Бродский среди нас - Эллендея Тисли

Мы примирились с тем, что во многом с Иосифом расходимся; ему такая позиция была скорее чужда. Однажды, после смерти Карла, он спросил меня, сердился ли на него когда-нибудь Карл. Я посмотрела на него и увидела, что он в самом деле не понимает, сколько он от нас требовал и сколько обещаний не выполнял. Не сомневаюсь, что мы его тоже разочаровывали…

– Иногда, – ответила я, слегка оглохнув от шума утекшей с тех пор воды.

Кем мы были для него? Не знаю… наверное, разными в разные периоды. Поначалу, когда он обжился в нью-йоркском мире литературных светил, мы, я думаю, представлялись ему людьми малозначительными, людьми из прошлого – в эту категорию были зачислены и многие русские его знакомые. Позже он увидел в нас другие достоинства. Однажды он позвонил мне и спросил, что я думаю о его пьесе “Мрамор”.

– Почему ты меня спрашиваешь? – поинтересовалась я.

– Потому что у тебя и Карла есть здравый смысл, – сказал он.

Я поняла, что ему нужен честный отзыв, возможно, по контрасту с тем, что он слышит в Нью-Йорке. Мы опубликовали эту пьесу на русском, но своего мнения ему не сообщали, поскольку он его не спрашивал.

Я честно ответила, что пьеса читается как неудачная смесь из Стоппарда и Беккета.

Он сказал:

– Ага, ясно.

У “Ардиса” была своя небольшая слава в литературных и издательских кругах – нас интервьюировали, представляли в газетах, и Карл часто выступал по “Голосу Америки”. Но до Иосифа мы не знали, что такое настоящая слава. Наша линия в отношении Иосифа была проста: слава может только помочь ему, послужить защитой, и мы сделаем все, чтобы ей способствовать. Обычно Иосиф проявлял хорошее чутье в этих вопросах, но иногда вел себя как упрямая примадонна – как тогда в Вене, где только Строуб Талботт сумел найти подход к нему и заставил говорить.

В точности то же самое произошло в 1981 году, когда в Энн-Арбор приехали продюсеры из “60 минут”, чтобы снять материал для этого чрезвычайно популярного телешоу. Все в “Ардисе” радовались тому, что знаменитая программа придет снимать к нам в рабочее помещение – в подвал дома. Все, кроме самого поэта. Подготовкой к работе руководил продюсер по имени Филип, насколько я помню, и после долгого разговора с Иосифом он подошел ко мне и сказал, что вряд ли у них что-то получится.

– Почему?

– Бродский сказал, что никакой ценности для новостей он не представляет – он всего лишь русский поэт. Это никому не интересно.

Я поняла: у Филипа возникли сомнения в успехе из-за того, что Иосифу не понравились вопросы, и он сделался угрюм. Тогда я посоветовала продюсеру оставить пока тему тюрьмы и ссылки и спросить Иосифа, как они с Барышниковым знакомились с девушками в Нью-Йорке. Тут в Иосифе сразу проснулось чувство юмора, и он стал доступен – и киногеничен.

И вот уже знаменитый журналист Морли Сэйфер сидит в нашей подвальной экспедиции, интервьюирует и Иосифа, и нас. Потом группа отправилась снимать в Нью-Йорк, и в сентябре американская публика услышала русские стихи в прайм-тайм. Эта программа познакомила с Иосифом людей, которые обычно не интересовались русской литературой, и всю важность этого знакомства вполне оценить невозможно.

Летом Иосиф обычно путешествовал, поэтому не помню, где он был летом 1982 года, когда у Карла диагностировали терминальную стадию рака. Но после первой тяжелейшей операции в сентябре того года Иосиф навестил его в палате Национального института здоровья. Иосиф был убит. Он всегда был уверен, что умрет раньше, чем здоровый по виду Карл.

В этот год Иосиф написал стихотворение “В окрестностях Александрии” с посвящением Карлу. Первоначально заглавие было “Вашингтон”, но потом Иосиф изменил его, возможно, чтобы подчеркнуть связь с его любимым Кавафисом, поэтом совсем другой Александрии… Стихотворение как будто зимнее, но июль в нем упоминается потому, что в этом месяце Карлу был поставлен диагноз; “лежащий плашмя колосс”, о котором говорится в стихотворении, – это сам Карл.

Отчетливо помню один эпизод после первой операции Карла, когда Иосиф остановился у нас в Энн-Арборе. Мы с ним были одни, стояли около дома, смотрели на реку Гурон вдалеке, и он сказал, что, когда услышал о болезни Карла, первой его мыслью было: в этом как-то повинно КГБ. Я ничего не могла на это ответить, но понимала его. В его советизированной психике всякое зло обращало мысли к системе, и случайностей – генетических или иных – не существовало.

В 1980-х для нас наступило время смертей. Эпидемия СПИДа унесла Гену Шмакова и еще многих друзей. И два сокрушительных удара для Иосифа – смерть матери в 1983 году и отца в апреле 1984-го; это видно из его эссе, посвященного родителям.

Весной 1984 года Карл, перенесший пять операций и длительную экспериментальную химиотерапию, нашел в себе силы организовать в Мичиганском университете конференцию по русской культуре в изгнании. Присутствовал Иосиф, писатели Юз Алешковский, Саша Соколов, Сергей Довлатов, художник Давид Мирецкий и Барышников. После конференции, собравшей благодаря Мише необычно большую аудиторию, мы устроили дома прием. Для Карла это была последняя русско-американская вечеринка, и получилась она очень приятной. Выделялся Иосиф: он вел себя невежливо с русскими, которые не были его старыми приятелями; его социальную фобию не ослабили ни время, ни слава.

В сентябре 1984 года Карл умер; Иосиф пришел на поминки с сотней других людей, близких Карлу. Он был сердечен, старался меня поддержать, и я была очень рада, что он приехал.

На вечер памяти Карла первого апреля 1985 года в Нью-Йоркской публичной библиотеке я не поехала, но некоторые близкие нам люди в нем участвовали: Иосиф, Артур Коэн, Саша Соколов и другие. Иосиф произнес прочувствованную речь, рассказав о том, сколько сделал для него Карл. Поэт несколько преувеличил роль “Ардиса”, но в отношении Карла он был точен. “В его присутствии ощущалось, – сказал Иосиф, – что он раскусил вас без остатка и не питает по вашему поводу никаких иллюзий, – и все же он был к вам добр”. Он говорил о том, как важно иметь такого друга, к которому можно обратиться в любое время дня и ночи…

Мне прислали запись речи, и, прочтя это место, я засмеялась: Иосиф имел в виду один конкретный случай. Однажды, еще в первые годы, Иосиф вернулся в Энн-Арбор из Парижа, и, насколько нам было известно, все там прошло нормально. А через несколько дней отчаянный звонок среди ночи – Иосиф просит Карла отвезти француженку в аэропорт, немедленно. Иосифу надо избавиться от нее, там рейс… объяснить невозможно… он больше никогда не попросит ни о чем подобном…

Я пишу об Иосифе и вижу, что пишу и о Карле; сейчас я думаю о них обоих, людях, которые были убеждены, что проживут недолго. И сейчас впервые думаю о том, что у них, у Иосифа и Карла Проффера, было общего. Оба готовы были рисковать, оба были литераторами и людьми действия.