Унесенные ветром - Митчелл Маргарет

Пока Мамушка возилась в комнате, Скарлетт лежала тихо, радуясь, что старая нянька понимает ее без слов. Мамушка не стала ее попрекать, не потребовала объяснений. Она сразу все поняла и промолчала. Оказалось, что Мамушка оценивает положение еще более трезво, чем сама Скарлетт. Когда опасность грозила ее любимице, старые, испещренные пятнышками, мудрые глаза смотрели глубоко и все видели ясно, с прямотой дикаря или ребенка, не замутненной понятиями о совести. Скарлетт была ей роднее собственной дочери, а раз ее доченька чего-то хочет, пусть даже это чужая игрушка, Мамушка была готова любыми путями помочь ей заполучить желаемое. Ей и в голову не приходило задуматься о правах Сьюлин и Фрэнка Кеннеди, она разве что угрюмо усмехнулась бы про себя. Скарлетт в беде и пытается из нее выбраться, к тому же Скарлетт – любимое дитя мисс Эллин. Мамушка встала на ее сторону, не колеблясь ни минуты.

Скарлетт почувствовала ее молчаливую поддержку, грея ноги о горячий кирпич, и слабая надежда, зародившаяся в ее груди во время долгого и трудного возвращения домой под холодным дождем, разгорелась ярким пламенем. Надежда согрела ее, сердце забилось учащенно, прогоняя кровь по жилам мощными волнами. Силы вернулись к ней, ее охватило безудержное возбуждение, от которого хотелось смеяться вслух. «Я все еще на ногах», – возликовала она.

– Подай мне зеркало, Мамушка, – сказала Скарлетт.

– Не высовывайте плеч из-под одеяла, – с улыбкой приказала Мамушка, подавая ей зеркало.

Скарлетт посмотрела на себя.

– Господи, бледная, – воскликнула она, – а волосы растрепаны, как лошадиный хвост.

– Да уж, бывали вы и покрасивше.

– Гм… там что, сильный дождь на улице?

– Льет как из ведра, вы и сами знаете.

– Все равно ты сейчас же отправишься в город.

– Только не по такому дождю. Никуда я не пойду.

– Пойдешь. Или я пойду сама.

– А что, до завтрева подождать нельзя? Вы и так уже вон сколько всего натворили, хватит с вас на сегодня.

– Мне нужен, – внимательно изучая себя в зеркале, сказала Скарлетт, – флакон одеколона. Я хочу, чтобы ты помыла мне волосы и сполоснула их одеколоном. Да купи еще баночку желе из айвового семени, чтобы они гладко лежали.

– Не буду я мыть вам волосы по такой погоде и никакого одеколону лить не дам, будто вы дурная женщина. Пока я жива, этого не будет.

– Еще как будет. Загляни в мою сумочку, там лежит пять долларов золотом, возьми их и отправляйся в город. И вот еще что, раз уж ты будешь в городе, купи мне там баночку грима.

– Чего-чего? – подозрительно сощурившись, спросила Мамушка.

Скарлетт встретила ее взгляд с напускным хладнокровием. Невозможно было угадать заранее, послушает ее Мамушка или нет.

– Не твое дело. Просто купи.

– Не буду я покупать, чего не знаю.

– Если уж тебе так любопытно, то это краска! Краска для лица. Нечего стоять тут, раздувшись, как жаба. Иди давай.

– Краска! – воскликнула Мамушка. – Для лица краска! Я ведь и выпороть могу, не такая уж вы и взрослая! Никогда я ничего такого охального не слыхивала! Да вы с ума сошли! Мисс Эллин небось в гробу переворачивается! Красить себе лицо, как будто вы…

– Ты же знаешь, что бабушка Робийяр красила лицо, а…

– Да, мэм, и еще она носила всего одну нижнюю юбку и нарочно водой ее мочила, чтобы к телу прилипала и ноги было видно. И вы, значит, туда же? Когда старая мисс была молода, времена были охальные, да только давно это было…

– Боже праведный! – закричала Скарлетт, потеряв терпение, и отбросила прочь одеяла. – Можешь сейчас же отправляться обратно в Тару!

– И нечего меня в Тару гнать, уеду, когда захочу. Я теперь вольная, – запальчиво заявила Мамушка. – Так что никуда я отсюда не тронусь, а вы живо вернитесь в постель. Вы что, до смерти решили простудиться? И положите на место корсет. Положите его, милая. Нет, мисс Скарлетт, по такой погоде я вас никуда не пущу. Господи боже! И до чего же вы похожи на вашего па! Быстро в постель… Не пойду я покупать никакую краску! Да я со стыда сгорю – все же догадаются, что это для моей девочки! Мисс Скарлетт, вы такая миленькая, такая хорошенькая, к чему вам вся эта краска? Милая, ведь только падшие женщины мажут лицо краской.

