Князи в грязи - Михаил Барщевский

Оля поверила Маше. Да, это просто совпадение. Но вдруг почувствовала: что-то не сходится. Что-то не так… И неожиданно поняла. Маша все время говорила, что ни она, ни Андрей не причастны к появлению Саши. А она-то здесь при чем? Ее Оля вообще не упоминала. Почему вдруг Маша заговорила и о себе? Нет, явно она что-то не договаривала. Хотя… Может, она просто привыкла говорить о себе и о папе как о едином целом?

В любом случае Маша теперь знает, что с Сережей все кончено. Значит, если худшие предположения обоснованны, Саша исчезнет. Вот тогда все и прояснится.

Оля очень расстроилась. Нет, «расстроилась» не то слово. Она была в отчаянии. Если это папины дела, то как смириться с предательством со стороны отца? Если прав Горин — Саша подонок. Хорошо еще, что Сережа исчез сам. А ведь могла и она его оставить ради Саши. Вот тогда было бы совсем лихо. Сегодня узнаешь, что предали тебя, а могла сама стать предательницей. «Не страшно, если вдруг те бя разлюбят, куда страшнее, когда разлюбишь ты», — вспомнились Оле слова знакомой песенки.

А может, все еще образуется? Оля выпила таблетку сомнола, две пачки которого она купила для бабульки из «собачьей команды», но так и не успела передать, и уснула. Таблетка снотворного оказалась сильнее девичьих переживаний.

Машино сообщение Иннокентия Семеновича сильно озадачило. Печально было уже то, что Сашу, пусть и случайно, но так быстро расшифровали. Выходит, легенда, придуманная с его, такого умницы, участием, рассыпалась в прах при первой контратаке. И ведь противником выступала не спецслужба иностранного государства, а одиночка-отставник. Какой-то начальник службы безопасности банка. Конечно, из бывших, со связями. Но это не оправдание. Значит, старые связи слили ему информацию, которая относится к государственной тайне. Все, что делает ФСБ и СВР, — государственная тайна. Получается, что информацию отставник добыл по блату. В этом сегодняшнем бардаке никакой гостайны больше не существует… Развал спецслужб — это начало конца правящего режима. Да, грустно…

Надо срочно отзывать Попова. Собственно, проблема решена. Машина будущая падчерица освободилась от чар барда-неудачника. Это с одной стороны. Но с другой — как отразится на юной девице неожиданное исчезновение «прекрасного принца», тоже не вполне ясно. Тут и до депрессии дело может дойти. Впрочем, это уже не его забота.

Иннокентий Семенович решил сегодня же заехать к Николаю Николаевичу. Попова следует выводить из игры немедленно.

Прощаясь с Будником, Маша предупредила — до свадьбы, а оставалось еще пять дней, секса у них не будет. Причин несколько. Первая — надо совесть иметь. Перед Андреем, в конце концов, неудобно. Второе — предсвадебная суета просто элементарно не оставляет времени на удовольствия. И третье — ей сегодня было так особенно хорошо, что она хочет пожить с этим ощущением подольше.

Иннокентий Семенович спорить не стал. Причина крылась не в плохом настроении из-за расшифровки Попова, а в новой знакомой. Он начал встречаться с ней несколько дней назад, но девушка успела захватить его. Натуру же свою Иннокентий Семенович знал прекрасно — тяга к новым впечатлениям, новым ощущениям, неизведанным нюансам любовных отношений, вот, что будоражило его эмоции, было его наркотиком, его неизлечимой слабостью и единственным, за что он продолжал ценить жизнь.

Звонок начальника института застал Сашу Попова за несколько минут до встречи с Олей, — вот-вот она должна выйти из института. Утром Оля была немного задумчива, объяснила, что ее расстроил вчерашний разговор с отцом, но с радостью согласилась после занятий поехать погулять в Битцевский парк.

Начальник института приказал немедленно свернуть всю работу и исчезнуть.

Сослаться на командировку, пару дней продолжить телефонное общение с объектом, а потом «аннигилировать». Вот так и сказал: «аннигилировать». Что означало это слово, Саша не знал, но смысл понял.

Саша сидел в машине, высматривал Олю в толпе выбегающих из второго «меда» будущих эскулапов. Он неожиданно почувствовал щемящую тоску. Эта девочка, такая искренняя, цельная, беззащитная, хоть и полагающая себя чуть ли не всеобщей спасительницей, стала для Саши родной. Ему точно будет ее не хватать. Но это еще полбеды. Она ведь станет по нему тосковать. Наверняка. Саша в этом не сомневался. Ее жалко! Никакого самодовольства, уволенного тщеславия от того, что вскружил голову девчонке, Саша не испытывал. Он всегда полагал, что объектом его работы будут холодные, расчетливые стервы. Таких не жалко. Но к тому, что придется морочить голову доброй и порядочной девочке, он, оказывается, был не готов.

