Лита - Александр Минчин

Баба Даша колдует нам что-то на дорогу. Делает сырники на завтрак. Пока у Литы свидание со своим отражением. Она изнашивает зеркало своим взглядом.

Долго-долго сидим за завтраком. Я пью третью чашку чая. И понимаю, что ничего этого в жизни больше никогда не будет. Лита ни на что не обращает внимания, а только подкладывает мне сырники и подливает варенье. Это не счастье. А что такое счастье? Страдание, которое устало. Но любовь — это страдание. Как правило. Значит, любовь не может быть счастьем. Счастье — это когда спокоен и примирен. Вот здесь я примирился. Я не был счастливым, но — на мгновение — успокоился. С тем, что Лита спит со мной, в одной кровати, касаясь моей кожи своей кожей. Я чувствую, что еще чуть-чуть, и смогу поцеловать ее — в губы. Переступить черту. Вчера ночью она в задыхании коснулась языком моего рта. И замерла.

Кто мы? Зачем судьба свела меня с Литой? Зачем это с ней сделали? Худшее, что можно сделать с женщиной. Почему это произошло с ней? Для чего нас создали? Неужели мы созданы, чтобы насиловать, заражать. Неужели нет возмездия. Возмездие — вот о чем я молил, мечтал, дышал, надеялся.

— Алеше понравилось в деревне? — спрашивает баба Душа.

Литины глаза ласкают мое лицо. Ее взгляд проникает сквозь мою кожу, нежит мою щеку.

— Очень. Я вам премного благодарен. За ваше гостеприимство, доброту. Мудрость и педагогику в обучении Литы. Вы — уникальная женщина, баба Даша.

Я целую ее руку, и она смущается.

— На здоровье, сыночек, на здоровье.

После «последнего» завтрака мы идем прощаться с сеновалом, в котором было пролито столько соков, что можно было породить новый Ноев ковчег. Мы стоим внизу, и я чувствую, как грудь Литы возбуждена. Инстинкт, видéнья. Ее ноги сверкают в солнечном свете. Все просвечивается: трусики, бедра, треугольник… Она кладет руку себе на талию и поворачивается ко мне. Зов…

У нас еще остается куча денег из Москвы, заработанных Литой. В деревне их просто негде тратить. Мы оставляем половину бабе Даше, она не знает, как нас благодарить и куда посадить.

— Деточки мои, это ж на полгода жизни, как я могу такое принять…

Лита целует ее в щеку.

Автобус в три с чем-то, но надо еще добраться до дороги. Да с банками, вареньями, соленьями. Гирляндами сушеных грибов. Свежевыкопанной картошкой.

Лита теперь хотела готовить мне суп из только так понравившейся рязанской картошки. Все, на что я обращал внимание, она превозносила до небес, превращая в фетиш и идеал. Она пыталась предугадать мое малейшее желание. Угодить, ублажить, удовлетворить. И усладить.

Какой-то дальний племянник подвозит нас в раздолбанном грузовике. Жизнь — как эта колея, а колея — как жизнь. «Ни к чему», — думаю я. Есть ли в России хоть одна не разламывающаяся машина?

Мы стоим на повороте дороги. Она в легком пушистом свитере поверх еще более легкого платья. Начинается дождь, она промокает до нитки, платье льнет к бедрам. Она усиленно жестикулирует руками, машины притормаживают, но как только видят меня на обочине дороги, обиженно взревев, уносятся прочь. Она мне машет — отойти. Льет безостановочный дождь.

Едет черная «Волга» сановника с московскими номерами. На повороте она притормаживает около нее, заплывшие свиные глазки оглядывают мокрую выточенную фигуру, шофер ждет, глядя на тушу хозяина, не прибавляя газа. Видение проплывает мимо. Сзади два свободных сиденья.

— Все люди — братья, — говорю машинально я. У Литы начинают течь слезы, от дождя, от обиды, от беспомощности. Она сильно дрожит. Я обнимаю ее за плечи.

— Хоть ты поцелуй меня — в губы, Алешенька!..

Я застываю посреди проезжей части дороги. И целую ее — в виски, лоб, глаза.

Маршрутный автобус опаздывал уже на полчаса. В России вообще неизвестно слово «пунктуальность». Оно никому не нужно. Им никто не пользуется. Наконец, кряхтя, он появляется на дороге. Мы — единственные, кого он подбирает на повороте. Автобус набит битком. Какой-то мужчина освобождает место для Литы, что вообще невероятно. Я сознаю, какой подвиг совершает он ради ее заплаканных глаз — стоять три часа. Мы благодарим его и угощаем яблоком.

(Значит, не только насиловать и заражать…)

Лита хочет поднять мокрое платье, чтобы сесть на сиденье. Я делаю ей страшные глаза. И она виновато просит прощения — глазами.

