Источник солнца (сборник) - Юлия Качалкина

Тургенев явно писал не про него. Он ли не следил за своими сыновьями? Он ли не тратил лучшие годы жизни на их воспитание? Жертвовал ради них карьерой? Здоровьем, наконец? Разве все это не он был? Да и дети искали с ним общения. Искали разговора и… Евграф Соломонович подыскивал слово… совета.

Особенно Валя, который сейчас сидел от Евграфа Соломоновича через стенку и считал себя самым подлым, самым недостойным жить на свете человеком. Не знал об этом Евграф Соломонович, ибо порой предположению сообщал силу факта, имевшего уже место быть! А то, что один из искавших с ним разговора ел себя поедом там, за стеной, это Евграфу Соломоновичу невдомек было.

Где-то в глубине квартиры Евграф Соломонович расслышал звон телефона, но брать трубку не стал. Секретарей и так хватало. Телефон беспокоился еще пару минут, пока кто-то – Евграф Соломонович не разобрал кто – не подошел и не угомонил его. Снова воцарилась тишина и расползлась по комнатам, затапливая все до последней щелочки. И так печально становилось в этой тишине Евграфу Соломоновичу! Так невыносимо становилось! Брала за душу тоска по тихим писательским радостям – прожить день от одного написанного утром листа до другого, придуманного вечером, выйти на дорогу и через забор переброситься парой ничего не значащих слов с соседом – каким-нибудь третьеразрядным, как и ты сам, писателем. Но весело так переброситься, оптимистически, – потому что и у тебя, и у него, занятого подметанием дорожки, ведущей к дому, – потому что у вас обоих сегодня ПИШЕТСЯ. А когда у вас ПИШЕТСЯ, вы рады и открыты миру. И вы для него ощущаете себя истинным подарком, ибо ему не сбить вас с толку своей пестротой.

Да, помнил Евграф Соломонович, как ласкова и приветлива была к нему Таруса, страна никогда не кончавшегося лета, – три месяца с июня по конец августа Декторы сами жили на литфондовской даче, а с первого сентября вселяли туда съемщиков. Обыкновенно на зиму туда приезжала какая-нибудь небольшая семья – человека три-четыре – мама, папа и ребенок, еще не призванный в школу и наслаждающийся легальным ничегонеделанием. И лучше всего было этому ребенку, который бесстрашно вглядывался в горизонты собственной мечты, веря, что они бесконечны. Время не текло в Тарусе так, как оно течет повсюду на Земле: оно в буквальном смысле слова замирало на месте – слетавшиеся в по теплой поре писатели, казалось, не старились, дома их не ремонтировались, сохраняя всякий раз привычную глазу облезлость, и у Артема с Валей сотовые телефоны впадали в коматозное состояние, не находя себе… роуминга. Временная неподвижность усугублялась еще и этими, вселяющимися с осени семьями, которые, похоже, подхватывали эстафету друг у друга и приезжали в эти края на излете одного и того же жизненного периода – когда родителей двое, уже двое – без бабушек и дедушек, – а ребенок их еще не сел за парту. Таруса как чистое пространство творчества была Евграфу Соломоновичу в эту минуту нужна как никогда. Но постоянно думать о ней было равносильно пытке. Дразнить себя, не зная, когда появится возможность вырваться туда, выглядело сущей бессмыслицей. Скажем больше: вредило здоровью.

Евграф Соломонович не брался определить, сколько часов прошло, прежде чем, постучав для приличия в дверь, к нему в кабинет заглянула Настя. На улице уже начинали сгущаться сумерки, столь быстрые в городе, что Евграф Соломнович сидел, не зажигая света. Настино лицо, возникшее в нарождающейся темноте, испугало Евграфа Соломоновича своей белизной. Оно еще хранило следы наложенной утром косметики – яркая тушь длинных, как у ее матери и дальше – у сыновей – ресниц делала глаза больше, чем они были на самом деле. Евграфу Соломоновичу вдруг захотелось, чтобы эти глаза приблизились и сказали что-то очень важное, почти самое главное, как когда-то…

Он сделал движение приподняться с кровати, и Настя шире отворила дверь, теперь вся уже, целиком, неестественно белея в своем махровом халате на фоне июньского вечера.

– Здравствуй, Грань, – она устало улыбнулась, – ты как? Хочешь ужинать? Я сделала винегрет сегодня.

– Когда ты пришла? – невпопад спросил Евграф Соломонович, встав и теперь не зная, сесть ему обратно или нет.

– С полчаса назад, наверное. Аркадий сегодня дома празднует тещин юбилей, так что я его с машиной отпустила пораньше. Устала страшно. Сегодня ездили два раза в Раменское. Сплошная патология.

