Прощай, зеленая Пряжка - Михаил Чулаки

Здравствуйте, Виталий Сергеевич.

Здравствуйте, Тамара.

Виталий Сергеевич, здравствуйте!

Здравствуйте, Тамара. Мы ведь уже поздоровались.

А я люблю с мужчинами здороваться. Виталий Сергеевич, здравствуйте!

Здравствуйте. Откуда вы, Тамара, апельсин взяли?

Мне Маргарита Львовна принесла. И конфеты тоже. Виталий Сергеевич, а Маргарита Львовна хорошая?

Хорошая.

А вы ее любите?

Люблю. — Что еще скажешь Сивковой?

И я ее люблю. А правда, что ее Капитолина Харитоновна ругала?

Капитолина Харитоновна давала указания — она же заведующая.

Если правда, что ругала, я ей голову отвинчу! Маргарита Львовна хорошая, ее нельзя ругать!

Это угрозы несерьезные, можно не обращать внимания. Виталий махнул рукой и пошел дальше. У входа в процедурную стояла Ирина Федоровна.

Виталий Сергеевич шествует! А я тоже могу лекарства раздавать, потому что я в Первом медицинском училась, пока меня Привес не провалил. Я даже лучше сестер могу, потому что я знаю, куда девочки лекарства прячут. А вам не скажу, потому что вам неприлично это слушать. Я сама лекарства прячу, ха-ха-ха!

Чего вы не отдыхаете после обеда, Ирина Федоровна?

Когда стану подыхать, тогда буду отдыхать. Ха-ха-ха! Во как я складно! Я такая бодрая, Виталий Сергеевич, что мне не нужно отдыхать семьдесят лет!

Тогда все хорошо.

Все прекрасно, Виталий Сергеевич! И вам прекрасно, потому что вы к своей красуле торопитесь. Такая красуля, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Смотри, сукин сын, ты мне ее вылечи!

В надзорке опять дежурила Маргарита Львовна.

Здравствуйте, Виталий Сергеевич. Все спокойно, Сахарова ест, немного разговаривает. С тех пор как с вами заговорила, гораздо лучше.

Виталий улыбнулся: приятно услышать признание заслуг.

Мне сказала Сивкова, что вы ее фруктами подкармливаете.

А что ж, Виталий Сергеевич, никто к ней не ходит. У нас же остаются передачи: некоторым столько наносят, что не съесть, а которые и вовсе отказываются, вон как Верочка в первые дни. Так что ж пропадать продуктам? Мы и раздаем таким. У нас они бесприданницами называются.

Ну — что же, разумно. Хотя, может быть, и не очень законно.

На одной законности не уедешь, Виталий Сергеевич.

Замечание весьма спорное, а в психиатрии в особенности, но Виталий не стал возражать. Он был |>ад, что не выяснилось, будто Маргарита Львовна покупает больным апельсины на свою зарплату: такая праведность была бы уж слишком!

Вера Сахарова смотрела на Виталия. Ему показалось, смотрела с ожиданием. Он подошел.

Здравствуйте, Вера.

Здравствуйте, — и не очень уверенно добавила: — Виталий Сергеевич.

О, вы даже меня по имени знаете! Вот не ожидал.

Я слышала.

Ну и хорошо. Как себя чувствуете?

Не знаю.

Но все-таки? Лучше чем вчера, позавчера? Или хуже?

Не знаю. Все так сложно.

Ну а знаете теперь, где находитесь?

Мне кажется, вы все-таки добрый.

Надеюсь. Но я вас спросил, знаете ли, где находитесь?

Где нахожусь… Это значит нахожу себя. Я не нахожу себя. Все так сложно, так перепуталось.

Постарайтесь, Вера, подумайте.

Я не могу, Виталий Сергеевич, не могу! Я начинаю думать, хочется удержать мысль, опереться — а она проваливается! Не могу думать, никакой опоры! — Вера схватила Виталия за запястье, там где часы. — Вы добрый, Виталий Сергеевич, вы мне поможете! Я так хочу, чтобы мне помогли!

Первые ее живые слова, обращенные к нему! Раньше было молчание, потом бред. Даже сегодня — первые фразы доносились как бы издалека, из- за стеклянной стены. И вдруг живые слова! Вдруг контакт! Человеческое тепло! И пальцы, сжимающие запястье как раз там, где часы — словно начало нового отсчета времени.

Виталий даже не смог сразу ответить. Сглотнул.

Ну конечно, Вера, я постараюсь вам помочь.

Правда? Я так и думала, что вы добрый! Но все так перепуталось.

Перепуталось, потому что вы заболели.

За-бо-ле-ла? Как странно. Ничего не болит. И жара нет. Когда я болела, всегда был жар. И голова. Или горло.

Болезни бывают разные. А у вас такая, от которой путаются мысли.

Как странно: за-бо-ле-ла. Я вам верю, потому что вы добрый, но как же так?

Контакт ослабевал. Снова Вера обращалась не столько к Виталию, сколько к себе. Снова как бы поднималась между ними стеклянная стена. Но ведь был момент! Наверное, момент контакта требует такого напряжения, что долго Вере просто не выдержать!