– И добиваются своего, не так ли?

– Боженька, ты ее слышишь? Не говорите такие вещи, ягненочек мой! И положите ваши мокрые чулки! Самой вам я уж точно не позволю это покупать. Мисс Эллин из гроба встанет и за мной придет. Ну же, в постель, и живо. А я пойду. Может, найду лавку, где нас никто не знает.

В тот вечер у миссис Элсинг, когда Фанни была должным образом обвенчана, а старый Леви и остальные музыканты настраивали инструменты перед балом, Скарлетт радостно огляделась вокруг. Как замечательно снова оказаться на празднике! Ее очень порадовал оказанный ей теплый прием. Когда она вошла в дом под руку с Фрэнком, все так и кинулись к ней с радостными приветственными криками, все целовали ее, жали руку, говорили, что сильно скучали и что ей не следует возвращаться в Тару. Все мужчины, казалось, любезно позабыли, что когда-то она старалась разбить им сердца, а девушки – что она пыталась отбить у них кавалеров. Даже миссис Мерриуэзер, миссис Уайтинг, миссис Мид и другие важные дамы, так холодно относившиеся к ней в последние дни войны, казалось, позабыли о ее ветреном поведении и о своем неодобрении. Теперь она была одной из них – из тех, кто пережил поражение, к тому же она была племянницей Питти и вдовой Чарльза. Они целовали ее, со слезами на глазах нежно соболезновали по поводу кончины ее матери, расспрашивали об отце и сестрах. Все спрашивали о Мелани и Эшли, удивлялись, почему они не приехали с ней в Атланту.

Несмотря на радушный прием, Скарлетт все же ощущала легкую неловкость, которую тщательно скрывала: она беспокоилась о том, как выглядит ее бархатное платье. Юбка все еще была слегка сырой до самых колен, а по подолу виднелись пятна, хотя Мамушка и кухарка с ног сбились, колдуя над платьем: парили его над чайником, чистили щеткой для волос и просушивали у открытого огня. Скарлетт боялась, что кто-нибудь заметит, как жалко выглядит ее платье, и догадается, что другого у нее нет. Она успокаивала себя тем, что платья многих других дам выглядели намного хуже ее собственного: старые, аккуратно заштопанные и тщательно выглаженные. По крайней мере ее платье было целым и новым, хотя и отсыревшим, – единственное новое платье на всем празднике, если не считать свадебного платья Фанни из белого атласа.

Памятуя обо всем, что тетя Питти рассказывала о финансовом положении Элсингов, Скарлетт недоумевала. Откуда же взялись деньги на атласное платье, закуски, украшения и музыкантов? Все это стоило немалых денег. Скорее всего заняли у кого-то, или же все семейство Элсингов сложилось и закатило Фанни такую дорогую свадьбу. Такая свадьба казалась Скарлетт бессмысленным расточительством – в том же духе, что и роскошные надгробия на могилах братьев Тарлтонов. Ее охватило то же раздражение и равнодушие, какое она ощутила на фамильном кладбище Тарлтонов. Дни, когда можно было без оглядки сорить деньгами, канули в прошлое. Так почему же люди держатся за привычки прежних времен, хотя прежние времена прошли без возврата?

Она прогнала мимолетное раздражение прочь. Деньги-то чужие, а ей не хотелось портить себе чудесный вечер из-за чужой глупости.

Оказалось, что жених ей хорошо знаком: Томми Уэллберн из Спарты – она еще выхаживала его в 1863 году, когда он получил плечевое ранение. Тогда это был молодой красавец шести футов ростом, бросивший изучение медицины, чтобы вступить в кавалерию. Теперь рана в бедре так его скрутила, что он стал похож на маленького старичка и, как заметила тетя Питти, разбрасывал при ходьбе ноги самым неприличным образом. Но сам он, казалось, совершенно не замечал своей увечности, а может, и не придавал ей значения, и вел себя как человек, ни от кого не ждущий скидок на свое положение. Он оставил всякую надежду на продолжение занятий медициной и работал подрядчиком – строил отель с бригадой ирландских рабочих. Скарлетт удивилась, как он справляется с такой сложной работой в его-то состоянии, но не стала задавать ему никаких вопросов, с грустью осознав, что нужда всему научит.