Сигнал из космоса - Курт Занднер

По окончании практических занятий я задержал Крюгера:

— Послушайте, Крюгер, не хотели бы вы немного помочь мне в одной частной работе? Только, к сожалению, много уплатить вам за это я не смогу.

— Что ж, господин доктор, ладно, если вам нужно! — Ответ прозвучал далеко не восторженно. Было видно, что он просто не решается отказаться, не желая портить со мной отношений. Тем более что за последнее время я и на практических занятиях бывал очень раздражителен и студенты все чаще становились жертвами моей нервозности: я пылко упрекал их за нерадивость, сыпал саркастическими замечаниями и запугивал предстоящими экзаменами.

— Но придется работать у меня на дому. Я живу в Грюнбахе, в шестнадцати километрах отсюда, — предупредил я.

— Ничего не значит. У меня мотоцикл, — ответил он не без гордости.

— Ну, что ж, в таком случае, может быть, начнем сегодня вечером? Скажем, часов в восемь?

Он поколебался. "Хорошо, если вы так хотите, господин доктор",- сдался он наконец с едва слышным вздохом.

Ровно без пяти восемь он подкатил к моему дому на невероятно старой и оглушительно трещавшей мотоциклетке, которую, по всей вероятности, купил у какого-нибудь старьевщика и потом собственноручно отремонтировал. Я провел его на чердак. Засунув руки в карманы брюк, он с минуту удивленно и насмешливо оглядывал антенну и мою аппаратуру на столе, которой я так гордился.

— Занятная штука… Для чего она, господин доктор? — спросил он несколько покровительственным тоном. По-видимому, сооружение не произвело на него никакого впечатления, но он просто не хотел меня огорчать.

Чтобы поставить его на место, я нахмурился и, не давая прямого ответа на вопрос, кратко объяснил ему монтажную схему усилителя и стабилизатора. И то и другое еще предстояло наладить и подключить.

— Попробуйте собрать эти аппараты в том порядке, в каком вы видите их на этой схеме. Сможете?

— Думаю, смогу, — ответил он и покосился на меня несколько обиженно. Хотя на чердаке и было весьма прохладно, он скинул пиджак и начал работать. Как я скоро убедился, работал он очень быстро и дело у него спорилось гораздо лучше, чем это вышло бы у меня. Явный талант к экспериментальной работе!

Полчаса он возился молча, потом спросил, монтировать ли и проводку.

— Если думаете управиться и с этим — буду очень рад! — сказал я, улыбаясь.

В хорошем настроении я стал разговорчивее. "При помощи этой аппаратуры я собираюсь ловить сигналы космических ракет", — ответил я наконец на заданный мне в самом начале вопрос о назначении аппарата. О принятых мною таинственных сигналах я, разумеется, умолчал.

Его глаза заблестели, и по взгляду, который он на меня бросил, я убедился, что несколько вырос в его глазах.

— Это ужасно заинтересовало бы моего старика, — сказал Крюгер. — Ведь он выписывает буквально все журналы, где об этом можно прочесть. Эх, говорит, знал бы ты, до чего это здорово!

— А кто он, ваш отец? -спросил я.

— Машинист на железной дороге, — ответил он почти угрожающим тоном, словно подозревал у меня скрытую неприязнь к железнодорожным машинистам.

— Тяжелая, очень ответственная профессия, — сказал я серьезно.

— О да! — Помаленьку оттаивая, Крюгер рассказал, что отец его водил даже восточный экспресс и уже дважды включал экстренное торможение. Раз — из-за стада коров, забредшего на рельсы, а другой — из-за обвала камней, засыпавших путь. Все обошлось благополучно, только во второй раз локомотив — тяжелый электровоз последней конструкции — сошел с рельсов; однако и тогда никто из пассажиров не пострадал.

Хотя Крюгер и старался, как свойственно молодым людям, говорить в небрежном и развязном тоне, чтобы скрыть свои настоящие чувства, нетрудно было заметить, что юноша очень привязан к отцу и глубоко его чтит. Мать его умерла много лет назад, братьев и сестер не было. Отец жил в городе, расположенном в шестидесяти километрах от X., но домой попадал не часто — такая профессия! Сам же Крюгер жил в студенческом общежитии университета.

Около полуночи я хотел прервать работу, но Крюгер запротестовал: "Я готов поработать еще немного, располагайте мной. Выспаться успею и завтра. Не находите ли вы, господин доктор, что эта проводка для пятнадцати ампер слабовата? Дайте-ка я сейчас ее заменю. Провод у вас еще есть?"

Наша работа увлекла Крюгера. Его энтузиазм не пропал и в следующие вечера, так что к 16 октября у нас почти все было готово.

— Завтра произведем генеральную пробу,- объявил я, когда мы с ним уже глубокой ночью отмечали наш успех стопкой водки.

— Завтра… завтра, к великому моему сожалению, я не смогу, — смущенно пробормотал Крюгер, и мне показалось, что он чуточку покраснел.

— Ну, хорошо, — улыбнулся я ободряюще, испытывая, правду сказать, некоторую долю зависти. — Надо вам немножко развлечься. Генеральную пробу я могу произвести и без вас.

Ему как будто было жаль пропустить опыт, но для некоторого самоутешения он спросил:

— Правда ведь, за последнее время в космос не запускали новых ракет?

— Нет, нет, ракет не запускали! — поспешил я его успокоить.

Сейчас я пишу об этом во мраке ночи, в палате сумасшедшего дома! Работаю тайно, полуприкрывшись одеялом, в слабом луче от фонаря. Пишу украденным карандашом на украденной бумаге, словно подвожу всему этому итог. Но если бы меня спросили, какой день я считаю самым счастливым в жизни, то и сейчас, ни минуты не колеблясь, я назвал бы 17 октября. Для меня он значил примерно то же, что для Роберта Коха — день, когда он открыл бациллу туберкулеза, для Рентгена — день, когда он впервые увидел костяк собственной руки, а для Эйнштейна — дата того солнечного затмения, когда подтвердилась правильность теории относительности…

А вслед за воспоминанием о величайшем дне моей жизни приходят мысли о том, как обывательская тина засосала мой труд со всеми его возможностями, а сам я в это время беспомощно барахтался, вместо того чтобы проявить всю энергию, приложить все силы к спасению достигнутого. При этих мыслях я испытываю безграничный стыд и глубокую печаль. Я сделал научное открытие, но оно бесплодно, если человек, совершивший его, не проявит мужества и решимости, чтобы отстоять открывшуюся истину. На весах судьбы добытая истина оказалась легковесной — весы склонились под грузом моих трудностей: я отступил! Теперь нет смысла предаваться запоздалым сетованиям, надо спасать, что можно. Боюсь, что удастся спасти немногое! Как бы там ни было, 17 октября остается величайшим днем моей жизни, в буквальном смысле моим звездным днем.

После этого, признаться, довольно скорбного отступления постараюсь теперь как можно более точно и деловито описать события того памятного дня, вернее, той ночи.