Вы отдохните, Вера. И подумайте. И помните, что я всегда готов вам помочь, что я все время стараюсь вам помочь. Вы заболели, но это пройдет. Вы поправитесь. А сейчас поспите.

Вера разжала пальцы, отпустила запястье Виталия. ! То все равно новый отсчет времени начался! Их часы тикают!

Вера закрыла глаза. Задышала ровно. Виталий еще немного посидел и осторожно встал.

Нужно было посмотреть еще и других больных, но он не мог: в нем жил миг контакта, и сохранить его можно было только в молчании. И еще он вдруг сразу очень устал, — наверное, и от него потребовалось огромное напряжение.

Он прошел по коридору, сосредоточившись на том, чтобы идти ровно, — казалось, что если он хоть немного расслабится, то его начнет пошатывать; наверное, преувеличение, но так казалось, — вышел в тамбур и свернул оттуда не в ординаторскую, а на лестницу Постоял на площадке.

Впервые он сделал то, чего врачу делать категорически нельзя, а тем более, врачу-психиатру: он как бы принял на себя груз болезни. Каждая больная здесь сгибается под своим грузом, единственным, а выдержать сразу двадцать или тридцать абсолютно невозможно физически, поэтому нужна отстраненность, нужно уметь изолироваться от мира болезни, мира страданий, так же как эпидемиолог, который работает в очаге заражения в перчатках и маске: никто же не упрекает его в бессердечии за то, что он не спешит наглотаться микробов от своих пациентов. Так и здесь: всегда есть духовная изоляция, как бы перчатки и маска. Но напряжение контакта оказалось таким, что изоляцию пробило — он этого не хотел, это вышло само собой. Но вышло, и теперь отстраненности не может быть между ними, да он и не хочет отстраненности, он принял на себя этот груз — груз болезни близкого человека. Очень близкого.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Родители Виталия имели привычку скромно отмечать годовщину своей свадьбы. Заходили двое-трое друзей, которые помнили дату и которых не нужно было приглашать; мама пекла особый свадебный пирог: пирог этот имел какое-то символическое значение, чуть ли не послужил в свое время поводом для знакомства, и выпекался только раз в год — не потому что препятствовала более частому его исполнению сложность рецепта, а потому, что испечь его в другой день было бы кощунством.

Годовщины свадьбы были тем более знаменательны, что семейная жизнь старших Капустиных развивалась путем сложным и извилистым — Виталий, естественно, знал далеко не все, но и того, что он знал, было достаточно! Хотя бы того, что у солидного Сергея Витальевича Капустина (имена в их семье по традиции чередовались, так что сыну Виталия, если таковой родится, предстояло стать Сергеем) трое детей на стороне, все мальчики, все от разных женщин, и обо всех он трогательно заботится — в этом, кстати, причина того, что они всегда жили очень стесненно, с трудом дотягивая до очередной получки профессорское жалованье; более того, и мама знала о существовании мальчиков, не устраивала мужу сцен и посылала детям регулярно подарки. Однажды Виталий невольно подслушал, как мама сказала ахавшей и возмущавшейся подруге:

Понимаешь, Леночка, то, что он каждый раз добровольно возвращается — это ведь тоже доказательство любви. Он снова делает выбор — и снова выбирает меня. Свободно! Он знает, что свободен. А если бы я попыталась его запереть, он бы давно убежал. Такой он человек. Конечно, я страдаю каждый раз, но так уж устроена жизнь, что нужно иногда страдать. Зато потом у нас будто снова свадьба.

Все равно я тебя не понимаю! — воскликнула Леночка, и стала с этого момента Виталию неприятна. И он злорадствовал, когда узнал, что муж ее бросил.

Вот такие отношения, и потому-то годовщина свадьбы родителей имела значение для Виталия. Он всегда дарил им букет белой сирени и проводил этот вечер дома, с удовольствием поедая свадебный пирог — на редкость вкусный, ко всему прочему!

На этот раз пришли муж и жена Асафьевы, товарищи отца еще по институту, неизбежная мамина Леночка, и — немного неожиданно для Виталия — профессор Буяновский, сослуживец отца и приятель, но все же никогда не бывший среди самых близких друзей. Скоро Виталий понял интригу: ведь Буяновский два года как овдовел, и мама надеется пристроить подругу. Понял и вознегодовал: хорошенькую жену хочет мама подложить Бу- яновскому, который как будто ничего плохого ей не сделал!

Очень скоро за столом прозвучало неизбежное:

Ну, Виталик, расскажите нам о вашей работе! Когда я узнала, что вы сделались психиатром, я вас стала бояться, честное слово! Вдруг вы только посмотрите, и сразу все про меня поймете! — мамина Леночка всегда говорила с мужчинами вот так многозначи- тельно-кокетливо, часто кокетничая совершенно бескорыстно, как сейчас с Виталием. А чтобы ее попять, совсем необязательно было становиться психиатром, достаточно, как надеялся Виталий, быть простым профессором химии, как Буяновский.