Пока гуляли в парке, Оля ничего особенного в Сашином поведении не заметила. А вот когда приехали к ней, когда занялись сексом, Оля почувствовала — что-то изменилось. Саша был особенно ласков, особенно страстен и ненасытен. Он был прекрасен. Такого наслаждения Оля еще никогда в жизни не испытывала. А глаза его при этом смотрели печально. Хотя, может, влюбленно? Может, все ее страхи напрасны? Ну, не бывает, не должно так быть, чтобы мужчина любящий, одновременно неистовый и нежный, просто выполнял чей-то приказ. Есть же какие-то вещи, которые нельзя сыграть, нельзя изобразить, даже по «служебной необходимости».

На ночь Саша не остался. Объяснил, что рано утром, поскольку Оле в институт нужно только к третьей паре, он хочет успеть заехать в офис. Там накопились вопросы, требующие его личного и немедленного вмешательства. Еще пошутил — Олина машина будет готова через четыре дня, из них два выходных, но за это время его фирма успеет обанкротиться… Посмеялись.

У двери его поцелуй был особенно долгим.

Он так и не решился ничего сказать, глядя Оле в глаза. Лучше через час позвонит по телефону. Приказ есть приказ.

Положив телефонную трубку, Оля почувствовала полное опустошение. Значит, все правда. Значит, Саша — подстава. Теперь, когда Маша или отец через Машу узнали, что Сережи больше в ее жизни нет, теперь Сашу «отзывают». Какая, к черту, командировка! Уж за дуру-то ее зачем держать?

Но как мог отец так поступить? Она же не вещь, в конце-то концов.

Стало невыносимо больно. Невыносимо! Зачем все это? За что?

И вдруг Оля успокоилась. Решение пришло неожиданно, но оказалось таким очевидным и простым, что она даже испытала, нет, не облегчение, она испытала радость. Все просто!

Оля села за компьютер и быстро стала печатать. Слова лились легко, мысли выстраивались четко — все было очевидным. Но — очень обидно.

«Папа! Итак, я поняла, что события последних недель, произошедшие со мной, — твоих рук дело. Не важно, как я узнала. Теперь и не важно то, что я пережила… Важен итог, важен результат. Ты сам научил меня этому. Не думаю, что ты не предусмотрел такого исхода, ведь ты просчитываешь все на много шагов вперед. И этому тоже научил меня ты, спасибо за это. Но я не дам тебе оправдаться… Хотя ты учил меня всегда давать человеку шанс. Ты учил меня не судить, не зная всех обстоятельств дела. Думаю, что я знаю все обстоятельства… Я не дам тебе возможности привести свои аргументы. Я не дам тебе возможности запудрить мне мозги. Баста! Ты учил действовать. Действовать с холодным умом, трезво, расчетливо, хладнокровно. Я прилежная ученица, ты знаешь. И в твоем случае все будет именно так. У меня не будет сердца, как не было его у тебя, когда ты решил все за меня, решил „подкорректировать“ ошибку, отобрав у меня право любить, ошибаться, заблуждаться… А может, это было лучшее из моих заблуждений? В любом случае это была бы МОЯ ошибка, МОЕ заблуждение, МОЯ любовь. Нуда прочь эмоции! И этому ты тоже меня научил. Не тот ли это случай, когда ученик превзошел своего учителя?

Я верила тебе безоговорочно. Ты заслужил мое доверие. С самого раннего детства ты приучил меня ко многим вещам — ты доказывал мне каждую мелочь, а не утверждал… Ты убеждал меня в том, чего нельзя было доказать. Ты логически обосновывал все для меня, весь этот мир… Я — твое детище. Не только дочь. Ты очень многое в меня вложил. Ты воспитал СУПЕРЖЕНЩИНУ. И я до сих пор не могу поверить, что МЫ лоханулись, папочка. Ты — в том, что подстроил всю эту ситуацию. Я — в том, что повелась. Третьего человека не берем в расчет — он просто профессионально сделал то, что должен был сделать. Его ждет приз. Хотя с него особый спрос… Его собственный спрос с самого себя…

Я могу простить тебе все, что угодно, на все жизни вперед. И прощаю, пойми. Дело не в этом. Жизнь справедлива — этому ты тоже научил меня. Согласно твоей логике все, что с нами происходит в жизни, — справедливо по определению. Потому что то, что мы будем делать с тем, что дает и преподносит нам жизнь, зависит от нас. И этот твой урок я тоже заучила наизусть. Так что не обессудь.

Знаешь, папа, я всегда была чем-то, кем-то вроде суперсолдата: я была всегда и ко всему готова. Ты сделал меня такой. И вот этот час настал. Я готова ко всему. Я прошла все испытания, которые были уготованы мне тобой… Пройду ли это? Ты учил сжигать корабли. Не оставлять для себя лазейки про запас… Ты даже говорил: „Не попробую, а СМОГУ, дочь!“ Ты учил меня правильно ставить задачи, не пробовать! Иначе шансы на пробу могут оказаться существеннее, чем шансы на победу. Ты программировал меня на победу, всегда. Проигрыш мог быть только в одном случае: когда победить просто невозможно. А невозможно победить, это я сегодня поняла, когда тебя предают те, кому ты безоговорочно верил…