадь?

— А вот увидишь.

Два тела лежали рядышком — здоровенный мужик (уж не Подхалюга ли?), загубленный Настасьей, и Юрашка — жених не жених, суженый не суженый.