– Ты знаешь, Артем сгорел. Они со Славиком Молодцовым были в Коломенском, и наш крем с собой не взял.

– Свою же голову не приставишь, Грань! Знаю, как же не знать. Вон он, – она отклонилась в гостиную, держась обеими руками за косяк, и тут же вернулась в прежнее положение, – засох весь. Я его отмыла и намазала эмульсией. Вот красавец будет дня через два! – Снова улыбнулась устало. – Давай пойдем есть. Все уже за столом. Саш, иди мой руки! – крикнула Настя появившейся в гостиной Сашке и невидимой для Евграфа Соломоновича, – и ты мой руки, приходи.

Настя вздохнула и характерной, слегка напоминавшей утиную, походкой покинула кабинет. Евграф Соломонович проводил ее взглядом.

К ужину он явился последним. Все уже расселись по местам и приступили, не дожидаясь друг друга. Валя остервенело мял картошку, стараясь вмазать ее в тарелку, Настя пила кофе из перламутровой чашки, пальчиком прижимая ложку к краю, а Артем чистил Сашке кусок рыбного рулета. Она внимательно следила за движением вилки в его руках. На Евграфа Соломоновича никто из них не обратил внимания, так что ему предлагалось абсолютная демократия самообслуживания.

– Будь добра, передай мне масло, – обратился Евграф Соломонович к Насте, как-то при этом заискивающе скукожившись на своем стуле и стараясь глядеть чуть ли не доброжелательно. На него подобное иногда находило. И все знали, успели к этому привыкнуть и опять же не обратили решительно никакого внимания.

В воздухе стоял веселый лязг вилок, ложек и ножей. Евграф Соломонович деловито и не торопясь ел горячую вареную картошку, то и дело посматривая на окружающих сквозь толстые линзы очков. Артему удалось-таки оторвать шкуру от куска рыбы, и, облизывая пальцы, он отдал его сестре. Сегодня каждый молчал о своем и тягостная атмосфера совместного молчания, слава богу, не угнетала. Валя, весь вечер собиравшийся с мыслями, наконец решился. Облизав пальцы на манер брата – до сих пор эти двое были похожи во всем до мелочей, особенно когда находились рядом, – поднял глаза на собравшихся. Евграф Соломонович уловил этот момент и по выражению Валиного лица понял: сейчас его сын скажет – и никакая в мире сила его не остановит, – то, что заставит их всех долго думать, думать и думать. Евграф Соломонович мысленно зажмурился и приготовился нырнуть в какой угодно омут. И Валя сказал:

– Пап, мам, – родители насторожились, – в общем, Нинина мама хочет с вами познакомиться, и я их с Нинкой пригласил к нам на будущей неделе.

Валя намеренно не смотрел ни на того, ни на другого, испытывая в эту секунду то, что испытывает человек, играющий ва-банк. Пройдет или нет? Все или ничего! Первым отреагировал Евграф Соломонович. Как ни был он готов, как ни считал себя готовым, все равно новость его удивила. Хоть куда была новость! Евграф Соломонович почувствовал себя загнанным в угол или – как ему представилось, что попал он в толпу демонстрантов лучших советских времен, и она несет его, несет, не позволяя ни шага в сторону… и захотелось Евграфу Соломоновичу затосковать. Он перестал жевать и спросил с редкостным спокойствием в голосе:

– И… – все следили за его «и», как за полетом комара, понятия не имея, куда он и кого укусит, – все?

Настя поперхнулась чаем, засмеялась и, зная, что причина ее смеха слишком очевидна, извинилась, помахав рукой перед носом. Сашка больше не интересовалась рыбой: происходило нечто, по ее понятиям, куда большего значения, чем вчерашняя Валина «речь». И она смотрела и слушала с удвоенным – нет, утроенным вниманием. Слово было за Валей.

– Все. – Он встретился взглядом с отцом.

– Понятно, – Евграф Соломонович двумя пальцами поглаживал свою чашку, явно нервничая, – и когда же нам ждать гостей?

– Не знаю. Когда вам удобнее.

– А вот теперь ты спрашиваешь, когда нам удобнее…

– Грань!.. – Настя остановила Евграфа Соломоновича, обещая дать ему продолжить в другое время, в более спокойной обстановке. – Валь, – обратилась она уже к сыну, – мы с большим удовольствием познакомимся с мамой твоей Нины. Только ты нас заранее предупредил бы…

– Я и предупреждаю. – Валя смотрел смело, настоящим победителем.

Артема опять тянуло смеяться. Настя заметила характерное подергивание его лица раньше Евграфа Соломоновича и сделала сыну страшные глаза: мол, не смей сейчас! Артем понял и ограничился ухмылкой из-под руки. Сашке становилось страшновато.