Между Амуром и Невой - Николай Свечин

Расселись кружком: шеф, Озябликов, Елтистов, Челубей с Лыковым и трактирщик Чулошников.

— Значит, ты первейшего на Москве богатыря с одного удара положил?

— Височная кость очень тонкая; при ударе проламывается внутрь и поражает мозг.

— А как догадался про ладанки?

— Яков выстрелил дважды, оба раза попал, а Коське хоть бы что. Понятное дело — панцирь. Решил поэтому кулаком…

— А на постоялом дворе как получилось, что ты вышел в одну дверь, а вошел в другую?

— Этот фокус не хитрый. Светло, все видно; главное было двигаться бесшумно. На войне я был пластуном, одиннадцать «языков» привел. Приходилось ночью, в полной темноте, проходить в трех шагах от турецкого секрета по осеннему лесу. И они меня не слышали…

— Здорово. А что у тебя за связь такая с рогожцами? Мне это может быть полезно.

— Я выполнял для них ранее секретные поручения. Какие — не скажу, сами понимаете. Можете навести обо мне справки у Арсения Ивановича Морозова.

— А почему не остался?

— Мне там у них скучно и малоденежно. Поручения, за которые хорошо платят, в Рогоже не каждый день, а у меня мало времени.

— Торопишься стать богатым?

— Конечно. Сейчас у меня сила, а потом ее не станет. Я хочу за пять лет заработать на всю остальную жизнь…

— Сколь же тебе надо?

— …и прозябать потом мирным обывателем. Главное — никому не служить, даже вам, Анисим Петрович. Деньги — это свобода. А насчет «сколько», думаю, ста тысяч достанет.

— Не пойму. С твоими талантами ты хоть завтра может добыть себе сто тысяч. Залез ночью к Коллану или Ратькову, дал сторожу по башке, и живи обывателем!

— Я ведь уже говорил, что мирное население не трогаю. Мне не любые деньги нужны, а только те, на которые спокойно будет век доживать. Вдруг я к старости в веру ударюсь, к Богу приду?

— Да ты уж столько народу перебил, Лыков! Какой тебе бог после этого?

— То в бою. То за грех не считается. Сейчас-то я не весьма об этом думаю, но в голове держу. Самый край ни разу не переступил и не собираюсь.

— Заковыристо как-то все у тебя получается: тут ты девочка, там нет, а здесь опять девочка… Нельзя быть помесью волка с бараном, но — не мое это дело, черт с тобой, живи по середке. У меня к тебе, Лыков, предложение. Надо сходить, на пару с Челубеем, в длинную командировку. В Сибирь. Добраться до Китая и вернуться сюда к осени по пути «золотых фелдъегерей», выяснив при этом, куда они, лешие, пропадают. И после поработать на меня еще один год. По окончании я вручаю тебе сто тысяч, и становись кем хочешь. Надумаешь дело какое завести в Питере — помогу. Согласен?

— Хорошее предложение, даже слишком. Что вы не договариваете?

— В Сибирь эту надо пройти по этапу.

— То есть, как это: по этапу? В кандалах, с обритой головой? А нельзя с удобствами, под видом торгового человека?

— Нельзя. Это по пути оттуда вы станете искать следы фельдъегерей. А по пути туда у вас будет другое задание: произвести ревизию моей «Этапной цепочки». Я создал целое предприятие на пути в Сибирь и в самой Сибири. В важнейших пересыльных тюрьмах, как то: в Питере, Москве, Тюмени, Тобольске и Томске — сидят мои люди. Этап им не угрожает, поскольку зацепились за должности. Повара, писари в канцелярии, есть даже один надзиратель. На самой каторге опять имеются агенты: в Кадаинской, Алгачинской, Зерентуйской тюрьмах, в Нижней Каре; в прошлом году появился и в Воеводской тюрьме на Сахалине. Третьи люди живут около на поселении. Потому, если кто из моих здесь попался, он знает, что в обиду его не дам, и в Сибири не брошу, ежели правильно себя повел. И наоборот… Сам, кстати, тоже это учти. «Цепочка» эта делалась для своих, но и тогда я уже думал, что она может деньги приносить. Так и вышло. В прошлом году мы вывезли из-за Бугров двух кавказских абреков, скопческого архиерея, четверых поляков и семь человек московских «иванов». Заработали на этом сто восемнадцать тысяч чистого доходу. Плюсом еще те люди, что на поселении живут, скупают у горбачей[79] по дешевке намытое в тайге золотишко. Так что, «Этапная цепочка» получается доходным предприятием, бережет кадр моих людей и повышает авторитет Лобова по России. Но недавно человек из Московской «колымажни» пожаловался, что его выпихивают из старост «пустынники»[80]. В Перми духовые проломили нашему парню голову, хотя знали, кого забижают. А в Нижней Каре, в самом важном месте, где документы стряпают, совсем моего писарька прижали, убить обещают. Есть там один жидомор, долю требует от доходов… Словом, надо пройтись по всей «Цепочке» и навести там порядок. А это под видом торгового человека, как ты хотел, сделать не получится; придется прописаться в романов хуторок[81]. Ну, так как? Договор, или ты уже на попятый?