— Алешенька…

Я даю ей легкую куртку, чтобы она села на нее. Свою. Она долго не решается, держа ее мягко в руках. Все, что мое, для нее свято… Но, наткнувшись на мой взгляд, подчиняется. Чуть подняв к бедрам платье, садится на куртку. И сразу после моего взгляда прикрывает колени нашейным платком. Понимая, что средина автобуса уже никуда больше смотреть не будет, как на ее колени.

Мы приезжаем в Москву поздно, пробиваясь сквозь бессмысленные пробки у «ворот» города. Только ворот не осталось… Теперь это называется кольцевая дорога. Чтобы всех окружить сразу, кто внутри.

Тридцать первое августа, завтра начало занятий. Следующий курс. Она рвется ко мне, и у меня нет сил сопротивляться.

В ванну мы садимся вместе, и она становится моей — в ванне…

Ей так очень нравится. Она хочет еще…

Завтра нам, кажется, во вторую смену. Или мне вообще уже все кажется. Лита собирается отвезти все домой утром. Хозяйка квартиры приезжает через два дня.

Ночью она обнимает меня и шепчет:

— Алешенька, а где же мы будем встречаться? Где я буду ласкать тебя?

Я медленно убаюкиваюсь от ее тепла и засыпаю, чувствуя губы на шее. «Будем ли мы встречаться вообще», — последнее, что думаю я.

Институт грядет на меня, как дурной сон. За исключением первого дня — когда больше охов, вздохов, эмоций и восклицаний, чем занятий. В институте я мало с кем общаюсь, практически ни с кем. Мы неинтересны друг другу: я — курсу, курс — мне. Зато Лита была толком и пиком курса, всех волновала, обжигала, и не давала покоя только одна мысль, с кем она встречается. Шли слухи… но никто ничего не мог доказать. Или сказать с уверенностью.

В группе у меня была одна боевая подруга — Ирка, и про нас сначала думали, что мы е… Но ее настоящий любовник — будущий муж, учился курсом старше, и нашу пару, тандем, оставили в покое, думая, что все-таки иногда мы этим занимаемся. Так как только с ней в институте и видели меня. Зато она безумно обожала Литу, Литку и каждый раз расписывала мне, какая у нее обалденная фигура. И что она не представляла, что у женщин такая может существовать.

— Выточенная фигура и восхитительная грудь!

— Кому-то везет! — говорила она, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Я не реагировал. — Литка вообще чудо. А какие ноги!

Хотя у самой были классные ноги, лучшее, что было у нее в фигуре.

— Я бы за такую девочку… — Она смотрит внимательно на меня.

Я всегда поражался, что ее любили даже женщины.

— Не в моем вкусе…

— Кого же тебе тогда надо, Брижжит Бардо?!

Я смотрю безразлично по сторонам, как будто мне все до лампочки.

— Когда ты меня уже познакомишь с той красавицей, с кем ты встречаешься? — как пономарь, заводит она. В который раз…

— Когда-нибудь.

— Только не говори, что она сильней Литки!

— Не буду, — соглашаюсь я.

И тут она видит появившийся предмет ее восхищений.

— Литка, привет! — Они целуются. — Где ты была летом? У тебя легкий загар…

И они уходят обсуждать лето. Девичьи разговоры. С кем ты? С кем я?

Лита, при всей ее экзальтированности, никогда не ревновала меня ни к кому. Видимо, я был выше подозрений. И уж к Ире тем более, она очень завидовала, что у нас такая дружба и она может подходить ко мне каждый день. И встречаться со мной в институте. Что Лите было категорически запрещено, даже приближаться ко мне в стенах alma mater. Я не хотел, чтобы весь кагал, чтобы вся кагорта обсуждала мою личную жизнь.

Вечером я перевозил свои вещи домой. Отец возвращался послезавтра.

Зарядили дожди. Неожиданно наступила осень.

Грязь в Москве, как всегда, по уши. Никто ее не хочет убирать, Москву.

В четверг я возвращался домой раньше, часов около шести. Уже стемнело. Нужно было длинной дорожкой спускаться в долину, к дому. Иногда приставали пьяные. И отставали, когда им давал искомое. Деньги. Инстинктивно, интуитивно я оглянулся. Сзади меня шел совершенно лысый, как будто стриженный в тюрьме, в пальто, невысокого роста персонаж. Неприятным взглядом он встретился с моими глазами и продолжал буравить спину, следуя сзади.

Этого не может быть! Какой-то животный, глухой инстинкт шептал, что как-то мы связаны невидимой паутиной. Повинуясь необъяснимому рефлексу, я прошел мимо своего дома. Он шел шаг в шаг. В сгущающейся кофейной темноте, за мной. Я обернулся.

Он свернул и уже двигался к дому, который был напротив. Я стал ждать, впившись глазами: на втором этаже зажегся свет. Куда она не привела меня тогда, там вспыхнул свет. Я не мог поверить. Неужели у меня мания? Это просто случайные совпадения. Я бросился к телефону, вбежав домой.