Страшные истории. Городские и деревенские (сборник) - Марьяна Романова

И только тогда она догадалась взглянуть на экран мобильного, и у нее горло сжалось — этот номер она знала наизусть, принадлежал он Сереже, ее погибшему первому мужу. «Может быть, Нина Матвеевна решила пользоваться этой симкой», — успокоила себя Аля. Набрала номер, но ей ответили, что абонент недоступен.

Как-то она себя успокоила, сходила в душ, приготовила наскоро оладушки — Аля была из тех, кого успокаивает теплая жирная еда. И тут телефон зазвонил снова.

На этот раз она не сразу подняла трубку — завороженно смотрела на знакомые цифры. Наверное, минуты полторы — и все это время телефон не прекращал вибрировать. «Настоящий человек не стал бы столько слушать гудки», — мелькнула мысль, которая в следующую секунду заставила ее, схватившись за сердце, подпрыгнуть. Але стало страшно — по-настоящему. И вот тогда она решила позвонить бывшей свекрови.

— Деточка, да это, наверное, сбой на линии. — Нине Матвеевне было не по себе, но хотелось и Алю успокоить, было так жаль ее, бледную, заплаканную, похожую на тень прежней себя.

— Если бы вы только слышали эту тишину, — уставившись в стену, сказала Аля. — Я никогда ни с чем подобным не сталкивалась. Как будто бы сама Вечность хочет, чтобы ты ее услышала… Вот так живешь, будничными своими делами какими-то занята, волнуешься обо всякой хрени, а о ней, вечности, и не думаешь. А она же существует… Она умнее и древнее тебя, она таких, как ты, миллионы видела. И иногда кому-то напоминает о себе — мол, думаешь, ты тут хозяин жизни? А ты тут на самом деле никто, из праха вышел, в него и обратишься.

— Аля, милая… Давай валокордину тебе накапаю! Ну почему это случилось, когда мужа твоего дома нет. Тебе было бы спокойнее.

Бывшая невестка посмотрела на нее, как побитая жизнью и имеющая единственную амбицию — не спиться бы — воспитательница детского сада посмотрела бы на пятилетку, важно заявившего, что он вырастет и станет владельцем заводов-газет-пароходов. Неприятный взгляд.

— Вы издеваетесь? Он ведь нарочно выбрал час. Не стал бы звонить, когда муж рядом.

Уехала Нина Матвеевна только утром — Аля категорически отказалась ее отпустить. К старости сон становится хрупким, а когда еще и в чужой постели… Всю ночь она следила за тенями на потолке, на душе было неспокойно.

Нина Матвеевна никому не собиралась говорить, но так вышло, что неделю или другую спустя к ней зашла на кофе соседка.

Женщину звали Анфисой, и во дворе ее считали странной. Во-первых, у нее как будто бы не было возраста — то есть, ее желтоватое лицо было исполосовано морщинами, но с другой стороны — местные старожилы вспоминали, что и четверть века назад она выглядела точно так же. Во-вторых, она все время была одета одинаково — и в зной, и в мороз на ней было длинное черное, похожее на монашескую рясу платье и шерстяная кофта, на все пуговицы застегнутая. В-третьих, она почти никогда ни с кем не разговаривала, могла проигнорировать обращенное к ней приветствие, однако иногда что-то на нее находило, она звонила в чью-нибудь дверь и равнодушно выдавала в лицо хозяевам, испуганным уже самим фактом ее появления: вам бы, мол, лучше местечко на кладбище прикупить, скоро покойник в вашей семье ожидается. Или: заприте вашу дочь, она скоро познакомится с бандитом, влюбится в него, и он всю жизнь ей испоганит, будет его годами с зоны ждать.

Все, что эта Анфиса оглашала, сбывалось. И покойник случался в семье, где не было стариков и никто ничем не болел. И дочка тихих филологов проколола шину своего велосипеда аккурат напротив скамейки, на которой сидела компания крепких татуированных парней, — один из них подошел помочь, и слово за слово — уже осенью сыграли свадьбу, а за несколько дней до нового года, когда молодая жена уже ждала первенца, его взяли за вооруженный грабеж.

А когда Анфису просили — скажи мне, что будет, — и даже деньги большие предлагали, она только передергивала плечами и молча уходила.

И вот Нина Матвеевна неделю собиралась, но в итоге подошла к ней во дворе, за рукав схватила, чуть ли не на колени упала, торопливо рассказала все. Она ни на что не надеялась — ее обращение было похоже скорее на конвульсии утопающего, чем на продуманный план спасения. Но случилось чудо: Анфиса сжала ее руку и сказала: вари кофе к полуночи, я зайду, поговорим.

Кофе она, к слову, так и не выпила — хотя долго и с явным удовольствием вертела остывающую чашку в руках и, прикрыв глаза, втягивала носом ароматный парок. Нина Матвеевна сидела напротив и шелохнуться не смела — боялась обидеть странную соседку, спугнуть. Специально пирог яблочный испекла — но он так и остался на столе нетронутым.

— Бывает такое, — сказала Анфиса, выслушав сбивчивый рассказ. — Приходят за своими они, за собою приглашают. Раньше вот телефонов не было, просто так приходили. Во сне в основном. Да разве кто сейчас обращает внимание на сны. Мой муж часто звал меня. Тридцать пять лет нет его уже. И как настроение у меня плохое или заболею — звонит. А тогда — сама понимаешь — ни мобильных, ни определителей номера. Обычный пластмассовый телефон с диском у меня стоял, как у всех. Но я сразу понимала, что он это звонит. Правильно невестка твоя тишину описала — именно такая она и есть, зовущая. Только вот слушать долго ее нельзя, а то мертвец за тебя выбор сделает, утянет. Если ты не имеешь привычки к вечности, она тебя быстро поглотит.

— Что же делать? — Нина Матвеевна перепугалась за Алю. — Это значит, что она… умереть может? Но у нее семья, ребенок маленький, да и вообще…

— Да не психуй, — поморщилась Анфиса. — Что же вы все как дети, стоит о смерти с вами заговорить. Ты ей только скажи, чтобы долго не слушала, если еще позвонит. Это уже не тебе, а ей решать — пойти на зов или пока тут остаться. Я вот решила пока побыть, хотя иногда думаю — а может, зря…

Аля потом несколько раз Нине Матвеевне рассказывала, что были еще звонки. Один раз, когда она ногу в гололед сломала и толком полежать не могла — некому было ей помогать. Так на костылях по дому и прыгала, обезболивающие ела как конфетки. Очень ей тогда себя жалко было — все домашние улягутся, а она в ванной запрется, с трудом, свесив ногу в гипсе, помоется, и потом еще сидит под струей воды и плачет.

Жалость к себе — наверное, самое быстрорастущее чувство на свете. Как ядерный гриб — трансформируется на глазах, а потом еще и убивает все живое вокруг, потому что быстро превращается в претензии к другим. Тут звонок и раздался, но Аля помнила о том, что ей рассказала бывшая свекровь (хоть и не вполне поверила ей), и через несколько секунд отключилась.

И потом еще был звонок — уже через несколько лет, когда ее сын пошел в школу. Он вырос в трудного ребенка, и вот однажды так Але надерзил, что ей пришлось сбежать в ванну, потому что плакать при детях непедагогично. И снова был звонок, и снова на экране был номер Сережи-покойника.