Лыков раздумывал недолго.

— Под чужим именем, без бритья головы и кандалов — согласен.

— Это как? А… понимаю…

— Правильно. «Спиридонами»[82] пройдем.

— Вот и ладно. Чулошников введет вас в подробности. Помните, что времени у вас мало — к ноябрю вы оба уже должны быть здесь. Живые и с нужными мне сведениями.

Петербург переполнен людьми с просроченными видами. Со всех концов страны съезжаются в столицу разные личности: кто на заработки, кто поворовать, а кто и просто так, от нечем заняться. Покупают в участке адресный билет и прописываются, где найдут угол. Билет действует три месяца, после чего его надобно продлевать. Для этого нужно возвращаться на родину, заново оформлять временную отлучку, опять покупать трехмесячный билет… Такая морока не для русского человека, и он начинает игру в прятки с полицией. В Питере много мест, где приютят и без документов — плати только деньги. Помимо «Вяземской лавры», есть зловещий дом Дероберти, два огромных строения (каждый размером с жилой квартал) Яковлева и Тарасова, треугольник между Мойкой и Екатерининским каналом вокруг Мещанской улицы, лишенные всякого влияния власти окраины — Выборгская сторона, Охта, Нарвская застава; имеются притоны Лиговки, бесчисленные пакгаузы Калашниковской набережной и удивительные городки на свалках Горячего и Гаванского полей.

Но, в конце концов, человек без вида все же попадает в участок. Обосновывается сначала в камере при части, где его проверяет Сыскное отделение: не в розыске ли, нет ли на него данных в картотеке рецидивистов. Если тут все чисто, беспаспортный нарушитель подлежит высылке к месту приписки за казенный счет, для чего направляется в Предварительную тюрьму на Шпалерную, 25. Там бедолага дожидается этапа на родину; называются такие люди на жаргоне «спиридонами». Не будучи преступниками, они несут все тяготы тюремной жизни наравне с последними. Отношение к ним со стороны уголовных самое презрительное; последняя шпанка, базарные воры-«халамидники», плебеи преступного мира, и те находятся выше их в здешней иерархии.

Наконец, партия, достаточная для отправки, набирается и переводится в Пересыльную тюрьму в Демидовом переулке. Оттуда не позже, чем через сутки, всю команду везут ночным поездом в Москву. Московская пересыльная тюрьма на Колымажном дворе — гигантское учреждение, в котором пересекаются этапы со всех концов России. В четырех огромных балаганах проживает одновременно до двух тысяч арестантов и «спиридонов»; каждую среду сотни людей в одинаковых серых бушлатах уходят и приходят, создавая не поддающийся описанию муравейник. В зависимости от расторопности тюремной канцелярии, можно застрять в Первопрестольной на два-три дня, а можно и на месяц. Порядки в Москве жестче, чем в Питере: при любом выходе на улицу заковывают в наручи не только арестантов, но даже и «спиридонов», которые узниками по закону не считаются. Но такие строгости — только здесь… Отсюда, из Бутырки, начинается главный ссыльный тракт, который упирается уже за Байкалом в Карийские промыслы. (Последние несколько лет путь некоторым арестантам каторжного разряда продлили аж до Сахалина. Сибирь уже мала для вместительства всех кандальников!).

Наконец, наступает время отправляться дальше. Партия выходит под конвоем с Колымажного двора и поездом добирается, так же за одну ночь, до Нижнего Новгорода, далее которого железной дороги уже нет. Ночует на Этапном дворе, пополняясь при этом попутчиками из южных губерний, и утром садится на пароход. Начинается трехнедельное скучное плавание по Волге и Каме до Перми, в душном трюме, с одной лишь ночевкой в Казани. В Перми арестантов ожидает недолгий отдых, а затем открываются утомительные пешие переходы: следует пройти по безлесой болотистой местности шестьсот пятьдесят верст до Тюмени. С 1863 года этот отрезок положено не идти, а ехать на переменных лошадях, но последних всегда не хватает, а в весенне-осеннюю распутицу их и вовсе не достать. В Тюмени опять садятся на пароход и по рекам Туре, Тоболу, Иртышу и Оби доплывают до Томска.